3
1994–1995
Ананасы и павлины
Это может показаться странным, но никто в доме ребенка даже не подумал рассказать Сэре о существовании Вики, а Вике — о Сэре. Сэра ничего не знала о российских волонтерах, хотя в то время, когда она начала посещать дом ребенка № 10, Вика уже несколько месяцев была там почти своей. Их познакомил Ваня, но лишь позже, когда оказался в смертельной опасности и вдали от дома ребенка.
Шел 1994 год. Железная дисциплина советского времени давала сбои, открывая перспективы, невозможные при социализме. Наверное, поэтому никто не препятствовал Вике посещать дом ребенка, хотя Адель подозревала, что, если кто-нибудь об этом проведает, ее ждут неприятности.
“Совсем не задолго до тех событий я стала христианкой и искала смысл жизни, — вспоминает Вика. — Получила диплом физика. Работы не нашла и записалась на курсы изучения Нового Завета. Батюшке я не сказала, что работаю волонтером в детском доме. Боялась, что он меня не благословит. Он предпочел бы, чтобы я работала в приходе, может, даже в самой церкви. Но я верила, что христиане должны делать что-нибудь полезное для общества, и продолжала бывать в доме ребенка. Эти свои посещения я хранила в тайне. Я подружилась с одной из воспитательниц и в ее смену ходила к детям. Меня не выгоняли, но и особой радости не выказывали. Моя подруга работала с грудничками в первой группе, и я очень привязалась к одной малышке, которую звали Маша. На нее все махнули рукой. Ей еще и года не исполнилось, а ее уже зачислили в инвалиды и поставили диагноз “олигофрения”. Но я понимала, что ей просто требовалась материнская любовь. У нее было такое умненькое личико. И она пыталась разговаривать”.
Пока Вика возилась с Машей, она сама стала объектом внимания со стороны кудрявого мальчика, который как-то заглянул в приоткрытую дверь первой группы. Вика его не забыла. “Он придумал свою игру. Заглядывал в комнату и исчезал, когда его звали к себе. Он хотел, чтобы я обратила на него внимание, но ему нельзя было покидать свою комнату. Это строго-настрого запрещалось”.
Подруга Вики сильно горевала, что ничем не может помочь детям. От нее требовалось лишь кормить их и менять им подгузники. Порядками, принятыми в доме ребенка, не предусматривалось, чтобы между детьми и воспитателями возникала взаимная привязанность Малышей постоянно переводили из одной группы в другую, заставляя привыкать к новым лицам. Но хуже всего была "сортировка” маленьких обитателей дома ребенка на больных и здоровых. Больных отсылали во вторую группу. Как-то раз подруга Вики, кивнув на дверь второй группы, сказала: “Там обреченные дети”. Вика сначала даже не поняла, о чем она: “Мне показалось, что она бредит”. Вскоре подруга исчезла.
Однажды, явившись проведать детей, Вика узнала ужасную новость: Машу перевели во вторую группу. Кошмарное впечатление от обстановки комнаты, в которой теперь предстояло жить Маше, Вике не забыть никогда: “Там стояла тягостная тишина, как в больнице, в палате для умирающих, Маша стала стремительно терять с таким трудом приобретенные навыки, замкнулась в молчании — а мы так радовались, когда она наконец-то начала лопотать. В первой группе она научилась брать ручками игрушки, сама жевала, хотя и медленнее других детей. Она даже пользовалась ложкой. Но воспитательницам второй группы не хватало терпения. Они говорили, что им некогда с ней возиться, и стали совать ей в рот бутылку. Да еще и привязывали ее к стулу так, что она не могла пошевелиться. “Какой смысл с ней заниматься? — сказала мне как-то одна из них. — Толку все равно не будет. Она и в четыре года будет такая же, как сейчас. Безнадежный случай”.
На всю группу был всего один ребенок, нарушавший общую кладбищенскую атмосферу, — кудрявый мальчик, назвавшийся Ваней. Он запомнил мое имя и, когда я приходила, спрашивал: “Ты к Машке пришла?” И улыбался мне. Не понимаю, как он мог улыбаться в таком страшном месте”.
Вика вспоминает, как настойчиво он просил ее вывести его за пределы группы. Он сразу догадался, что она ходит с Машей во двор, и поставил себе целью тоже побывать на улице. Однако Вика не соглашалась, считая, что нужна ему меньше, чем Маше.
Ваня ждал, когда они вернутся с прогулки, и просил:
— Вика, погуляй и со мной.
Но она не хотела оставлять Машу без присмотра. И все же однажды, взглянув на его огорченное личико, сдалась. Вика взяла его на руки, и ребенок счастливо засмеялся.
В тот день солнце пряталось за плотными облаками и было пасмурно. Уже на улице, по тому, как Ваня прикрыл ладошкой глаза, Вика поняла, что он не привык к солнечному свету. Как будто всю жизнь провел с завязанными глазами, и вдруг повязка неожиданно спала. При виде детской площадки он завопил от радости.
Вика решила совместить приятное с полезным и заодно провести с мальчиком небольшой урок. Они подошли к липе. Ваня во все глазенки смотрел на шершавую темную кору и светло-зеленые листочки.
— Вот, Ваня. Это липа. Видишь, у нее листья в виде сердечка? Летом они становятся липкими…
Вика помогла Ване дотянуться до листочка. Малыш был буквально зачарован.
Потом она оглядела двор:
— Ты знаешь другие деревья? Покажи мне.
Ваня молчал. Тогда Вика принялась подсказывать: елка, дуб, клен. И вдруг осознала: он просто не понимает, о чем она. Вику охватил ужас.
Когда-нибудь Ваня пойдет в школу. Он должен знать названия деревьев и цветов. Вике пришлось посадить его на землю, а самой обойти двор в поисках цветов. Но здесь росла лишь редкая сорная трава.
Обернувшись, она увидела, как Ваня тянется ручонкой к единственному золотому пятнышку в тени дерева. Вика сорвала цветок и дала его Ване. Он держал желтое чудо за стебелек и разглядывал иголочки лепестков.
— Это одуванчик. Похож на солнышко, правда?
— Солнышко, — повторил Ваня. — Что такое солнышко?
Всего три слова — и Вике открылась страшная правда. Для Вани мир “снаружи” был другой планетой, которой он совсем не знал, потому что никогда не бывал “снаружи”. Ему было известно только то, что находилось в помещении второй группы.
“Я была в замешательстве, — рассказывала Вика. — Стала показывать на все, что нас окружало, а в ответ — тишина. Ваня понятия не имел о небе, об облаках, которые собирались над нами, о траве, на которой мы сидели, о висевших рядом качелях, о воротах, которые отделяли его от всего остального мира. В отчаянии я пыталась найти хоть что-нибудь знакомое ребенку. И только грязно-серая “волга”, стоявшая перед входом, пробудила его память — машинка. Один раз ему довелось поиграть с машинкой.
Вика поставила перед собой почти невыполнимую задачу. С чего начать обучение?
— Начнем с цветов, — решительно объявила она.
Оставив Ваню сидеть на траве, она опять отправилась на поиски чего-нибудь яркого.
Тучи становились все темнее, в воздухе повисла гнетущая духота. Вика нашла один красный мак, а в песочнице — синее ведерко. На землю упали первые капли, но Вика продолжала поиски. Неожиданно прогремел гром. Небеса как будто раз веры иск, и хлынул дождь. Вика бросилась обратно к Ване. Обежала здание и увидела, что Ваня стоит на коленках, запрокинув головку и вытянув руки. На его лице, по которому текла вода, было выражение истинного счастья.
Он был похож на ребенка из пустыни, впервые в жизни попавшего под дождь. Но ведь этот мальчик жил в России, где дождь не такая уж редкость! И если он не знал, что это такое, то лишь по одной причине: маленьких обитателей дома ребенка никогда не выпускали во двор.
Вика подбежала к Ване, подхватила его на руки и стала танцевать вместе с ним, разделяя его радость:
— Это дождь, Ваня, это дождь!
— Дождь, — повторял он, откидывая назад голову, чтобы полнее насладиться новыми ощущениями. — Я люблю тебя, дождь!
Вот когда Вика поняла, что Ваня нуждается в помощи не меньше маленькой Маши. Этот мальчик развивался без чьей-либо поддержки, чудом научился говорить в мире, где царила могильная тишина, — и никому не было до этого никакого дела. В пять лет он не знал, что такое лето и зима, сколько ему лет, в каком городе он живет. А если он не знал даже таких элементарных вещей, то конечно же не мог учиться в школе.
