— Я же собрался играть в теннис, — мрачно сказал Деон.
Отец повел плечами.
— Если б Бот не уехал, я не стал бы тебя просить.
Брат Деона был на овечьей ярмарке в Свободном государстве.[4]
— Бот фермер, я — нет.
— А откуда, по-твоему, фермеры берут деньги, чтобы содержать тебя в университете? Пора бы тебе поинтересоваться, — вспылил отец. — Но если ты предпочитаешь играть в теннис…
Деон раздраженно передернул плечами.
— Собственно, ты не оставляешь мне никакого выбора, — сказал он, сам не понимая, зачем так напыщенно.
Отец посмотрел на него из-под нахмуренных бровей.
— Не смей разговаривать с отцом таким тоном, — произнес он, стараясь сохранять спокойствие.
Деон нехотя разделся и снова влез в куртку и штаны цвета хаки. Отец, пока он переодевался, ждал у ворот в стареньком пикапе «шевроле», в котором ездил по ферме. Деон сел рядом с отцом в кабину, Янти взобрался в кузов и трясся там среди ящиков с инструментом — всех этих гаечных и разводных ключей, громыхавших на каждой выбоине. Он привалился спиной к кабине, нахлобучив на глаза шляпу. На лице у него появилось мечтательное, умиротворенное выражение: по крайней мере довезут до места и обратно, все не топать своими ногами. Деон еще подумал, глядя на его обувь, как это человек ходит в таких башмаках; грязные большие пальцы, вылезшие наружу, напомнили ему черепах, которых видишь порой в вельде, — изнемогая от жары, вытянув голову на морщинистой шее, тащатся они по пыли.
Деон молчал и был рад, что их «шевроле» бросало из стороны в сторону на плохой дороге: из-за грохота и тряски можно было не поддерживать разговор.
За Длинным холмом, который на самом деле был ничуть не длиннее остальных каменных нагромождений, там и сям нарушавших однообразную пустоту равнины, да и вообще ничем не отличался от других, они вдруг остановились. Отец резко нажал на тормоз, завидев в ограде покосившийся столб и провисшую проволоку, и крикнул, чтобы Янти натянул ее получше.
Они подъехали к насосу. Оказалось, что вышел из строя коренной подшипник и полетело несколько зубцов на главной шестерне. Отец стоял посвистывая, пока они с Янти ковырялись и, пытаясь снять поврежденную шестеренку, осторожно сдвигали ее рычагом дюйм за дюймом. Отец любил машины: чем сложнее и серьезнее оказывалась поломка, тем живее был в нем азарт механика. Оя всегда возил с собой складной стульчик, когда объезжал ферму, и теперь, устроившись на нем между помпой, качавшей воду, и дизелем, принялся орудовать большой отверткой и монтировочным ломиком.
— Пошло, — сказал он наконец и крикнул Янти, навалившемуся на своем конце всей силой, отчего перекосило вал: — Осторожней, ты, бабуин. — Впрочем, без всякой злобы: у машин он преображался.
Янти расплылся в щербатой улыбке и сплюнул в пыль под ноги.
Деону, собственно, нечего было тут делать — разве что время от времени он подавал нужный инструмент, а так — стоял и смотрел через плечо отца, что тот делает. Иоган ван дер Риет снял шляпу, и лоб под ней там, где его закрывала шляпа, оказался иссиня-бледным на фоне выдубленного солнцем и ветром лица. У Деона защемило в груди, когда он увидел, как поредели черные волосы отца.
Отец передвинулся, чтобы поддеть шестеренку снизу. И, подняв голову, поймал взгляд Деона. Забыв, что руки в мазуте, смахнул тыльной стороной ладони пот с лица, и на щеке остался черный след.
— Ну, — сказал он вдруг, — так чему еще они обучили тебя за этот год, кроме как резать тела усопших?
Напряжение исчезло. Они были снова отец и сын и — друзья.
— Гистологии, биохимии, да мало ли чему, анатомии и физиологии, конечно. Еще куче всяких вещей. Есть у нас, например, антропология и теория эволюции видов.
— Эволюции, — протянул отец, точно нашел в этом слове что-то смешное. — Неужели вас учат и этой бессмыслице тоже?!
Деон попытался превратить все в шутку и рассмеялся.
— А как же, естественно! Это же часть науки, разве нет?
— Сказка про то, как человек произошел от обезьян, — наука? Забавная получается наука.
— Все не так просто. Да, это часть науки, причем самая сложная.
— Ну, уж все эти умные профессора, они мастера усложнять, — сухо бросил отец. — Чем больше усложнишь, тем ученей покажешься, так ведь?
— Возможно. Но дело в том, что каждую гипотезу надо научно доказать. И теперь ясно, что все это истина.
— Истина? Это истина? — Он повернулся к Янти: — Постучи со своей стороны зубилом, потом маленьким молотком. Не так сильно.
— Конечно, — сказал Деон.
Отец вскинул на него насмешливый взгляд.
— Истина, потому что профессора тебе сказали?
— Ты не понимаешь. Все доказано, все сходится. Все логично. Ну, как цепь, можно звено за звеном проследить ее всю, от начала и до конца.
— Ладно, ну-ка помоги, — попросил отец.
Они втроем ухватились за тяжелую, всю черную от мазута станину помпы, подняли, передвинули.
— Вот ты мне и объясни, чтобы я понял, — сказал отец. — Но только не забывай, что я простой фермер, так что не очень-то сложно.
Деон стал припоминать, что им говорили на лекциях, чтобы объяснить на примере попроще.
— Ну вот, взять хотя бы морские раковины, — пришла ему вдруг в голову мысль.
Отец непонимающе смотрел на него.
— Раковины?
— Да. Те самые, что у тебя в кабинете. Ну, помнишь, мы собирали их в заливе? Так вот, этот вид моллюсков остался почти неизменным со времен кембрийской эпохи, а с тех пор прошло почти шестьсот миллионов лет. — Он победоносно взглянул на отца. — Почему?
— Профессора, должно быть, очень умные, коль знают, что было и чего не было такую уйму лет назад.
Деон напрягся. Он не любил, когда его высмеивали.
— Если человек не хочет понимать, то никогда ничего и не поймет, — резко сказал он. И тут же добавил, заметив, что брови у отца слегка сдвинулись: — Эти раковины не эволюционировали потому, что их ничто к этому не побуждало. Не менялась среда обитания, не менялись и они. Другие же формы жизни вынуждены были приспосабливаться по той простой причине, что менялась окружающая среда. Иначе бы они не выжили. Это называется процессом естественного отбора.
И он продолжал объяснять — с подъемом, увлекшись, а отец слушал его задумчиво, с мрачной усмешкой, между делом осматривая насос, проверяя деталь за деталью.
— Видишь, — сказал наконец Деон, — это единственно возможное объяснение природы вещей.
Отец взглянул на него. Полуденное солнце палило нещадно, и в будке из гофрированного железа, где стояла помпа, троим было тесно и невыносимо душно, они все обливались потом. От Янти исходил запах заношенной одежды и костра из коровьих кизяков.
— Очень все интересно про эти твои раковины и что-от-чего-пошло.
— Приматы. Человекообразные обезьяны…
— А какие б ни были! Только не морочь ты себе голову, не обманывай себя мыслями, будто эти раковины да обезьяны так все и объясняют, сын мой. Вспомни: «Ты, Господи, основал землю, и небеса — дело рук твоих…»
Деон пренебрежительно отмахнулся.
— А-а… это.
— Да, это, — сказал отец и добавил более твердо: — Этому тебя учили, этим ты и должен руководствоваться в жизни. Этим руководствовался я, и мой отец, и отец его отца. Не забывай этого.
Деон только плечами пожал. Может, он и вправду был тогда менее почтителен, чем сам того хотел, но не идти же было на попятный.
— Не моя вина, что меня учили сказкам.
— Это ты слово божие называешь сказкой? — Теперь голос отца звучал жестко и резко, как удары зубила, которым он срубал с металла заусенцы.
— Да пойми, отец, каждый знает, что Библия — это никакое не откровение. Всего лишь собрание древних преданий…
— Ты что, коммунистом заделался в этом своем английском университете? Насмехаешься над словом божиим!
Они смотрели друг на друга, разделенные замасленной, местами покрытой пятнами и подтеками бурой ржавчины станиной помпы. Янти смотрел то на одного, то на другого. На лице его застыл испуг.
— Это ты насмехаешься над тем, во что верю я, — с горечью возразил Деон.
Отец помолчал, потом, подумав, сказал медленно, точно ему с трудом давалось каждое слово:
— Что ж, извини, здесь я виноват.
Деон немного растерялся, но раздражение по-прежнему не покидало его.
— Это ничего не меняет. Суть в том, что иудейские священники собирали легенды, где могли, среди других племен и пародов, а потом свалили все в кучу, так что Библия не более как…
— Я не допущу богохульства на моей ферме, — сказал отец. Лицо у него побелело, на скулах вздулись желваки.
— Говорить истину — значит богохульствовать?
— И Пилат сказал ему: «Что есть истина?»
— Цитаты ничего не доказывают.
