Я, поколебавшись, отказался. Вкус во рту был такой, словно я всю ночь ел угли из костра.
— Не, Генри, спасибо. Лучше тост.
— Какие проблемы, командир? Будет тебе тост.
Генри исчез, а я попытался сложить вместе обрывки воспоминаний о вчерашнем вечере. Я хорошо помнил прибытие в ресторан, где меня усадили напротив Софи и Колина. Софи благородно выгораживала меня после прокола с почтовым отделением. Я тихо застонал, вспомнив, как пытался лапать ее, когда подавали рыбу. Нехорошо, конечно, но пока не смертельно.
Ой, нет, я, кажется, заставил Люси вынуть блузку из юбки, чтобы, встав на четвереньки, послушать, что у нее там в животе. Было? Точно, было. Вроде бы я также шептал ей на ухо (пожалуйста, скажите, что это неправда), что всегда был в нее влюблен. А потом… У меня вырвался жалобный стон, прервавший поток кошмарных воспоминаний. Когда на следующее утро после бурной ночи меня пронзало раскаяние, я, пока не закончится весь этот ужас, обычно погружался в судорожное, вымученное, бессмысленное веселье в духе песенки «Быть мне счастливой»[22]. На этот раз Кайли не помогла. Тут вернулся Генри с тостами.
— Да, Стретч, боюсь, дела обстоят совсем скверно. Тебе следует подумать, как загладить вину перед Люси, но Том, кажется, тебя простил. Ешь пока, думать потом будешь.
Я взглянул на будильник. Одиннадцать тридцать! Я лихорадочно попытался выбраться из кровати, но добряк Генри толкнул меня обратно.
— Не суетись. Я позвонил в «О’Хара» и сказал им, что ты поскользнулся в душе, схлопотал легкое сотрясение мозга и явишься на работу только вечером. Они очень сочувствовали.
— Генри, у меня нет слов.
— Тост.
— За Генри!
— За Фрэнка! А теперь ешь, вставай и совершай омовение. Нас ждет курс универсам-терапии.
Я снял девятину квартиры Генри год назад, откликнувшись на объявление в «Стандард». До этого я два года жил в Брикстоне, в доме, где беспрестанно менялись жильцы. Дом по адресу Геффен-роуд, 53 претерпевал мутации и в то же время оставался верен себе, подобно лодке философа, которая после постепенной замены всех досок обшивки была одновременно и прежней, и новой. Каждый год менялись один-два жильца, каждую неделю повторялся цикл краж еды из холодильника и груд грязного белья из прачечной. В остальном время словно замерзло и уходило по пустякам. Работа то тут, то там, перебор с травкой и телеящиком, а вот нижнего белья было слишком мало, чтобы тратить целых шесть минут на поход в автоматическую прачечную. Все в том доме покрывал слой въевшейся грязи. Я дожил в этом доме до конца позднего периода отношений с Мэри.
Но я там никогда не хандрил. Более того, был убежден, что жизнь у меня вполне сносная. В конце концов, я прожил в доме столько, что он превратился в мое личное феодальное поместье. Я монополизировал кресло, удобнее всего расположенное перед телевизором, и мог выбирать время, когда заваривать чай на кухне. Наш незлобивый хозяин-испанец даровал мне право последнего слова при отборе новых жильцов. Как-то раз, надеясь на «мон амур» по выходным, я разрешил поселиться в доме двум девчонкам-француженкам. Не прошло и месяца, как они съехали, придя в ужас от затхло-желчного британского духа этого жилища. Их сменили торговавший рекламной площадью король самокруток из Йоркшира и парень, пытавшийся сделаться богатым, восстанавливая «фиаты 500». Жизнь в доме снова пришла в норму, но последний тип переполнил чашу моего терпения. С вечной грязью я еще мог мириться, но промасленный блок цилиндров в ванной и ржавая выхлопная труба с глушителем, пролежавшая в коридоре два месяца, — это уже было слишком. Никто не возникал по этому поводу, никто, похоже, даже не замечал, что дом превратился в помесь автомобильной свалки и скульптурной галереи, поэтому я решил, что с меня хватит, и начал подыскивать новое жилье.
И тут на сцене появляется Генри. В объявлении говорилось: «Отд. комната в квартире (Клапам) для заядлого курильщика, 240 ф/мес.». Сэмюэл Джонсон[23] считал, что искусство рекламы достигло пика к 1745 году. Ему не довелось увидеть этот маленький шедевр. Я блестяще прошел интервью, хотя высокое содержание смол в «Лаки Страйк» привело Генри в оцепенение. Он подал на стол холодные закуски из «Маркс и Спенсер», сок манго и папайи с мякотью и свернул для меня элегантную самокрутку, которая пыхалась удивительно легко и комфортно. Он представил меня Лотти — та, согласно полученной инструкции, сначала сидела в спальне и подслушивала, — и Лотги тоже дала добро. Она показала мне шарф (до отвращения кричащего цвета), который вязала, и спросила, нравится ли мне. Я ответил «да», и она обещала подарить мне его, когда закончит, потому что Генри счел шарф чересчур «бабским». Две недели спустя я переехал в комнату размером с кладовку.
Из Генри получилась бы отличная жена. Он и был отличной «женой» для Лотти, а вдвоем они заменяли родителей мне. Генри работал на дому, сочиняя программную начинку для компьютерных игр, а Лотти занималась вязальной благотворительностью за столом на кухне. Я наблюдал их жизнь с восхищением, но без зависти. Генри занимался удивительно замысловатой умственной работой, Лотти — ручным трудом, дни один за другим тянулись для них в спокойной домашней обстановке. Когда я приходил домой, они валялись на диване с книжками, иногда с сигаретой, холодильник всегда был набит классной готовой едой — «цацики», куриными окорочками «тикка», фруктовыми пюре со сливками, пармской ветчиной, халвой, черникой, красным «песто»[24].
Сегодня Лотти где-то пропадала, и мы пошли гулять по супермаркету с Генри. Он милосердно отказался до поры до времени открывать мне все подробности прошлой ночи. Я катил тележку, а Генри бродил вокруг и снимал богатый урожай с фруктовых и овощных полок.
— Генри, ведь ты силен в теории вероятностей?
— Ну, немного разбираюсь. А что за вопрос?
— Сколько женщин мне нужно встретить, чтобы появился реальный шанс встретить ту, что надо?
— Расширь и поясни. — Генри рассматривал плод карамболы, держа его кончиками пальцев.
— Я собираюсь действовать по принципу «орел или решка». По моей прикидке, каждая вторая женщина, с которой я встречусь, должна оказаться более или менее нормальной, а наши отношения должны дать хоть какой-нибудь результат. Не обязательно сразу к алтарю, хотя бы в кино вместе сходить.
— Фрэнк, мне кажется, в твоей системе есть небольшой изъян. Я рассуждаю не как статистик, а как мужчина. Подбрасывание монеты — очень жестко контролируемый процесс, при каждом броске возможны только два исхода. С людьми… — он остановился прочитать этикетку на пурпурном шпинате, — не все так просто. На твоем месте я бы строил свою паранойю на другой основе. Что-нибудь типа предсказаний погоды или результатов футбольных матчей. Введи дополнительные факторы. Пурпурный шпинат! Что за ерунда. Надо попробовать.
— Хорошо, зайдем с другой стороны. Вообразим, что я подбрасывал монетку на женщину раз тридцать и всякий раз хотел, чтобы выпала, скажем, «решка». Но до сих пор постоянно выпадал «орел». По идее, с каждым разом все вероятнее должна выпасть «решка».
Генри остановился и философски покачал головой.
— Особо не надейся, Фрэнк Каждый бросок — отдельное событие в системе. Неважно, сколько раз выпадал «орел», на следующий раз опять может выпасть то же самое. Надеяться, что «решка» выпадет лишь потому, что до этого был «орел», совершенно бессмысленно. Кажется, я видел пьесу на эту тему — два персонажа постоянно бросали монету, и у них выпадали одни «орлы», а когда наконец выпала «решка», оба умерли.
— Спасибо, успокоил.
Генри уже прочесывал отдел копченостей в поисках новой экзотики.
— Тогда объясни вот что: Англия сыграла 365 матчей в крикет, как если бы бросала монету.
183 выиграла, 182 проиграла — равнее не бывает. Я уверен, что это опровергает твои доводы, хотя не могу понять, как именно.
— Может быть. Но это не подтверждает твои доводы. Они сейчас, кажется, в турне?
— В Новой Зеландии.
— Если выиграют следующий матч, я соглашусь, что к моменту их очередного проигрыша ты как пить дать вступишь в удовлетворяющие тебя отношения.
— Издеваешься?
— Тебе карчофини[25] нравится?
— Ранний период творчества у него был ничего. Когда ты мне, наконец, скажешь, что я натворил вчера ночью?
— М-м, с уксусом, похоже, перебрали. Ладно, возьмем. Когда мы скажем? Мы с Люси договорились, что торопиться не стоит. Трагедия плюс время равняются комедии. Мы хотим, чтобы ты смог сам над собой посмеяться.
— Боже! Ну почему, блин, почему? Почему я сам себе все порчу?
— Не только себе, другим тоже. Не возбуждайся, все не так страшно, как ты воображаешь.
— Она не говорила про девушку, с которой они пытались меня свести?
