С чисто испанской вежливостью Саррион предоставил в распоряжение Мона весь свой дом на случай, если он захочет провести ночь в Торре-Гарде. Но Мон отклонил это предложение.
— Я перелетная птица, — говорил он, — и к вечеру мне опять нужно быть в Памплоне. Благодаря вашему гостеприимству, я теперь хорошо подготовился к обратному путешествию…
Вдруг он замолчал и, прислушиваясь к чему-то, вопросительно посмотрел на окно. Саррион тоже насторожился. До него доносился стук копыт лошади: Марко был уже на мосту.
— Никак опять пушки? — со смехом спросил он.
— В самом деле я что-то слышал, — отвечал Мон.
И, быстро поднявшись, он подошел к окну. Саррион двинулся вслед за ним, и оба остановились друг против друга у окна. В этот момент через горы до них донесся какой-то слабый, но низкий звук.
— Я, кажется, был прав, — сказал Мон чуть не шепотом, — там начали свое дело карлисты, и я, как человек мирный, должен спешить под охрану городских стен.
Через несколько минут он уже сидел в седле и тихонько ехал по долине Волка вслед за Хуанитой, не зная, что между ним и ею движется Марко Саррион.
Экипаж Хуаниты выехал из долины реки Волка на равнину, когда солнце стало уже садиться. От нее не могло укрыться, что извозчик не обращает никакого внимания на своих лошадей. Вместо того, чтобы смотреть на дорогу, он постоянно повертывал голову вправо, рыская глазами по равнине и голым коричневым холмам.
Наконец он остановил лошадей и, повернувшись на козлах, поднял вверх палец.
— Слышите, сеньорита? — спросил он, смотря на нее горящими от возбуждения глазами.
Хуанита поднялась и стала прислушиваться, обернувшись лицом, как и извозчик, к западу. Звуки походили на гром, только были короче и отрывистее.
— Что это такое?
— Проклятые карлисты! — со смехом отвечал извозчик, тыкая кнутом по направлению к горам. — Видите вы темное пятно на дороге? — продолжал он, натягивая опять вожжи. — Это войска из Памплоны. Опять начинается.
У ворот города стояла целая толпа народа. Экипаж должен был остановиться возле деревьев у стены, чтобы пропустить войска и пушки, грохотавшие по склону. Люди смеялись и перекликались друг с другом. Офицеры, бодро сидевшие на своих конях, по-видимому, думали только о том, чтобы не повредить как-нибудь своих пушек.
Около кордегардии за вторыми воротами пришлось опять дожидаться. Извозчик был из Памплоны, и часовые его хорошо знали. Но они не знали его пассажирку и послали за офицером.
— Сеньорита Хуанита де Модженте, — пробормотал, увидев ее, офицер, сильный с проседью человек, куривший папиросу. — Я помню вас, когда вы были еще в школе, — продолжал он, отвешивая ей поклон. — Извините, что вас задержали. Пропустить сеньору де Саррион!
Хуанита добралась наконец до маленькой скудно меблированной приемной монастырской школы правоверных сестер.
В этом сумрачном доме не было, по-видимому, никаких перемен.
— Мать-настоятельница в настоящее время на молитве, — прошептала привратница.
Это была обычная формула: монахиня должна была всегда находиться на молитве. Хуанита улыбнулась, услышав эти привычные для нее слова.
— В таком случае я подожду, — сказала она, — но не долго.
И она фамильярно кивнула головой привратнице, как бы желая показать ей, что с ней нет надобности прибегать к профессиональным хитростям.
Оставшись одна в этой мрачной комнате, Хуанита стала ждать и, незаметно для себя, погрузилась в размышления.
Здесь, в стенах монастыря все было спокойно, все, казалось, носило отпечаток какой-то таинственности. При ближайшем знакомстве это чувство скоро уступало место другому — однообразной скуке. Эта монастырская таинственность может интересовать только того, кто стоит снаружи.
Каждый камень этого безмолвного дома был известен Хуаните, и ей стал казаться тесен весь распорядок этого дома.
— Им нечего там делать, — сказала она как-то раз Марко в шутку. — Вот они и поднимаются ни свет, ни заря.
Ей всегда казалось, что монастырь самое верное и мирное убежище от житейской борьбы. Но теперь, когда она опять вернулась на прежнее пепелище, ей пришло в голову, что лучше было бы остаться в миру и даже принять участие в этой мирской борьбе, если уж это неизбежно. Но природа наделила ее гордым и крепким сердцем. Нет, она предпочтет остаться здесь на веки, чем возвращаться к Марко, который осмелился жениться на ней, не любя ее.
Дверь приемной открылась, и на пороге показалась сестра Тереза.
— Я приехала обратно, — сказала Хуанита, — я покинула Торре-Гарду и хочу принять монашество.
Она испытующе посмотрела на сестру Терезу, стоявшую неподвижно, как статуя.
— Таким образом, я опять к вам, — продолжала Хуанита. — И опять в монастырь.
— Нет, — твердо и спокойно промолвила сестра Тереза.
— Но я приехала именно для этого. Мать-настоятельница…
— Мать-настоятельница уехала в Сарагосу. Вместо нее я.
Кровь Саррионов заговорила в сестре Терезе: на ее бледных щеках показался румянец, глаза вспыхнули и ярко горели под нависшим чепцом. Она приказывает и требует повиновения — вот что сквозило из каждой черты ее лица, из каждой складки ее платья, вдоль которого, казалось, бессильно повисли ее бледные тонкие руки.
Хуанита молча смотрела на нее. Ее щеки горели, голова откинулась назад, руки сжимались в кулаки.
— В таком случае я отправлюсь куда-нибудь в другое место. Но я не понимаю вас. Вы всегда хотели, чтобы я сделалась монахиней…
Сестра Тереза подняла руку и прервала ее слова.
Привычка к повиновению так сильна, что люди готовы скорее идти на смерть, чем изменить ей. Этот жест Хуанита знала хорошо: его боялись в школе.
— Думай хорошенько, — произнесла сестра Тереза. — Думай прежде, чем говорить подобные вещи.
— Да, да, — настаивала на своем Хуанита. — Если вы и не уговаривали меня словами, зато вы употребляли все средства, чтобы склонить меня к монашеству, хотели сделать так, чтобы мне не было другого выбора.
— Думай, что говоришь. Не впутывай меня в такие дела.
Хуанита замолчала. И вдруг с фотографической точностью в ее голове пронеслись воспоминания о тысячах разных случаев из ее школьной жизни.
— Хорошо, — заговорила она. — В таком случае вы сделали все возможное, чтобы я возненавидела это монашество.
— Вот как! — прошептала сестра Тереза с улыбкой.
— Стало быть, вы не хотели, чтобы я стала монахиней, — продолжала Хуанита, подходя к ней ближе и впиваясь глазами в ее лицо.
Но это лицо было непроницаемо и твердо, как камень.
— Отвечайте же! — воскликнула Хуанита нетерпеливо.
— Не все годятся для монашеской жизни, — обычным поучительным тоном заговорила сестра Тереза. — Я знала многих, которые потом жестоко страдали только потому, что ложно поняли свой долг. Я слышала, что из-за этого иногда разбивалась целая жизнь. Двух таких людей я знаю сама.
Хуанита, нетерпеливо ходившая взад и вперед, остановилась и посмотрела на сестру Терезу. Комната уже погрузилась в вечерний сумрак. Монастырская тишина действовала угнетающим образом.
— А вы сами годились для монастырской жизни? — неожиданно спросила Хуанита.
Ответа не последовало.
Хуанита вдруг опустилась на стул. Она явилась в монастырь голодной и усталой, и ей стало дурно. Серый сумрак, царивший в этих стенах, казалось, намекал на жизнь, лишенную всяких надежд.
— Желала бы я знать, кто этот другой, — прошептала Хуанита.
Вдруг она вскочила с места и порывисто поцеловала сестру Терезу.
— Я всегда боялась вас, — заговорила она со смехом, который изумил ее саму.
Потом она опять опустилась на стул. В комнате стало совсем темно, и лишь окно белело серым четырехугольником.
— Я так голодна и так устала, — промолвила Хуанита слабым голосом, — но я все-таки очень рада, что приехала сюда. Я не могла и часу оставаться в Торре-Гарде. Марко женился на мне из-за денег. Деньги нужны были для каких-то политических целей. Без меня их нельзя было достать — вот меня и втянули.
Она тяжело облокотилась обеими руками на стол и взглянула на сестру Терезу, видимо, ожидая, что она издаст восклицание удивления и ужаса. Но та стояла неподвижно и безмолвно.
— Вы это знали? — спросила Хуанита изменившимся голосом. — Вы, стало быть, тоже участвовали в заговоре, как и дядя Рамон и Марко? Может быть, вы и придумали все это, чтобы я вышла замуж за Марко?
— Если ты спрашиваешь меня, то я отвечу тебе, — промолвила наконец сестра Тереза. — Я полагала, что ты будешь гораздо счастливее замужем за Марко, чем в монастыре. Таково мое мнение, таково же мнение и других. Есть немало девушек, которые…
