– Норму действий? – все еще не понимал Карл Генрихович.
– Да, – Игорек достал из кармана журнал и потряс им, – ученые доказали, что природа по сути – это один большой механизм, который состоит из различных устройств, приспособлений и деталей. А также из управляющего персонала, которым является человек…
Карл Генрихович качнул головой:
– А всевышний?
Игорек усмехнулся:
– На кой черт всевышнему следить за каждым человеком. Потом какие-то грехи там взвешивать. У природы все мудрее: задала программу – работай. А как выполнил человек свое предназначение – в утиль. Давай замену…
– Стойте-стойте. Как это в утиль? – обеспокоился Карл Генрихович.
– А так, – Игорек, достав из шкафчика флакон с одеколоном, пшикнул на лицо, – сколько дел человек для природы должен сделать, столько и сделает. Один за всю жизнь две картины нарисует и – привет. Другой десять домов построит и – аминь. Как только нужную природе норму выполнит, так и – в гроб.
Карл Генрихович несогласно покачал головой:
– Это уж вы хватили…
Игорек помассировал обе щеки:
– Точно-точно. Даже вот если вас, например, взять? Ведь вам уже сколько лет как надо быть на пенсии. А вы не уходите, хотя никто вас не заставляет вроде работать. Но определила природа Карлу Генриховичу норму, скажем, в шестьдесят тысяч отремонтированных зубов, и будет он как миленький работать, пока эти шестьдесят тысяч не сделает.
– А потом?
Игорек сунул журнал в карман:
– А потом, потом – в гроб.
– Да ну вас, – рассердился Карл Генрихович и вышел из комнаты.
Обычно он здоровался с поджидающими у дверей его кабинета пациентами, а тут только сухо кивнул. И от этой свой сухости расстроился еще больше. И подумал, что опять ему гадкий Игорек день испортил.
Копаясь в чужом рту, Карл Генрихович старался думать о проблемах пациента, но его умелые руки все делали сами по себе. А из головы все никак не шла та чушь, что наговорил ему Игорек. Карл Генрихович поймал себя на том, что вспоминает, кто и сколько в его роду прожил. Выходило, как и говорил Игорек, все жили по делам. Те, что действовали помедлительнее, определенно ходили по земле дольше.
И дед, и отец его были стоматологами. Дед делал все быстро, бегом. Раз-раз – отучился, раз-два – женился, детей воспитал, гору пациентов перелечил и помер. В шестьдесят.
А отец ко всему подходил не спеша, основательно. Например, с одним зубом мог и полдня провозиться. Он никогда и никуда не торопился. И помер под девяносто.
Себя Карл Генрихович считал где-то посрединке. Не быстрым и не медленным. Прикинул:
– Значит, не раньше семидесяти пяти…
Такой вывод его успокоил, и он уже с обычным увлечением напал на кариес:
– Сейчас мы от тебя – пакостника избавимся…
До обеда Карл Генрихович проработал с полным душевным спокойствием. Но на перерыв в коридор вышел чуть-чуть позже обычного. На всякий случай. Чтобы не встретиться с Игорьком. Чтобы тот не успел сказать еще что-либо недоброе.
Однако, хватило увидеть одну только спину Игорька, чтобы вновь задуматься об утреннем разговоре. Весь обеденный перерыв Карл Генрихович считал.
Если лечить в среднем по десять зубов в день, то умножив их на двести рабочих дней в году, получается две тысячи ежегодных. И те шестьдесят тысяч о которых обмолвился Игорек, выходят аккурат за тридцать лет работы.
Карл Генрихович так и хлопнул себя ладонью по коленке. Он-то уже проработал гораздо больше. И, значит, неверна теория Игорька, черт бы ее вместе с ним разодрал.
С обеда Карл Генрихович вернулся в приподнятом настроении. Сражаясь с зубным налетом, бормотал под нос:
– Шестьдесят тысяч…, шестьдесят тысяч… У меня уже все семьдесят, если не больше…
Работа шла, как по маслу. Довольные пациенты подолгу благодарили его:
– Долгих лет вам, Карл Генрихович…
Он стеснительно раскланивался:
– Спасибо, спасибо. И вам того же…
Когда до конца смены оставалось полчаса, и Карл Генрихович подумал, что это последний зуб на сегодня,… последний зуб… Рука его дрогнула. На лбу выступила испарина. Карл Генрихович внезапно понял, что в обед он неправильно посчитал. Забыл, упустил, что как-то раз целых полгода лежал в больнице, и стало быть, никого не лечил все это время. А еще ездил на стажировки, на курсы повышения квалификации. На недельные и двухнедельные. А ежегодные месячные отпуска? Могло вполне оказаться, что он и не выработал еще эти шестьдесят тысяч. Вдруг только-только подбирается к ним. И вполне вероятно, что вот этот вот последний на сегодня зуб и есть шестьдесяттысячный?
«Тьфу, бестия, шарлатан…, – мысленно сплюнул Карл Генрихович в плевательницу Игорька. – Не дает людям спокойно работать».
Карл Генрихович вновь сосредоточился на зубе. Рука вроде бы больше не дрожала. Но вот пот так и лил со лба. Работа шла все медленнее и медленнее. Сестра начала посматривать на него. Время их смены закончилось.
Наконец, он отложил инструменты в сторону и хрипло пожелал пациенту:
– Будьте здоровы…
Только тот вышел за дверь, как Карла Генриховича качнуло в сторону. Он едва успел присесть в кресло. Но и в нем не удержался. Начал тихо сползать на пол.
– Карл Генриховичу плохо! – закричала бросившаяся к нему сестра.
Захлопали двери. На шум сбежались другие зубные врачи. Игорек, глянув на бледного и неподвижного Карла Генриховича, потянулся к телефону вызывать «скорую помощь».
– Ну, ты просто королева сегодня, – сказал Олег, глянув на Соньку.
Та расплылась в улыбке:
– Да, ну…
– Точно-точно, – подтвердила Катя, – Классное платье…
Конечно, она не раз уже видела его раньше. Сама помогала Соньке выбрать фасон, найти недорогую, но надежную портниху. Но это было неважно. Соньку так редко хвалили, что одно и то же можно было повторять до бесконечности, ей бы это не надоело.
Сонька облегченно вздохнула. Сколько они провозились с этим выпускным платьем. Не просто это было сшить что-либо на нее. И дело было не столько во внушительном росте Соньки, сколько в ее бедрах. Эти окорока, эти гигантские ляжки торчали из-под любой магазинной одежды. Они казались чужими, отдельными предметами, и скрыть Сонькин круп было сложно даже под специально сшитым нарядом.
Все же портнихе удалось каким-то чудом замаскировать ее бедра. Они почти не бросались в глаза. Сонька гляделась в этом платье даже очень ничего. Но, увы, когда закончилась торжественная часть с вручением аттестатов и начались танцы, никто не поспешил пригласить ее. Это только себя она могла обмануть на минутку-другую. Практически для всех остальных в школе, не смотря на свое чудо-платье, она оставалось все той же «кобылой Сонькой».
Так за огромные бедра дразнили ее чуть ли не с первого класса. Звали:
– Эй, кобыла…
Отмахивались:
– Кобыла-дебила…
Добавление делали потому, что училась Сонька не важно. С двойки на тройку перебивалась. Не из-за того, что была дурой. А просто не шли знания ей в голову. Силой же она их туда загонять не умела.
Что у нее получалось хорошо, так это через заборы лазать, по лестнице пожарной на их трехэтажную школу без страха взбираться. Но никто, кроме учителя физкультуры, этих ее способностей не ценил. Он вздыхал, глядя на мощную поступь Соньки:
– Отличные у тебя кондиции для бега… с прицепной тележкой. Если такую дисциплину введут, определенно будешь чемпионом…
Не знала Сонька, как такие слова принимать. И по привычке плакалась Кате, как только они оставались где-нибудь одни.
Катя была единственной ее подружкой. Они с детства жили в одном доме. И с детства слышала Катя от Соньки одно и тоже:
– Дура, я – дура. И уродина, уродина…
Катя ее всегда успокаивала:
– Ну, что ты, перестань…
А Сонька заводилась еще больше:
– Тебе хорошо говорить. Почти отличница. В институт поступишь… Красивая. Замуж выйдешь… И будет у вас с мужем работа хорошая, свой дом, дети… А у меня?… А мне, мне как матери всю жизнь дворничихой работать?…
Сонька не знала, как бы она жила без Кати. Никто с ней больше не осмеливался дружить. Ни во дворе, ни в школе. Ни девочки, ни мальчики. Боялись, что другие начнут обзывать:
– Две кобылы-дебилы…
Или:
– Жених кобылячий…
Одна Катя не боялась дразнилок. С детства за ней ухаживал Олег. Всегда умный, красивый и сильный мальчик. Он кому угодно мог рот заткнуть, расхрабрись кто Катю обозвать. Да, даже и Соньку никто не осмеливался дразнить, когда она была рядом со своей подругой.
Вот и жалась Сонька к Кате и Олегу. Так и гуляли они зачастую втроем. Катя под ручку с Олегом. Сонька чуть в стороне или сзади. Кате было жалко оставлять ее одну, и Олегу пришлось привыкнуть к постоянному присутствию третьей тени.
И сегодня весь выпускной вечер они были вместе. Сначала в школе, затем в толпе одноклассников по пути в парк. А потом они втроем отделились и вернулись обратно к своей родной школе.
