В те времена Билл занимал в лиге моих друзей место где-то посредине таблицы — наподобие «Астон Виллы» или «Ковентри Сити»[26]. Подобно этим клубам, Билл не производил фурора и с четырнадцати лет до поступления в университет мало что значил в моей жизни. Долговязый, слегка угрюмый и влюбленный в природу, Билл был другом-середнячком для многих. Он любил в одиночку ходить в пешие и велопоходы, его слишком независимый вид, брезентовая куртка и тяжелые башмаки не добавляли ему приятелей. Я даже не смог припомнить ни одной дурной мысли по его поводу. Он был какой-то постный. Билл был из тех, кто достиг половой зрелости на девятом году жизни. В седьмом классе он уже мог зажимать гениталии между ног, имитируя волосатый женский лобок В итоге он лишил сна многих одноклассников, включая меня, заставив нас мучиться от стыда и страха по ночам. Ну почему у меня промежность как у пластмассовой детской игрушки, а у него как шкурка у хорька?
Однако этот период быстро закончился, и мы стали ходить на одни и те же вечеринки, снимать лифчики с одних и тех же девчонок, иногда в одно и то же время, и еще три-четыре года решали вопрос, что делать потом. Потом он не смог поступить в Оксфорд и пошел в Университет Восточной Англии. На первом курсе я как-то навестил его, на этом все закончилось. Пять лет легкой привязанности канули в прошлое, как случайное рукопожатие.
В письме говорилось:
Дорогой Фрэнк!
Не падай со стула! Я рад был встретить тебя вчера. Похоже, ты очень спешил. Надеюсь, что вечеринка тебе понравилась.
Теперь напрямки — введу тебя в курс дела, а то вчера в спешке не получилось. Я уже девять лет женат (во как!) на Сью, мы познакомились в универе (ты ее встречал, но она говорит, что не удивится, если ты забыл), у нас трое детей — Дебби 9 лет (она и есть причина!), Бену 6 лет и Мюррею 5 лет. Хотели было сделать операцию, но Бен действует лучше любых противозачаточна методов!
Я хотел пожелать тебе всего наилучшего и пригласить приехать к нам в Суффолк в любое время, у нас есть свободная мансарда (мой кабинет — я все еще пишу!) с диваном-кроватью. Пабы у нас хорошие, работают всю ночь, море — мокрое и живительное. Черкни пару строк. А лучше позвони, хотя я никогда не любил телефон и сейчас тоже не люблю.
Твой «восставший из праха» Билл Тернейдж.
Тон письма я определить не смог. В нем было подозрительно много восклицательных знаков. На упрек, что я потерял с ним контакт, вроде бы не похоже. Отчего-то письмо подняло мне настроение, я был глупо тронут и даже сообщил Генри, что «только что получил весточку от старого друга и он приглашает меня в гости в свой собственный дом в Суффолке». Генри особого интереса не проявил, что было неудивительно — он сидел на диване, смотрел «Голубого Питера»[27] и мастерил себе очередную самокрутку. Лотти дремала, уткнувшись ему в бедро. Еще один тяжелый день в жизни семейства Стенджер.
— Вот и хорошо. Собираешься навестить его?
— Нет уж Трое детей и жена-сова. С души воротит.
— Сентиментальный ты старый дурень.
— Мне виднее, для меня это — чистая смерть. Кроме того, мне пора на работу.
— Прояви себя с наилучшей стороны.
С учетом напряга прошлой ночи к машине я шагал в довольно пристойном настроении. Меня посетило ставшее редким чувство, которое можно описать словами «дела пошли в гору, дела начинаются интересные». Надо признать, что ощущение это нечасто к чему-либо приводило, но все же оно лучше истерик и самобичевания до изнеможения, почему же его не поддержать? Перспектива весь вечер обслуживать столики сегодня не побуждала меня, вопреки обыкновению, выть от тоски.
«О’Хара» являл собой блестящую идею, если считать таковой идею, приносящую кучу денег тому, кому она пришла в голову. Трудно судить, чему заведение обязано своим успехом — везению или расчету. Роль хозяина и главной движущей силы выполнял Барт, или Грэм Бартон. Раньше он подвизался в рекламе, где принадлежал, по его словам, к старой гвардии, угодив в почтовый отдел прямо из общей средней школы в Попларе, миновав стадию разносчика молока. Такая карьера сделала Барта жестким и хитрым по сравнению с бывшими одноклассниками, и он не преминул пустить свои способности в ход. Агентство «Леонарде», которое он вел пять лет, страдало от старомодности, раздутых штатов и финансовой неразберихи, но, будучи пионером коммерческого телевидения, сохраняло некую культурную ценность, делавшую его пригодным для продажи. Умело разыграв географическое положение и карту «английского джентльмена», Барт и еще пара прощелыг в 1988 году загнали агентство японцам за непомерную цену. Первая полоса «Кампейн» за памятную неделю вывешена в туалете «О’Хара»: «„Миекко“ покупает „Леонарде“ — за ценой не постоим!» Барт как-то раз признался, что даже он огреб тройную реальную стоимость агентства, а ведь ему принадлежали всего пятнадцать процентов.
На эти деньги он устроил себе двухлетний отпуск, потом вернулся и открыл бар «О’Хара». Блестящая идея состояла в том, чтобы доить ВУЕБКОВ. Вы спросите, кто такой ВУЕБОК? Выпускник Университета — Есть Бабки — Обладатель Карты. Создание аббревиатуры наверняка стоило Барту целой бессонной ночи. Корень «еб» — становой хребет его лексикона. Он был с ним неразлучен при любых обстоятельствах Вопрос «Ебаного пирожного хочешь?» означал, что Барт проснулся в прекрасном расположении духа. Грэм допер, что открывать фешенебельный ресторан слишком рискованно: персонал и помещение стоят кучу денег, мода меняется в мгновение ока, придется соревноваться с другими лондонскими ресторанами, последним писком может оказаться все что угодно — от ужина крестьянина из Анд до техасско-бельгийской кухни. В классическом стиле рекламного агента он сначала выбрал целевую аудиторию, а потом уже предложил ей то, в чем она нуждалась, — темное дерево, постоянство, старые киноафиши, плотную пищу, место, где можно пошуметь, и бар, открытый допоздна. Бац! Блестящая идея. Четыре года спустя он уже держал пять ресторанов в стратегических точках кучкования младших бухгалтеров и юристов-стажеров — Батгерси, Уэндсуорте, Клапаме, Фулхэме и Шепардс-Буше. Еще два намечались к открытию в Хайгейте и Хаммерсмите. Барт хорошо изучил повадки молодой безвкусной публики, проживающей в раскрашенных под «жасмин» двухуровневых квартирках с репродукциями Моне и полной коллекцией Фила Коллинза на цифровых носителях. Перепихнувшись на пыльном восточном коврике из «Хабитат»[28], недавно съехавшиеся парочки ощущали томление по горелому протеину и попадали в заведение Барта, где за пряными куриными крылышками и бутылкой австралийского «Каберне-Совиньон» обнаруживали детальное знание весеннего каталога «ИКЕА». «О-о, какая прелесть — иметь по соседству уютный маленький ресторанчик, но я все же считаю, что занавесочки в ванной будут очень даже к месту».
За последние годы Барт, наверное, наварил на пустоголовых ВУЕБКАХ еще пару миллионов. Со временем «дети» подрастали, отрывались от дорогого утяжеленного детского питания и начинали ходить в места, где не крутят «Юритмикс». Барт и ухом не вел — как только одна группка снималась, сразу же появлялась другая — мальчики в свитерках из «Маркс и Спенсер» и хэбэшных брючках, девочки в джинсах и голубых блузках с воротниками на пуговках. Им не терпелось быть обобранными до нитки толстозадым хамом. Он лишь менял записи на новые — Эния, Мэрайя Кэри, «Ривер-дэнс» — тягучая музыка и тягучая еда для тягучих людей.
Для неотесанной деревенщины с эссекских болот у Грэма получалось вовсе неплохо. У него был вороненый двенадцатигоршковый «мерседес» S-класса с тонированными стеклами и надписью «Улет» на номерном знаке. Он восседал на кремовой коже, придерживая руль толстым, как французский багет, пальцем, и, не обращая никакого внимания на полицейские камеры и пешеходов, безостановочно рычал в трубку цифровой мобилки угрозы и проклятия своим менеджерам. Если он не сидел в «мерсе», то сидел в казино, вооружившись парой тысяч, взятых из кассы «О’Хара».
Барт ловко управлялся со своим телом в полтора центнера и, как заправский голливудский режиссер, носил рубашки от Ральфа Лорана, старые «ливайсы» в обтяжку и белоснежные «рибоки». Он любил Рода Стюарта. Барт весь состоял из налички, хрома, тонированного стекла, мягкого порно и духа семидесятых.
В голове жирного, богатого плебея не умещалось, что он что-то мог делать не так, и, согласно его примитивным принципам, он действительно делал все как надо. У него имелась своя квартира на Кэдоган-сквер в Беркшире, которую он называл «домом Хефнера»[29] и где любил с гонором султана демонстрировать сексуальные трофеи. Друзей, за исключением шестерки Брайана-Дубины, у него, похоже, не было, и весь день он проводил, уставившись на колесо рулетки, иногда нанося неожиданные визиты в компании с очередной яванкой, джордийкой[30] или японкой в свои бесстыдно прибыльные рестораны. Проведя в яростных удовольствиях сорок пять лет, он собирался продолжать в том же духе. Рейтинг у него был высок до неприличия:
