— Разве я дал бы тебе адрес, если бы не доверял?
— Да, но… ты молчишь.
— Выпьешь чаю? Налить тебе?
На «козе» грелся чайничек с водой, рядом на стуле стояли стаканы и кулек с сахаром.
— Налей. Скажи, как тогда получилось? Я ждал добрые четверть часа на станции, весь извелся, наконец решил искать тебя в этом море обезумевших людей. Они убегали, словно от потопа.
— Я был там ровно в семь.
— Возможно. У меня не было часов, и в первый раз я пришел в шесть, а потом в четверть восьмого. Франек видел тебя в Киеве, Словик видел тебя вроде в Транполе. В Транполе гитлеровцы живьем закопали этого маленького поэта, как его звали, — кажется, Бериш?
— Выпьем чаю, Зенек. Садись, тебе будет удобнее. Сбрось плащ, мы ведь сидим у печки. Для рассказов придет свое время.
— Да, Анджей. Впереди длинная дорога… Боже, что за гадость ты пьешь? Я принесу тебе хорошего чаю. Не позволю тебе пить такую гадость, уже не те времена. Я могу есть любую дрянь, но чай я люблю хороший.
— Ладно, принеси чай. Но, послушай, сними плащ! Как ты можешь пить кипяток в плаще? Не жарко тебе?
— Мне ничуть не жарко.
— Эх ты, чудак! А мне говорили, что ты изменился! Нисколько ты не изменился!
— Нет, я изменился. Я больше бываю среди людей. Главным образом среди таких, которые мало похожи на людей нашего круга. Я узнал людей с житейским опытом. Не нравятся мне они.
— Делают деньги? — спросил Анджей немного лукаво, как мне показалось.
— Да. И все их интересы устремлены к грубо материальной стороне жизни. Когда находишься в их обществе, душа твоя постоянно испытывает голод. Скажу тебе, Анджей, прежде я, быть может, придерживался другого мнения, но теперь точно знаю — если душа у человека голодна, то и человек голоден.
— И я так думаю! Но почему ты не снимешь лапсердак?
— А мне вовсе не жарко. Вот пояс сниму и ладно. То, что я тебе сказал, я знаю из первоисточника. Ни у кого не купил. Это не литература, не вычитано у Бальзака. После твоего отъезда я взялся за торговлю. Пошло у меня неплохо. Но торговля — это мерзость. Никогда я не предполагал, что делать деньги так легко. Пойдешь сюда, отнесешь туда, обманешь одного и другого — вот и вся философия! Раньше я считал, что люди с деньгами — это какие-то необыкновенные люди! Анджей, это мелкие, мелкие душонки! Ничтожества. А женщины какие гнусные! Предадут тебя, не успев перейти из одной комнаты в другую. Отвратительная вещь торговля. Жалкое дело!
— Ты так говоришь? А что бы ты хотел делать? К примеру, полез бы ты с динамитом под поезд? — спросил он вдруг таким тоном, что я не понял, то ли он шутит, то ли говорит серьезно.
— Даю слово, Анджей, полез бы, — пылко ответил я, невзирая на его тон. — Я часто думал, что придет время, когда я буду стыдиться людей из-за этой подлой истории с торговлей! Не раз мне хотелось поговорить с Клотом, но ты ведь его знаешь!
— Ты пошел бы с людьми, готовыми на все, темной ночью на жандармский пост? — снова спросил он так же, как и раньше, не то шутя, не то всерьез.
— Ну, конечно же, Анджей, — тихо ответил я, — я мечтаю о чем-то таком. Что же, разве я не мужчина, мне всего двадцать пять лет! С радостью бы пошел. Я бы еще этих людей одел и обул на собственные деньги.
— И ты не струсил бы, а?
— Даю слово, что нет, — ответил я еще тише, чем прежде.
— Ты сказал, что одел бы их.
— Одел бы.
— А как бы ты их одел?
— Не понимаю, Анджей. Так как нужно.
— А как нужно? Ты одел бы их так, как сам одет?
— Тебе не нравится мой костюм? — Я деланно рассмеялся. — Возможно, тебе не нравится мой костюм потому, что ты слишком мало знаешь наш город, слишком недолго здесь находишься. Если бы ты жил здесь дольше, то одобрил бы мой наряд, у него огромные психологические достоинства, он выдержал испытание. Я знаю, какое чудо, что я вижу тебя перед собой, но то, что ты видишь меня, тоже чудо. Если бы не этот плащ и все вместе взятое, давно бы уже моя могила поросла травой. Мой вид смешит людей, даже жандармы меня не останавливают, а это-то и нужно. Посмотрят на меня и в конце концов всегда пропустят. Ведь под такой бекешей легко можно пронести связку гранат, и никто даже внимания не обратит. Ты должен весь отряд так одеть. В самом деле, возьми пример с меня.
— А я с тобой не согласен, — сказал он твердо, хотя и улыбался.
— Ну, если не хочешь, так и не надо. — Я попытался обратить свое предложение в шутку. — Одень людей, как считаешь нужным, люди подчинятся, и я подчинюсь.
— Но почему ты все время говоришь об отряде? — спросил он.
— А о ком мне надо говорить?
— О себе.
— Как это о себе?
Я считаю, что твой плащ привлекает внимание и тебе не следует показываться в нем на улице.
Вдруг он поднялся со стула, подошел к шкафу и достал оттуда совершенно приличное синее демисезонное пальто, в елочку. Я заметил, что пальто было узкое в поясе.
— Анджей, — воскликнул я, — ты всерьез?
— Сбрось свою бекешу и примерь.
— Как это? Зачем? Ни за что на свете я не сменю свой плащ, каждый человек имеет право носить плащ по своему вкусу. — Я сорвался со стула. — Впрочем, — продолжал я, видя его невозмутимое лицо и презрительно вздернутую верхнюю губу, — подумай, как я буду выглядеть в синем пальто, и вдобавок таком узком, надетом на солдатский мундир?
— Вот именно: мундир тебе тоже не нужен!
— Что ты, — я даже подпрыгнул от волнения. — Не собираешься ли ты меня раздеть догола? Разве я пришел на собрание нудистов? Я пришел с совершенно другой целью.
— С какой? — спросил он, спокойно улыбаясь.
— С какой? Ты просил меня прийти. Впрочем, все равно, с какой целью.
Я застегнул плащ, затянул пояс и взял с кровати норки.
— Ты сказал, будто страдаешь от духовного голода, — заметил он, внимательно глядя на меня.
— Да, сказал.
— Ты сказал, будто готов пойти с динамитом?
— Сказал — и пойду!
— А я говорю, что не пойдешь! — произнес он твердо и без улыбки, после чего замолчал, быть может, на целую минуту.
Я первый проявил слабость.
— Бери плащ, — сказал я. — Я напялю твою крылатку в елочку, стянутую в талии.
Я снял пояс, сбросил свой любимый лапсердак, который теперь охотно бы расцеловал, даже не посмотрел на пальто и сел возле «козы». Анджей молча ко мне приглядывался.
— Что с тобой? Что случилось? Чего ты еще хочешь? — спросил я сердито.
— Что со мной, приятель? Как ты будешь выглядеть в гражданском пальто, надетом на солдатский мундир?
— Анджей! — крикнул я, густо покраснев. — Ты издеваешься, что ли! Имей в виду, что ни на какие дальнейшие изменения в костюме я не согласен! Плащом могу пожертвовать, но раздеть себя догола не позволю!
— А ты, приятель, видишь себя в такой странной комбинации гражданской и военной одежды?
— Вижу! Вижу и все! Закончим разговор о моде! Разве я пришел сюда разговаривать о моде? Накину пальто поверх мундира, и как-нибудь сойдет. Впрочем, в наши дни встречаешь людей по-всякому одетых, а, кроме того, с завтрашнего дня я внесу коренные реформы в мой костюм. Ты положил начало. Поговорим о чем-нибудь другом! Умоляю, поговорим о чем-нибудь другом!
— Переоденься, Зенек.
— Перестань.
— Переоденься!
— Бросим разговор на эту тему!
— Сперва ты переоденешься.
— Весь целиком? — Я завопил так, что даже сам испугался своего крика. — Я должен раздеться весь целиком?
— Тише! Не раздеться, а всего лишь переодеться.
— Весь как есть?
— Весь как есть.
— Гимнастерку тоже?
— Гимнастерку тоже.
— И брюки?
— Брюки, сапоги, сорочку, портянки.
— Анджей, ты, наверное, издеваешься?
— Вовсе я не издеваюсь, — серьезно ответил он.
— Никогда! — крикнул я, однако тотчас понизил голос, потому что я все-таки начинал побаиваться; побаиваться тоже. Вообще меня раздирали смешанные чувства. — Но это же разбой! — Я впился в Анджея взглядом, стараясь разгадать, знает ли он, что делает? Знает ли он, что скрыто в моей одежде? Или же это только каприз конспиратора; может, следовало бы сказать ему правду? Я совершенно не знал, как к этому приступить.
— Послушай, — нашло на меня озарение, — тебе не нравится мой костюм, да? Ты прав. Я вернусь через час одетый совсем по-другому. Я оденусь так, что ты, безусловно, будешь доволен. И чай принесу. Замечательный английский чай!
— Нет, не трудись, — спокойно заметил он. — Ты видишь этот шкаф? Там найдется все, что тебе нужно, от сорочки до шляпы.
— Как это? Значит, ты все уже приготовил?
— Переоденься и увидишь, что останешься доволен! Ты не представляешь, как перемена одежды влияет на человека, — больше, чем перемена места. Получишь пищу для души!
— Но ты надо мной издеваешься!
— Даю слово, не издеваюсь.
