* Трудный вопрос: "Что имел в виду Достоевский, когда утверждал, что если бы ему предложили выбор между Христом и истиной, то он все же предпочел бы быть со Христом, нежели с истиной без Христа?".
Ответ прост: Достоевский глубоко прочувствовал, что истина без Христа перестает быть истиной, даже если внешне не претерпевает перемен. Истина без Христа – это уже лжеистина и лжехристианство, и с такой "истиной" он не желал быть. Только Христос – Живая Истина.
* Вопрос старцу и его ответ:
– Много на земле так называемых маленьких правд. Как же узнать, кто прав, кому верить, кто утверждает правду Божию?
– Кто свят, тот и прав.
* Истинно-христианское богословие всегда, так или иначе, учит покаянию. Если современное богословие не учит покаянию, то это значит, что оно учит гордыне, то есть является, по сути, антихристианским богословием.
* Есть такая форма пустословия – "современное богословие".
* Христос учил светлому богословию. Даже на Кресте он молился о помиловании врагов Своих. Самые мрачные обстоятельства жизни христиан могут и должны быть освещены светом Христовым. В этом ведь великое утешение. Увы, у нас чаще бывает наоборот, даже радостные минуты жизни мы омрачаем ядом сомнения, уныния, подозрительности. Итог сего тот, что окружающий нас нехристианский и лжехристианский мир, перед которым мы тщимся свидетельствовать о Христе, не верит нам. А иногда даже мы сами перестаем верить себе.
Вооружимся же богословием Света, оно и нас укрепит, и ближних наших утешит, и внешних просветит. Непременно просветит. Вера в это есть важнейший догмат богословия Света.
Богословие Света – это радостный плач, это светлая печаль по Боге, оживотворенная надеждой.
* Одна строка Евангелия может освятить целую жизнь.
* Эстетическое чувство в человеке, чувство прекрасного, – это инструмент Боговедения, естественного созерцания, заключающегося в познании Творца через лицезрение красоты творения.
* Нам бы нужно от полемического богословия (образа мышления) восходить к паламическому (от имени святителя Паламы Григория – учителя и защитника Иисусовой молитвы). Вместо этого большинство из нас не только не восходит к паламическому богословию, но нисходит к "политическому богословию".
* Все очень политизировано, все оценивается через призму политико-идеологических установок, земных условных интересов. И мало кто следует Христу.
Фарисеи и иродиане (иными словами ревнители и соглашатели) враждовали между собой, но и те, и другие были далеки от Христа. А Христос учил, что нужно "Божие воздавать Богу", то есть учил тому, что нужно обращаться к Богу с молитвой, ибо она поистине есть то "Божие", что принадлежит Богу. Вот и нужно молиться, воздавать Божие Богу, а Бог, по милости своей, воздаст молящимся и в сем веке, и в будущем.
* В центре христианского богословия стоит Христос. В конечном итоге все жития святых, все их творения сливаются в одно бесконечно созидаемое Евангелие (Благовестие), в единое житие и откровение Богочеловека. Поэтому православная традиция не придает абсолютного значения историко-научному подходу в патрологии, агиографии и т. п., и житие святого – это всегда икона, преображенная и обоженная реальность, а не формальный исторический реализм. Не страшно, что есть творения отцов, авторство которых точно не определено, ибо, будучи принятыми Церковью, эти творения уже становятся откровением Богочеловека Иисуса Христа.
* Истинное богословие – это общение с Живым Богом, упование на Него, радование о Нем, созерцание Его благости, наконец, – это блаженство в Его любви.
Как жаль, что иные представители "научного богословия" относятся к Богу, как патологоанатомы, хотя они и считают себя верующими, но в душе – бессознательные ницшеанцы, ибо для них "Бог умер". Они подходят к Нему, как врач к мертвецу. Чтобы сделать вскрытие, они хладнокровно режут скальпелем рассудка плоть Божественного откровения. Они пытаются измерить глубину тайн Божиих эхолотами своих страстных сердец. Они расчленяют, разделяют и рассматривают кусочки истины, но не видят Живую Истину и даже не догадываются, что Бог жив и Сам открывает смиренным и чистым сердцем людям тайны Своего Царствия.
Глава шестнадцатая.
На следующий день
Утром Влас встал ни свет – ни заря. С трудом прочел положенные молитвы. Мысль все время возвращалась к Василисе и к плану ее спасения.
В конце концов он выплеснул волновавшие его чувства на лист бумаги. Получилось стихотворение, которое он назвал "Сестре".
До ухода матери на работу Влас не показывался из своей комнаты. Он знал, что если выйдет, она обязательно заметит, что с ним творится что-то неладное. Когда Влас услышал, как за матерью захлопнулась входная дверь, он вышел, умылся и сварил себе кофе. Есть не стал, не хотелось. Потом он еще пробовал молиться, потом слонялся из угла в угол по квартире, потом несколько раз переписывал стихотворение… Потом Влас не выдержал и позвонил мамаше.
– Да-да, – послышался в трубке знакомый писклявый голос.
– Мамаша, это Влас. Ну, помнишь, – поэт!
– Да помню, как же.
– Я часам к трем подъеду.
– Молодец, что отзвонился, а то я твою Василиску хотела сегодня вечером в командировку отправить.
– В какую командировку?
– По вызову, на дом…
– Как?! Я же вчера предупредил, что на сегодня она занята. Я же русским языком сказал, что приеду.
– Понятно, что не французским. Только все вы так говорите, а наутро проспитесь, денег жалко станет и планы сразу изменятся. А у нас работа. Наши рабочие мощности простаивать не должны.
– Мамаша, – грозно рыкнул Влас, – я же поэт, так что имей ввиду, могу эпитафию тебе сочинить надгробную. Мы, поэты, шуток не любим.
– Ну и? Конкретнее.
– Василиса минимум на три дня вперед занята. Я каждый день к ней приходить буду. Ясно?!
– А чего неясного? Ваши деньги – наши девки. Ты, я вижу, парень не промах, хоть и дурака повалять любишь. Только мой тебе совет, смотри не втюрься в нее. В плохих девочек влюбляться не стоит. Печально кончится. Это я тебе серьезно говорю, по дружбе.
– Хорошо, ты пока запиши там где-нибудь, что я Василису занял, а насчет твоего совета, мы потом с глазу на глаз поговорим. Не телефонный разговор.
– Мне все равно. Гуд-бай, мальчик. Приезжа-а-ай, – закокетничала мамаша, вешая трубку.
…По дороге Влас зашел в "Обмен валюты" и поменял доллары на рубли. Накануне вечером он получил от Влада сто пятьдесят долларов. Предварительно они подсчитали, что этой суммы Власу будет достаточно, чтобы ежедневно в течение трех-четырех дней платить мамаше за час "отдыха".
Без пяти три Влас стоял у знакомой железной двери и что было мочи давил на кнопку звонка.
Мамаша отворила дверь, проворчав:
– Раззвонился. Пьяный что ль?
Влас достал из кармана тысячу двести рублей и сунул мамаше.
– Что, доллары кончились? – с иронией спросила она, пряча деньги в карман блузки.
– На рубли поменял, – ответил Влас.
– Значит час… Тогда вперед. Я предупредила. Тебя с нетерпением ждут.
Пройдя в конец коридора, Влас без стука вошел в комнату Василисы.
На лице девушки была написана и радость, и настороженность одновременно.
Когда Влас вошел, у нее вырвалось:
– Я не надеялась, что ты придешь!
– Ты надеялась, – возразил Влас, – но ты не верила, а нужно было верить! Потому что сказано: "По вере вашей да будет вам".
Влас прошел на свое вчерашнее место и опустился на корточки. Василиса села на стул.
– Василис, а, Василис… – несмело начал Влас. – Ты подумаешь, что я точно сумасшедший, но я тебе стихотворение посвятил.
– Стихотворение? – растерянно улыбнулась Василиса.
– Можно прочитаю?
– Читай.
Влас набрал воздуха и, стараясь не выдавать волнения (сердце его раскачивалось в груди, как увесистый маятник), стал читать:
Сестре
Я не прошу тебя быть со мной,
я прошу тебя: просто будь.
Ветер московский пронзает грудь,
ветер зовет на бой.
Утром простимся. На дальний путь
благослови меня.
Надо же было вчера свернуть
на свет твоего огня!
Грустную песню пропела ночь:
слезы, январь, зола.
А если земную ночь превозмочь,
то вырастут два крыла.
О чем ты молилась?
О чем я молчал?…
Мысль возвратилась
к Началу начал,
к еловым ветвям
на твоем окне,
к вертепу, яслям,
Вифлеему, звезде…
Мы потеряли или нашли?
Зажги лампаду свою.
Ветры за мною уже пришли,
но я оживу в бою.
Я не прошу тебя быть со мной,
мой конь летит за звездой.
Тысячу дней и тысячу лет
не забуду твой теплый свет.
Не бойся меня, сестра.
Спасибо, что ты добра.
Прости, что я сердцем наг.
