— Я не хочу возвращаться к себе в кабинет.
— Так оставайтесь здесь, — предложил я.
— Но я не хочу мешать вам работать.
— Знай вы меня получше, вы бы поняли, насколько это смешно.
Она задумчиво посмотрела на меня. У нее были длинные светлые волосы медового оттенка, кожа, словно светящаяся изнутри, и темно-карие миндалевидные глаза. Разговаривая, Хейли широко раскрывала глаза и красиво прищуривалась, когда улыбалась.
— У меня сегодня день рождения, — сообщила она.
— Поздравляю.
— Спасибо.
— Дни рождения — это нелегко.
— И не говорите.
— Сколько вам лет?
— Тридцать шесть. Я в разводе. И еще я мать двенадцатилетнего трудного подростка.
— Вам столько лет, на сколько вы себя чувствуете.
— Тогда мне полтинник.
— Для полтинника вы выглядите потрясающе. Она улыбнулась.
— Все оказалось не так, как я думала, понимаете?
— В тридцать шесть лет?
— В жизни.
— А, в жизни, — произнес я так, как это мог произнести кто-то мудрее меня. — Не будем об этом.
Она ухмыльнулась.
— Сколько вам лет?
— Двадцать пять. Но чувствую я себя на двенадцать.
Она фыркнула от смеха, но мне это все равно понравилось, и я не прерывал ее, а потом она начала рассказывать мне о разводе, о своем проблемном сыне и неудачах с мужчинами. Ей было тридцать шесть лет, она развелась с мужем и в одиночку воспитывала ребенка. Мне было двадцать пять, и я все еще ждал, что в моей жизни что-то произойдет. Мы жили в параллельных мирах, но внезапно очутились вместе на нейтральной территории моего кабинета. Дело не в том, что она была слишком взрослой для меня: она была слишком красивой, слишком печальной, слишком мудрой и, в общем, слишком искушенной для такого, как я. Но что-то произошло, какой-то сбой во вселенской гармонии, и мы смогли приподнять завесу, разделявшую наши миры, мы болтали и смеялись, Хейли была мила, остроумна, ранима и чертовски прекрасна — за такую красоту не жалко и голову сложить.
— Послушайте, — произнес я спустя некоторое время. — Мы можем просидеть так весь день, но ведь сегодня день вашего рождения, а в моей семье день рождения значит одно, и только одно.
— И что же? — поинтересовалась она.
— «Большое Приключение»[13].
— Как? Парк с аттракционами?
— Вот видите, вы тоже об этом слышали.
— Но мы на работе.
— Не знаю, как вас, а меня никто не хватится.
— Мы не можем вот так просто уйти с работы и отправиться в парк.
— В обычной ситуации я бы с вами согласился. Или сделал бы вид, что согласился, чтобы выглядеть ответственным. Но сегодня же ваш день рождения. У меня связаны руки.
— В половине одиннадцатого у меня совещание по бюджету.
— Прогуляйте его. Я никогда не видел никого, кому нужно было бы прокатиться на «Нитро» сильнее, чем вам.
Хейли почти минуту смотрела на меня — в смысле буквально разглядывала, словно изучала карту.
— Я вас старше на одиннадцать лет.
— Ну, если бы мне было тринадцать, это было бы странно.
Она посерьезнела.
— Но почему?
— Потому что, чем больше мы общаемся, тем больше вы мне нравитесь. Потому что вы так красивы, то становится больно, если на вас долго смотреть. Я уверен, вас часто приглашают на свидания мужчины постарше и посимпатичнее меня, но они приглашают вас, потому что вы прекрасно выглядите, и это здорово, в смысле надо же как-то начинать, но видите ли, именно поэтому я в обычной ситуации не пригласил бы вас на свидание, а раз я сделал это, то лишь потому, что мы все это прошли. — Я глубоко вздохнул. — И потому, что я думаю, что и правда вам понравлюсь, если вы дадите мне шанс.
Она покраснела и не улыбнулась (на что я так надеялся), но и не отвернулась. Она не отвернулась.
— Вы всегда так откровенны?
Я кивнул.
— Почти никогда.
— Это тоже откровенно.
— Я знаю. В этом хитрость.
— Ничего личного, Дуг. Просто мне не везло с мужчинами.
— Потому что вы не знаете секрет.
— Какой секрет?
— Нас надо воспитывать смолоду.
И на этот раз ее лицо, как солнечный луч, озарила улыбка — словно косой луч солнца, который пронзает облака и заставляет задуматься о Боге. Так что мы поехали на ее машине в «Большое Приключение», катались на «Нитро», «Великом американском визголете», «Бэтменских горках» и «Космическом корабле», я купил ей пирожок и бенгальский огонь, спел «С днем рожденья» на чертовом колесе, а на самом верху она меня поцеловала. Иногда это все, что нужно: ни прозрений, ни откровений — только пирожок на чертовом колесе и один-единственный волшебный, сумасшедший день, которого не должно было быть, но который был. Думаю, это была судьба. Рок. Но я подумал об этом только потому, что влюбился, а лучшего объяснения не нашел. Я еще не знал, что бывает и просто случай.
Клэр заявилась разодетая в пух и прах: на ней солнечные очки от «Гуччи» и джинсы за триста долларов. Лейни ушла всего несколько часов назад, и я только-только очнулся от короткого посткоитального забытья. Я сижу на крыльце и ем хлопья «Кэп-н-Кранч» прямо из коробки, пока не начинает ломить зубы. Каким бы ни был секс — хорошим или неудачным, супружеским или на стороне, проснувшись, я всегда хочу жрать. Клэр стремительно проезжает по подъездной дорожке, так что кролики в панике бросаются врассыпную, и очень резко тормозит; я слышу визг тормозов, но ей как-то удается не сломать шею. Клэр водит машину так же, как живет — одинаково азартно, нетерпеливо и неумело.
— Дуг, какого хрена! — кричит она, поднимаясь на крыльцо с таким видом, будто дом принадлежит ей. Я не принимаю этого на свой счет. Клэр всегда такая. Она командовала, даже когда мы были у мамы в животе. Клэр на две минуты старше меня; она живое доказательство того, что наша ДНК ярче воплотилась в женской половине семьи: густая грива темных волос, блестящих, как в рекламе шампуня, безупречная смуглая кожа, глаза цвета вечернего неба и многозначительная кривая ухмылка, которая, если нужно, без труда превращается в ослепительную широкую улыбку. Мать хотела, чтобы Клэр снималась в кино, и поэтому, разумеется, Клэр вряд ли когда этого захочется. У меня такие же волосы, кожа и глаза, но все это выглядит так, будто было подобрано случайно, как попало, словно резиновые детали лица Мистера Картофельная Голова[14], которые никогда толком не складываются в единое целое. Клэр говорит, что у нее есть ум и красота, а у меня — запчасти на случай, если что-то выйдет из строя.
— Я целый день пытаюсь тебе дозвониться! — орет она. — Какого хрена ты не подходишь к телефону?
— Я запустил им в дерево.
Она взглянула на меня.
— Я ее знаю?
— Это была мама.
Клэр кивает.
— В следующий раз просто скажи ей, что тебе еще кто-то звонит, и повесь трубку. У меня это срабатывает.
— Постараюсь запомнить.
— Я звонила и на городской.
— Ну да. Я никогда к нему не подхожу.
— Не свисти, Дуг, — она смотрит на меня суровым взглядом. — Ты не имеешь права запираться от меня — после того, что произошло.
— Ради всего святого, ты когда-нибудь забудешь об этом?
— Ты пытался покончить с собой.
— Я просто заснул в ванной.
— У тебя был передоз.
— Обычное снотворное. Я просто немного переборщил.
— Типа того, что полпузырька — слишком много.
— Забудь об этом, Клэр. Ты хуже мамы. Вы выдумали, что я пытался покончить с собой. Вовсе нет. Поверь мне. Я-то знаю.
— Может, ты и знаешь, но ты не видел, как копы выламывают входную дверь и вытаскивают тебя из ванны. Тебе было не до этого — у тебя остановилось сердце.
— Хватит, Клэр.
— Черт подери, ты был синий!
— Несчастный случай.
Она отворачивается и растроенно качает головой. Если честно, я даже не помню тот вечер. В моей голове боролись выпивка и снотворное, и проснулся я в больнице, испытывая беспричинное чувство радости: я был даже не в силах вспомнить, какой сейчас месяц.
— Остановимся на том, что каждый остается при своем, — произносит Клэр, завершая наш спор. Сменить тон ей так же легко, как снять шляпу.
— Я куплю новый телефон, — заявляю я. Это самая большая уступка, на которую я готов пойти.
— Я тебя опередила, братишка, — Клэр лезет в сумку и бросает мне разноцветную коробку. — В нем есть камера, он показывает кино и чего только не делает — наверно, даже забирает вещи из химчистки. И я не отстану, пока ты его не включишь.
— Спасибо.
— И не швыряйся им. Он стоит почти пять сотен.
— Договорились.
Сделав дело, Клэр наклоняется и целует меня в щеку.
— Что новенького в приюте скорби?
— Да все по-старому.
— Твоя последняя статья заставила меня плакать.
