— Да, ничего. Красивая. Решительная очень. Ну, Антону такая и нужна, он-то у нас мягкий, добрый. Не понимаю, как ему удается работать с выгодой. Я думала, из-за своей доброты будет все время прогорать.
— Порядочный сам и партнеров подбирает таких же. Вот пока будут держаться друг за друга, все и будет у них хорошо. Рено у нас, наоборот, очень решительный человек, очень самостоятельный — настоящий мужчина. Когда же свадьба?
— Да невеста тянет, не хочет сейчас выходить замуж, надо, говорит, закончить институт.
— Вот времена пришли: девушки не хотят замужества, все карьеру сначала хотят сделать. Я Рено тороплю, когда буду правнуков нянчить? Не встретил, говорит, еще свою судьбу. Умирать мне уж пора, а он все тянет. Но его не переубедишь, как решит, так и сделает. Пока сам не влюбится, не заставишь его жениться.
— Тетя Софико, не говорите о смерти. Вы у нас на всех одна бабушка. Живите подольше.
— Э, милая, я бы и рада всей душой, да вот тело подводит. Сердце побаливать частенько стало. Ты сама — то как, не болеешь?
— Проблемы с желудком, с кишечником. Уже все перепробовала.
— Я всю жизнь утром натощак выпиваю стакан сырой воды. В городе, конечно, какая вода? Хлоркой воняет, всяких палочек в ней полно, а у нас чистая, родниковая. Ты хоть здесь попила бы и с собой налей. Такую воду, как здесь, нигде не купишь. Лучше даже, чем у меня. Из озера можно пить, редко кто купается и никаких стоков. Тут все было продумано.
— Да, я помню, точно, здесь мы все по утрам пили воду, а уехала и забыла. Надо попробовать снова. А как дела с вашей квартирой в Москве? Рено закончил ремонт?
— Говорит — все уже…
Клавдия Сергеевна посмотрела на девочку в углу:
— Саша, что же ты там сидишь? Темно ведь тебе читать, иди сюда, к нам поближе.
— Я лучше пойду прогуляюсь.
Она ушла к озеру, села на поваленное бревно и долго смотрела на темные воды. Мысли у нее тоже были темными. Сашка чувствовала себя никому не нужной и беспомощной. Ничего-то она не знала, не умела.
Девочка не знала, как доехать до нужного города, как подавать документы в вуз, получить общежитие. Мать умерла так внезапно, да и была она такой несмелой, стеснялась даже подойти к прохожему и спросить что-нибудь, всю жизнь провела на кухне своего ресторана, рядом с нею Сашка чувствовала себя старше и увереннее. Но теперь, оставшись одна, была в полной растерянности. Не представляла, как, на чем и куда ехать. Ни разу даже не видела, как покупают билеты в кассе вокзала. Не знала, сколько они стоят, сколько стоят продукты, ведь питались всегда ресторанной едой… Как ей жить одной? Ее голубая мечта — поступление в вуз — таяла… А она так готовилась… Лучше всех в классе знала биологию. С русским языком у нее тоже всегда все было в порядке, написала бы сочинение, да и по остальным предметам неплохо готова. И теперь отказаться от этого? Все было зря? Даже сейчас, без матери, она бы, поступив, справилась со всем сама, если бы у нее были деньги, хоть немного, для начала, потом нашла бы работу… Где же их взять?
Сашка долго просидела одна, никто к ней не пришел, никто не позвал. Почувствовав голод, поднялась и пошла к дому. На крыльце, на солнышке лежала все та же разноцветная собака. Голова рыжая, нос белый, рыжая шерсть отделялась от белой черной полосой, и кончик носа черный, спина тоже рыжая.
— Тебя можно потрогать? — спросила она.
— Можно, — ответил подошедший сзади Антон.
Сашка присела и осторожно погладила густую шерсть.
— А что это за порода такая? Это же не бульдог и не овчарка? — других пород крупных собак она не знала.
— Это сенбернар. Порода горных спасателей, разыскивают людей в горах, в снегу.
— А, я читала о них, только думала, у нас их не бывает.
Пес ей понравился, такой добродушный, спокойный, и морда у него была какая-то смешная, унылая: уши висят, уголки глаз опущены, и щеки сползают вниз, и язык висит. Наверно, она тоже понравилась Бонни: когда Сашка выпрямилась, пес встал и пошел в дом следом за нею. Проехаться бы на нем… Но она постеснялась Антона.
Сашка в одиночестве гуляла вокруг замка, сидеть в комнате надоело. Пора уезжать, но она все никак не могла решиться. Это словно совершить прыжок с парашютом, шагнуть в бездну, и неизвестно, раскроется ли парашют… Да есть ли у нее он? А бездна — одиночество.
Вечером поднялась на смотровую площадку на башенке. Насколько хватало глаз, высились вокруг горы. Удивительная тишина разлилась в долине, и ни души… Сашка любовалась заходящим солнцем, отражавшемся в воде и искоса освещавшем верхушки гор. Застывшим, неподвижным озером в рамке темного леса. Словно чаша. Сашке вспомнилась бабкина старинная чаша из обожженной глины. Ее нечаянно разбили, когда хоронили бабку. В эту чашу знахарка наливала воду, когда ее просили сделать любовный приворот. В памяти послушно всплыли слова молитв и наговоров, она словно увидела перед собой бабку, читавшую молитвы. И оглянувшись, не слышит ли кто, Сашка стала четко и ясно повторять странные фразы:
— «Род проходит и род приходит, а земля пребывает вовеки.
Восходит солнце и заходит солнце и спешит к месту своему, где оно восходит.
Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои».
Сашка не задумывалась, верит ли она в Бога, есть ли Бог, просто эти слова из Библии запомнились ей и очень нравились.
— «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем», — повторяла она из Экклезиаста. Потом вдруг вдохновенно начала произносить слова заговора:
— «Солнышко низкое, солнце красное, озари водицу своим лучом, согрей ее, дай свою силу; наполни своей силой, налейся и растворись в этой воде».
Заходящее солнце окрасило воду в озере в красный цвет. Сашка все говорила и говорила. Сначала шепотом, а потом громче, ее слова словно стелились по водной глади. Заговор был таким длинным, как это она все запомнила?
…
— «И пусть сила воды текучей сольется с силой слов моих реченных!
Аминь, аминь, аминь!
Пусть водица эта омоет все члены раба Божия,
Пусть сила моя опоит его душу…»
У нее начала кружиться голова, но Сашка продолжала:
…
— «Пусть раб Божий видит лишь меня в каждой женщине…
Пусть ложится ночью и встает утром с думой обо мне…
Пусть любовь ко мне поселится в его душе и теле,
Пусть каждый член его страдает обо мне.
И печень, и сердце его заболеют любовью ко мне,
Пусть в паху его разгорится огонь…»
В эти строки полагалось вставлять имя человека, но Сашка произносила эти строки просто так, бездумно, безадресно. Просто уж очень они подходили к этому вечеру, озеру и красным отблескам заходящего солнца.
Никто, никогда еще не наговаривал воды целого озера, а у Сашки это вышло случайно. Слова ее растеклись тонкой пленкой по поверхности и скрепили невидимой сетью гладь воды. Мысль, заключенная в строках старинного заговора, неощутимая и неосязаемая, соединилась с водой, проникла в ее молекулярную структуру и наполнила новым смыслом и силой. И озеро-ловушка замерло в ожидании своей случайной жертвы. Подуй ночью ветер, упади листок с дерева в воду, и все, за ночь бы сеть разрушилась. Но это была удивительно тихая ночь, до утра ничто не коснулось сети. Чтобы сработал заговор, необходимо было отразиться в воде той, для кого он читался. Пока же в воду никто не глянул.
Сашка замолчала, голова у нее вдруг закружилась, словно она и в самом деле наговаривала. Она вспомнила, как бабка тоже жаловалась после этого на головокружение.
В старших классах у девчонок все разговоры были о поклонниках. Была у них в классе одна красавица, еще год назад все мальчишки ходили толпой только следом за нею. Лишь постепенно стали замечать и других девчонок. Но у Сашки и в последнем классе не было ни обожателей, ни подруг, ни друзей. А все из-за сдержанного характера и постоянной занятости в домашней «фармацевтической лаборатории» — некогда ей было прогуливаться в компании сверстников, да и одета была плохо. Она не могла пригласить подруг к себе: их землянка делилась большой печью на две комнатки — в одной жили они с матерью, в другой — бабка. Закуток у печки служил им общей кухней. Дверей не было, висели лишь ситцевые занавески. У крохотного холодильника был такой вид, словно его подобрали на свалке, да и телевизоров таких, какой стоял у них, давно уже никто не видел. Стыдно показывать такую нищету.
— Сашка, а что же ты никого не приворожишь? Хоть бы одного поклонника завела, — как-то стали посмеиваться над нею девочки. — К твоей бабке ходят привораживать женихов, что же она тебе никого не присушит?
