– Наряд, смирря! – крикнул капитан Чуприна, когда нетвёрдая нога майора вступила на плац.
И побежал докладывать. Прапорщик Сармаш остался со строем.
– Я на рембыттехнике колымил, бля, – сказал сержант Калёкин. – Тама спец по печаталкам бухмеля был, который по стиралкам – так тот вообще не просыхал, а холодильщика я по трезвяне и не видел. Только начальник не бухал, подшитый был, что ли. Вот они с утреца три четверти, к одиннадцати две чекушки, в обед литруху и к расходу пол. Такой, бля, у них был приём пищи. Холодильщик, тот диабетиком был… Ну, типа, дают ему конфету, бля, закусить, а он: я, мол, диабетик, нах, не дозволено, и хрясь стопарь. В другой раз, который по стиралкам пельмени притаранил, цивильные, с лучком-чесночком, всё такое… А холодильщик в отказ. Не, говорит, бля, диабетик я, нах… А сам – хрясь стопарь… И, между прочим, переходящее красное знамя, бля, никуда от них не переходило… Ударники соцтруда были, нах…
Он помолчал. Потом добавил:
– А мне, бля, на вторые сутки заступать. И за это мне не знамя, бля, а хуй на рыло…
И сплюнул под ноги.
– А к нам, помню, сам Брежнев в школу приезжал, – начал Юращенко. – Сам, своими руками с нами металлолом грузил. Сидим мы с ним потом во дворе на пеньках, а он фляжку из пиджака достал, открутил крышку, ордена поправил, выпил и мне даёт. Я тогда в первом классе учился… А можно, спрашиваю. Нужно, говорит, дорогой ты мой товарищ Юращенко. И целоваться лезет. Я тогда жутко его бровей испугался… А он из кармана гаечный ключик достаёт и мне протягивает. На металлоломе, мол, нашёл. А сам говорит: «Вот так я и под Курском, дорогой товарищ Юращенко, когда контру раскулачивал, изъятое перераспределил, а поросёночка-другого к себе в хозяйство… А как же без этого-то. Без этого никак… И на малой земле – патроны солдатам роздал, и себе ящичек не забудь… А на целине поднятой вообще – грузовик пшеницей загрузил, и себе мешочек в сторонку…»
– Отставить смех на плацу! – гаркнул прапорщик Сармаш.
– Скажи мне, Юращенко больной? – тихо спросил Артур Дымова.
– Любви не хватило, – так же тихо ответил тот. – Вот теперь и побирается…
Внезапно зашелестели, загудели выстроенные в две шеренги солдаты. Артур огляделся.
От КПП к зданию казармы шла Татьяна Попова. Проходя мимо, она мельком взглянула на строй. Увидев Артура, улыбнулась и тут же опустила лицо.
– Ух, я бы ей жиклёр прочистил! – сказал москвич Лозинский.
– Да, с такой ляхой по главной улице пройтись – бабы друг-дружке глаза повыцарапают, – вторил ему кто то из строя.
– Сиповка, бля! По походняку вижу, сиповка, нах! – определил Калёкин.
Артур скрипнул зубами, и желваки заходили на его скулах.
– Смирно! – крикнул Чуприна, подойдя. – Если солдат хочет увидеть что-либо вне угла, так сказать, его зрительной передачи, у него есть два выхода. Один – непосредственно обратиться к начальнику, то есть – представиться: рядовой Хупкин-Золупкин, и дальше товарищ гвардии ё-моё, разрешите обратиться, и так далее. Или же, другая возможность – стрелять глазами. Сейчас будем тренироваться. Показываю: делай раз, делай два…
Снова пошёл снег. Майор Оскома маршировал по плацу, нарезая круги по малому периметру. Временами его бросало из стороны в сторону. Дважды он упал. Пытался ползти, потом поднялся снова…
– Жаль мужика, – прошептал Артур. – Единственный человек из всей этой братии…
– Поэтому и спивается, – сказал Дымов. – Как волк среди псов. Перегрыз бы их всех, а вот не может. Так и погибает от тоски…
– Делай раз… Делай два…
– Жена небось пилит, – предположил Лозинский.
– Он, гаварят, из казино не вилезает, – возразил рядовой Чхиквишвили. – Азарт йиво губит, нэ жэнщина. Жэнщина нэ губит. Эх, женщина…
– Меня раз Попов к себе домой послал, Татьяне Васильевне помочь картошку чистить, – вмешался Юращенко. – Подхожу к дому, стучусь – никто не открывает. Я дверь толкнул, смотрю – открыто. Вошёл. Никого. Слышу – шум воды в ванной. Я сразу туда. Дверь, значит, приоткрыта, из щели пар, значит. Заглядываю… Мать честная! Она стоит под струями воды, как Самсон, и сосцы себе мылом натирает. А они у неё длиннющие – сантиметра четыре…
– Эй, биджо, – раздался голос Чхиквишвили. – Ти толька Самсона нэ трогай, да…
– Отставить смех на плацу…!
– Дурила ты, Юращенко, – зло сказал Артур. – Тебе за свиней год дизеля светит. Если тебя раньше Пуцек не пристрелит… А ты тут Петрушку из себя корчишь…
Снег падал плотными сухими хлопьями. За их стеной шагающий по плацу Оскома казался персонажем из фильма про войну. Этаким пленным немцем в великоватой шинели, шагающим по заснеженным русским равнинам навстречу своей незавидной судьбе.
– Зампотыл, оказывается, человек чувствительный, – сказал Дымов. – Как он сегодня рыдал из-за погибших животных…
– Ну да, – усмехнулся Артур. – Он поросят этих по три убитых енота за кило живого веса загнать намеревался.
– Откуда ты знаешь?
– Он с человеком договаривался, которому я Лёхино мясо загоняю… Загонял.
– Эй, воины, может, заткнётесь, – прикрикнул на них Сармаш. – Нас так до ужина не разведут…
– Тварищи слдаты! – майор Оскома попытался было разогнать снег перед своим лицом, но потерял стабильность и вздохнул. – Я посылаю вас… Я плл… Я вас посылаю… Я… Я…
– Ну, пошли уже нас всех на хер и отпусти с богом, – сказал рядовой Лозинский.
В строю засмеялись. Прапорщик Сармаш опустил лицо вниз. Капитан Чуприна недовольно обернулся.
– Товарищщи слдаты! Я посылаю вас… Я… Я, ёма, вас посылаю…
12
– Осторожней, – сказал Дымов, подавая высунувшемуся из кузова Юращенко раздувшийся вещмешок.
– Тяжеленный, – сказал тот. – И чего это у вас вещей так много?
Артур не ответил. Бросил забирающемуся в кабину Сармашу:
– У поворота на «Краковку» остановишь.
Тот кивнул. Повернулся к водителю.
– Вода в последнее время часто закипает, – обронил тот, глядя перед собой. – Авторемонтный завод, бля, а сами на старье ездим. Сапожники без сапог…
Артур захлопнул дверь и, обежав машину, забрался в кузов. Ударил кулаком по деревянному ребру, и водитель завёл мотор.
– Смотри, как заметает, – сказал Дымов, когда они поехали.
– Метёт, – Артур, сидящий на скамье у заднего борта, подставил руку под падающие с неба хлопья. – Всё не слава богу. Новый Год всухую встречали, а теперь…
Машину занесло при выезде на дорогу, и Юращенко съехал со скамьи на дно кузова. Дымов помог ему подняться. Артур страдальчески поморщился.
– Помнится, мы у Обводного канала стояли, я и Анна, – сказал Дымов, усаживаясь. – Она снег рисовала, а я ей что-то объяснял, что-то, что сам только что понял… Кажется, по медицине что-то… Да это и неважно… Потом вдруг сказал, что люблю её. Совершенно неожиданно как-то… А она не услышала. Всё рисовала свой снег…
– А разве можно снег рисовать? – спросил Юращенко.
– Можно, Андрей, можно, – вздохнул Дымов.
Они проезжали мимо офицерского городка. Серые, унылые домики, скорбное запустенье дворов, склепы уличных удобств, путаница дров на подворье, какие-то цепи, колёса, бруски…
– Теперь хоть снег срам прикроет, – скривил губы Артур.
– Не любим мы чужую землю, – грустно сказал Дымов. – Не лю…
– А мы, – перебил его Юращенко, – помню, в лес придём зимой, костёр под деревом разведём, значит, еду разложим – кто чего принёс, ну, там яички, лук, скумбрию горячего копчения, вина… Печенья… Бубликов… Варенья…
Артур вздохнул.
– …Мороженого… Сосисок… Печёночного паштета… Молока… Сливочных колбасок… Охотничьих колбасок… Сыра… Творожных сырков…
– Юращенко!
– …Сою в томатном соусе… Лука… Сосательных конфет… Шоколадных конфет… Су…
– Юращенко!!!
– А… Аааа, ну и сидим, короче, кушаем. А снег на ветвях подтаял и вдруг – бух! Вся эта снежная масса на нас, представляете! А мы хоть бы хны – кушаем дальше. А снег от тепла наших тел подтаивает, и вот уже вокруг нас пещера. И мы сидим в ней, угли раздули, светло, дальше кушаем. Ну, там, рыбу, хлеб, колбасу, сыр…
– Юращенко!!!
– А… Ну вот, значит… Звери, значит, к нам пришли погреться. Грызуны в основном, но также и пернатые, и хищники… И сидят рядышком, как детки совсем…
Он задумался на мгновение, потом продолжил:
– …А воробышки, помню, такие игривые стали у нас. Просто снаружи озябли, пташки малые, а у нас отогрелись. Снаружи, там, всё-таки, вьюга с рёвом бешеным…
Артур с Дымовым расхохотались.
– Чего вы? – воззрился на них Юращенко.
Потом вдруг ойкнул и схватился за живот.
– Чего, – спросил Артур, вытирая слёзы, – скумбрия хвостом шевелит?
– Больно, – сказал Юращенко. – Ой!
Он откинулся на скамье, вытянув ноги.
– Начинается, – проворчал Артур, и машина остановилась.
