– Я читал вашу книгу о нем. Вы просто влюбленная женщина, вот и все. А он использовал вас, и продолжает это делать…
– Вы ошибаетесь, Александр Григорьевич, – мягко и печально улыбнулась Елена. – Нельзя использовать тех, кого любишь. Тех, кого любишь, можно лишь заслонить собой.
– Но вас он послал сюда, ко мне…
– Нет, я уже говорила. Я приехала сама. Чтобы заслонить тех, кого я люблю, в том числе и его. Заслонить от ошибки, от гнева, делающего слепым, от того, о чем человек потом жалеет всю жизнь. От мести, в которой нет ни нужды, ни смысла. Он мог легко помешать мне приехать сюда и послать вместо меня десант, который шутя уничтожил бы вас, как множество раз проделывал это с другими. Но если мы с вами поймем друг друга, этого не произойдет. Хотя, возможно, вы и заслуживаете этого…
– Вот как?
– Но я не имею права решать это. И он не имеет права. Никто, кроме Создателя, не имеет на это права.
– Почему он сам не прилетел, если он такой смелый?
– Он не может с вами разговаривать. После всего, что вы сделали…
– Я ничего не делал ему лично.
– Зачем вы штурмовали посольство?
– Зачем-зачем, – скривился Лукашенко. – Деньги нужны, вот зачем. Наличные. Доллары. А то ваш Майзель все забрал… Все каналы перекрыл, все счета… Как будто это его собственное…
– Какие… деньги?!
– Деньги, которые были в сейфах вашего посольства. Сто семьдесят миллионов долларов.
Ах ты, тварь, подумала Елена. Вот оно что… Суверенитет, государство… Все дерьмо. Деньги. Пиастры. Тварь…
– Сумасшедшие деньги, – она усмехнулась. – Только из-за этого?! Сколько же ваших солдат погибло при штурме?!
– Не ваше дело. Ваши-то все живехоньки выскользнули…
– Зачем вы приказали убить Корабельщиковых?
– Я приказывал… Я хотел…
– Вы хотели сделать ему больно. И вы приказали убить Корабельщикова. Но ваши люди хорошо понимают ваши приказы, Александр Григорьевич. Поэтому они убили не только его, но и его жену и их неродившегося ребенка. И девочка их уцелела совершенно случайно. Вы думаете, он может разговаривать с вами после этого?
– Я не знал. Мне потом доложили… Они готовили переворот, я только защищался…
– Ну конечно. Вы всегда защищаетесь. Вы говорите так потому, что даже сейчас не осознаете по-настоящему всей ответственности за свои поступки. Вы действительно похожи на ребенка, вы инфантильны и жестоки, как ребенок, которому так и не объяснили, что такое хорошо и что такое плохо и что есть Бог, который все видит. Именно поэтому я здесь. Чтобы помешать ему убить вас, в том числе и за это. Когда вы будете сидеть один на берегу моря, вы, быть может, поймете когда-нибудь, что вы натворили. И тогда вам самому не захочется жить. Но это потом. Не сейчас. Увы, не сейчас…
– Вы хотите, чтобы меня замучила совесть?
– Я хочу, чтобы она проснулась. А там будет видно.
– Ну, если она до сих пор не проснулась…
– До сих пор… Ваша жизнь никогда еще не стояла так близко к смерти, как теперь, Александр Григорьевич.
– Вы мне угрожаете?!
– Нет. Я пытаюсь до вас докричаться.
– Вы его очень любите, – нахмурился Лукашенко.
– Иначе меня не было бы здесь.
Он долго смотрел на нее, играя желваками. Что-то происходило с ним. Что-то важное… И вдруг он спросил:
– А меня вы могли бы так полюбить?
– Вы так и не встретили свою женщину, – тихо проговорила Елена. – И поэтому, – не только, но и поэтому тоже, – с вами случилось то, что случилось. Мне жаль вас…
Мне повезло, подумала Елена. Не знаю, чем я заслужила это, но я встретила своего мужчину. И неважно, как сложится теперь, потому что самое главное в моей жизни уже произошло… Она вдруг вспомнила, как Марина сказала тогда: «Я женщина одного мужчины». И поняла, что и сама всегда была такой. Просто не знала этого раньше…
– Послушайте меня и себя, Александр Григорьевич. И поверьте, потому что я ваш единственный шанс выжить. Если я пообещаю вам жизнь… Он знает, что я не прощаю обмана, и он не посмеет меня обмануть, – ведь тогда я не смогу его больше любить.
– Это чепуха.
– Для вас – возможно. Но не для него.
И то, что он подарит тебе жизнь, и будет его самой большой победой над тобой, подумала Елена. И не суть важно, что будет потом…
– Какие у вас полномочия?
– Любые.
– От него?
– И от него, и от его величества.
– Он всегда убивает своих врагов.
– Всегда убивал. Потому что рядом не было меня, его женщины, и никто не смел потребовать от него милосердия. А я смею.
– А россияне?
– Об этом не беспокойтесь. Они урегулируют с Россией все, что потребуется. И не только с Россией…
– Откуда вы знаете? У вас есть связь?
– Обязательно, – усмехнулась Елена.
– Чего вы хотите взамен?
– Скажите, где наши дети. И уходите. Все кончено, вы что, не понимаете?
– Ничего еще не кончено. Пока эти… эти ваши дети… Пока вы их не вытащите, вы ничего не станете делать. Вы не можете. Вы сами себя поймали в ловушку… С этими вашими играми в благородство и справедливость…
– Ну, не вам попрекать нас этим. Говорите.
– Сначала вы говорите, что вам известно. Что за игра такая…
– Значит, вы чувствуете?
– Да. Я чувствую. Действительно чувствую. Что у вас есть?
Когда Елена замолчала, повторив все, что сказал ей Майзель, то увидела, как осунулся и позеленел Лукашенко. И поняла, что угодила в цель.
– Кто из моих людей в этом замешан?
– Ваш Садыков. Он работает на самом деле не на российскую разведку, Александр Григорьевич. На саудовскую.
– Что за чепу…
– Увы. Это не чепуха. Они хотят столкнуть лбами нас и русских. Здесь, на вашей земле, на беларуской земле. И я хочу услышать от вас, как он собирается это сделать.
– А от него самого не хотите?
Лукашенко усмехнулся, – опять шевельнулись усы, что ты за таракан поганый, подумала Елена, неужели никто ни разу не сказал тебе, что ты похож на мерзкого, огромного, жирного таракана с этими серыми усами, – сказал в переговорное устройство:
– Садыкова позовите… Что? А где он? Найдите, вы что, совсем охуели?!
– Сделайте одолжение, Александр Григорьевич, – светски улыбнулась Елена, – последите за лексикой, вы не один.
– Заткните уши, – огрызнулся Лукашенко. – Что-то вы слишком нежная для военного корреспондента… Это ваша работа?! Где Садыков?!
– Понятия не имею. Я журналист, а не военный и не разведчик. Вы же понимаете, что наши работают, что они повсюду… Я действительно не знаю. Прикажите отпустить детей. Сейчас же.
– Не могу.
– Что значит – не можете?!
– Я так это устроил, что не могу.
– Объясните.
– Зачем?
– Это не ваше дело. Ну?
– Хорошо. Их возят в специальном трейлере. С охраной. Постоянно. И у начальника колонны приказ: если он получит любое сообщение – любое, любого содержания, понимаете? – от меня, от моих помощников, не важно, – он должен вскрыть пакет номер один. Если он не получит сообщения, но станет известно, что произошла смена власти – пакет номер два. В обоих пакетах приказ один – уничтожить груз. Если его будут преследовать, пытаться остановить, – уничтожить груз без промедления. При малейшей опасности или подозрении на опасность – тоже.
– Необходимо какое-то время, чтобы это сделать…
– Одна секунда. Просто нажать на кнопку, и в бронированном кузове взорвется заряд. Взрыв в замкнутом пространстве. Мне не нужно объяснять вам, как это будет выглядеть.
Ты действительно мерзкая тварь, подумала Елена. Ты даже не чудовище, а просто мерзкая тварь. Дракон – чудовище, но он не бессмысленно гадок, как ты, он убивает, действительно, потому что дерется с нежитью. Убивает врагов. А ты убиваешь, чтобы сделать больно. Мерзкая тварь.
– Где передвигается этот автомобиль?
– Его здесь нет.
– Где?!
– В России, – он посмотрел на нее и торжествующе усмехнулся.
Вот оно что, поняла Елена.
– Где конкретно?
– Не знаю. Это неважно…
– Для вас – конечно. Вы сами это придумали?
– Какая разница?
– Есть разница. Возможно, вы сейчас этого не понимаете, но разница есть. И вы не можете не понимать, что живы лишь потому, что у вас наши дети…
– И вы.
– Допустим. И я. Сейчас дело не в этом. Когда все началось… Я не знаю, в какой момент это случилось, я не разведчик и не политик. Но в этот самый момент началась другая игра. Игра, в которой ваша жизнь – вообще жизнь – ничего не значит. Вы должны остановить это. Назовите мне человека, который это придумал.
– И что потом?
– Скажите мне, кто это. И я сразу пообещаю вам жизнь и свободу. А потом я позвоню в Прагу, и дальше – не ваше дело. Я повторю по телефону, что дала вам слово. Только не врите. Потому что если вы соврете, мое обещание не будет иметь силы. Будьте честным. Один раз. Ну?!
– Гарантии? Какие гарантии?
– Мое слово.
– Это смешно.
– Вам, безусловно, смешно. Потому что вы относитесь к слову как к своей собственности, – хочу – дам, хочу – возьму назад. Но вы, вероятно, слышали, что есть и другие, чье честное слово что-нибудь значит. И мое честное слово значит очень много. Никто не посмеет меня обмануть. Говорите.
