– Какая разница?
– Есть разница. Возможно, вы сейчас этого не понимаете, но разница есть. И вы не можете не понимать, что живы лишь потому, что у вас наши дети…
– И вы.
– Допустим. И я. Сейчас дело не в этом. Когда все началось… Я не знаю, в какой момент это случилось, я не разведчик и не политик. Но в этот самый момент началась другая игра. Игра, в которой ваша жизнь – вообще жизнь – ничего не значит. Вы должны остановить это. Назовите мне человека, который это придумал.
– И что потом?
– Скажите мне, кто это. И я сразу пообещаю вам жизнь и свободу. А потом я позвоню в Прагу, и дальше – не ваше дело. Я повторю по телефону, что дала вам слово. Только не врите. Потому что если вы соврете, мое обещание не будет иметь силы. Будьте честным. Один раз. Ну?!
– Гарантии? Какие гарантии?
– Мое слово.
– Это смешно.
– Вам, безусловно, смешно. Потому что вы относитесь к слову как к своей собственности, – хочу – дам, хочу – возьму назад. Но вы, вероятно, слышали, что есть и другие, чье честное слово что-нибудь значит. И мое честное слово значит очень много. Никто не посмеет меня обмануть. Говорите.
– Это Садыков.
– Он все это придумал?
– Да. Ваше слово.
– Даю слово, что вам и вашей семье сохранят жизнь, свободу и средства к существованию. Верните мой телефон.
– Позвоните отсюда, с моего. Ваш телефон не будет…
– Послушайте, вы… Вы даже не представляете себе, как функционирует эта техника. Принесите телефон, вам говорят.
– Принесите телефон, – кивнул Лукашенко.
Им пришлось ждать минут десять, пока принесли аппарат. Какие они медленные, усмехнулась про себя Елена. Уже два раза ракета прилетела бы за это время…
Наконец, телефон принесли. Лукашенко смотрел на нее с насмешкой, но и с любопытством. Он знал, что в бункере не может работать сотовая связь. Вообще никакая связь, кроме проводной. Ему было интересно, что станет делать эта отчаянная бабенка, когда убедится, что…
Елена раскрыла аппарат, включила его и, дождавшись приветственного звука колокольчика, нажала кнопку быстрого набора телефона Майзеля. Он ответил через секунду:
– Говори, жизнь моя.
– Данек. Я буду говорить по-русски, чтобы они понимали. Это Садыков. Они…
– Я понял. Мы все слышали, Елена. И про детей мы слышали. Теперь мы знаем, где искать. Ты справилась, жизнь моя. Спасибо.
– Я дала ему слово.
– И это мы слышали. Скажи ему, пусть собирает свои манатки и убирается ко всем чертям. С корейцами договорились. Я вылетаю. Я… Увидимся, жизнь моя. Скоро увидимся.
Елена с треском захлопнула аппарат:
– Ну, вот и все. Собирайтесь, садитесь в свой самолет и убирайтесь ко всем чертям.
– Как это возможно? – прохрипел Лукашенко, глядя на Елену теперь с оттенком суеверного ужаса во взгляде.
– Какая вам разница? Это волшебство… Понятия не имею. Мне сказали, что это будет работать. И это работает, – Елена снисходительно улыбнулась. – Они всегда держат слово… Поторопитесь.
– Вам не кажется, что у меня могут быть еще кое-какие дела?! – опешил от ее дерзости Лукашенко.
– Ваши дела закончились. Убирайтесь вон.
– Это моя резиденция, – удивился он. Кажется, даже не разозлившись.
– Это не ваше. Здесь нет ничего вашего. Вы все это украли у людей, которым клялись в любви и верности. Убирайтесь скорее, потому что те, кто затеял эту игру, не пожалеют вас. Они не я. Они скоро узнают, что вы их сдали, и попытаются вас уничтожить. От них я уж точно не смогу вас защитить, ни живая, ни мертвая. Собирайтесь и убирайтесь ко всем чертям. Остальное вы узнаете из газет, если выживете, а они посчитают нужным обнародовать эту информацию. Не тяните время, у вас его совсем мало.
– Не много ли вы на себя берете?
– Нет. Ваша жизнь – это мое слово. Помните это. Они видят вас, каждый ваш шаг, каждое движение. Если бы не наши дети, они давно вытерли бы вас, как след от кофейной чашки.
– Что за чепу…
– Вы даже не представляете себе, с какой мощью вы пытаетесь тягаться. Что они могут…
– У меня есть армия.
– Эта армия тоже не ваша. Эта армия народа, который вы и ваши прилипалы обманывали и грабили столько лет. Эта армия не сделает ни единого выстрела, чтобы защитить вас. А ваши специальные отряды не могут двинуться с места, потому что они уже ослепли и оглохли.
Елена вдруг ощутила вибрацию телефона. Вздрогнув и посмотрев на Лукашенко, который, поперхнувшись, смолк, раскрыла аппарат:
– Данек?…
– Уходи, ангел мой. Вставай и уходи. Ты сделала все, что могла. Не зли его, не нужно. Пожалуйста.
– Хорошо.
– Я слышу и вижу тебя, жизнь моя. Я… Скоро увидимся. До встречи, мой ангел…
Телефон замолчал. Елена захлопнула его – опять раздался характерный маслянистый щелчок – и поднялась:
– Мне пора. Желаю вам добраться, куда вы там полетите, без приключений.
– Вы останетесь, пока…
– Нет, – покачала головой Елена. – Я не могу. Мне действительно пора. Не бойтесь. Я же дала вам слово. Не нужно пытаться мне помешать, хорошо?
Лукашенко молча разглядывал ее, так, словно впервые увидел. И делал это так долго… Она понимала, что он хочет убить ее. Но боится. Потому что только жизнь по-настоящему чего-нибудь стоит, снова вспомнила Елена слова Гонты.
Наконец, страх за собственную жизнь, кажется, победил. Лукашенко кивнул, перевел взгляд на охранника и проговорил, – Елену от его голоса едва опять не стошнило:
– Проводите ее… Куда скажет… Без фокусов только…
Он смотрел ей в спину, пока двери не сомкнулись за Еленой и охранником. Она чувствовала этот взгляд, – всем существом, позвоночником, через скафандр… Что-то было такое в этом взгляде. Что-то еще, кроме страха и ненависти. Елена очень удивилась бы, узнав, что. Как и он сам…
Они поднялись на лифте, прошли снова через арки металлоискателей, мимо столика с охранником, ошалело уставившегося на них… И вышли за ограду резиденции. На воздух.
Воздух, подумала Елена. Господи, воздух… Дышать… Можно дышать… Неужели все?!.
– Идите назад, – тихо сказала Елена охраннику, борясь с подступившей опять тошнотой. – Дальше я сама…
Тот посмотрел на нее и попятился. И, не говоря больше ни слова, нырнул обратно за забор, как в клетку… И в следующую секунду Елена ощутила осторожное прикосновение, – это был ротмистр Дольны:
– Идемте, пани Елена.
– Как вы здесь оказались?! – пробормотала она.
– Работа такая, пани Елена, – расплылся в улыбке довольный собой подофицер, ловко расстегивая на ней мешковатый плащ и подключая аккумуляторно-процессорный блок экзоскафандра. – Ну, вот, так-то получше будет… Вы не волнуйтесь. Все идет по плану.
– А этот… Садыков? – Елена с облегчением почувствовала, как оживает «драконья кожа», обволакивая и подхватывая ее, – так вовремя, потому что сил не стало вдруг совершенно.
– Допрашивают. С чувством допрашивают, как положено, – Дольны оскалил в усмешке отличные зубы. – Сейчас расскажет, мразь…
– Его что, пытают?!
– Нет, пани Елена, что вы, – снова радостно улыбнулся ротмистр. – Ему дарят цветы и поют серенады. Вы не волнуйтесь, он проживет, сколько требуется. А потом мы его не больно задушим…
– Прекратите, – прошипела Елена.
Детский сад, а не армия, зло подумала она.
– Есть прекратить, – Дольны щелкнул каблуками и отдал честь. – Идемте в машину, пани Елена. Нас ждут в Степянке.
– Кто ждет?
– Дракон, пани Елена.
– Что?! Каким образом?! Он же только что был в Праге…
– Не могу знать, пани Елена. Это же Дракон…
– Что вы так на меня смотрите?!
– Я только сейчас догадался, пани Елена, – тихо, без улыбки сказал Дольны. – Вы – та самая… Конечно. Кто же еще мог на такое решиться…
– Перестаньте, пан ротмистр. Если доставите меня к Дракону зареванную, он вас съест, – через силу пошутила Елена. – Идемте же…
СТЕПЯНКА, С 19 НА 20 МАЯ. НОЧЬ.
– Все, жизнь моя…
Майзель прижал Елену к себе и держал, наверное, минуту. Потом повернул голову к Дольному:
– Благодарю за службу, пан поручик, – продолжая держать Елену, он протянул офицеру руку.
– Ротмистр, пан Данек, – Дольны, зардевшись от похвалы, пожал его кисть.
Господи, он же еще мальчик совсем, подумала Елена.
– Спорим на ящик сливовицы, что поручик?! – весело оскалился Майзель.
– Прекрати сейчас же этот детский сад, – прошипела, дернув его за ухо, Елена. – Отпусти военных и немедленно к ребенку, она ждет тебя, как…
Дольны посмотрел на Елену с благоговейным ужасом. Так разговаривать… С самим… Господи Иисусе, да кто же эта женщина?!.
Перед дверью палаты Майзель вдруг остановился, как вкопанный. И посмотрел на Елену таким взглядом, – ей показалось, что она сгорит сейчас:
– Я не могу…
– Ты должен. Ты не имеешь права прятаться. Она ждала тебя. Мы так ждали тебя, Данек…
– Это же я виноват. Во всем я виноват, Елена…
– Это война.
– Она маленькая девочка. Маленькая, маленькая, крошечная девочка, которую чуть не убил этот урод…
