— Вот как! — страстно воскликнула Хуанита. — Кто, например?
— Я говорю вообще, дитя мое.
Хуанита взглянула на нее подозрительно.
— Я думала, что вы разумеете Милагрос. Он однажды сказал, что находит ее очень красивой и что ему нравятся ее волосы. Они совершенно красные, это всякий знает. Кроме того, ведь мы уже обвенчаны.
Она опустила голову на свои сложенные руки — школьная привычка, вернувшаяся к ней под влиянием знакомой обстановки.
— Мне все равно, что со мной будет, — устало сказала она. — Я не знаю, что мне делать. Как жаль, что папа умер, а Леон — такой глупец. Вы знаете, какой он.
Сестра Тереза по-прежнему стояла безмолвно, ожидая решения Хуаниты.
— Я так устала и так голодна, — промолвила она. — Мне бы хотелось чего-нибудь съесть. Я заплачу.
— Хорошо. Тебе дадут кушать.
— Позвольте мне также остаться здесь, хоть на сегодня.
— Нет, этого нельзя, — отвечала сестра Тереза.
Хуанита взглянула на нее с изумлением.
— В таком случае, куда же мне деваться?
— Поезжай обратно к мужу, — раздался тот же спокойный, неумолимый голос. — Я могу отвезти тебя к Марко. Отвезу сама.
Хуанита гневно рассмеялась и затрясла головой. В ней было немало энергии, которая заставляла ее бороться до конца, преодолевая утомление и голод.
— Вы, конечно, можете распоряжаться здесь всем, но я не думаю, чтобы вы могли выкинуть меня на улицу.
— В исключительном случае я могу сделать и это.
— Вот как! — пробормотала Хуанита, не веря своим ушам.
— Теперь такой случай и есть. А теперь прочти вот это.
И она положила перед Хуанитой бумагу, которую в темноте нельзя было прочесть. Потом она подошла к камину, где стояли два подсвечника и стала зажигать свечи.
Пока спички разгорались слабым фосфорическим светом, Хуанита равнодушно смотрела на бумагу, на которой было что-то напечатано.
— Это объявление о введении осадного положения, — промолвила сестра Тереза, видя, что гостья не изъявляет особого желания ознакомиться с ним. — Оно подписано генералом Пачеко, который прибыл сюда сегодня с большими силами. Ожидают, что завтра утром Памплона будет уже окружена. Окружение, конечно, будет затяжное, и легко может возникнуть голод. Каждый домохозяин должен составить список всех тех, кто находится под его крышей.
Он не имеет права впускать к себе посторонних. Вот почему и я не могу принять тебя.
Сестра Тереза поставила свечи на стол, и Хуанита могла теперь прочесть объявление сама. Это был краткий документ чисто военного характера. Но Памплона не раз уже видала подобные вещи и прекрасно знала, что они значат.
— Не забывай этого, — сказала сестра Тереза, складывая бумагу и пряча ее в карман. — Я пришлю тебе сюда что-нибудь поесть.
Она вышла из комнаты, оставив Хуаниту раздумывать о том, что, как ни старайся иногда устраивать свою жизнь, история целого народа вдруг врывается в историю отдельного лица и идет в ней гигантскими шагами.
Какая-то монахиня принесла поднос с закусками и молча поставила его на стол. Хуанита знала ее отлично, и она, конечно, знала историю Хуаниты, ибо на ее набожном лице вдруг сложились какие-то складки, свидетельствующие о глубоком разочаровании.
Хуанита принялась с большим аппетитом утолять голод, не замечая, что еда была самая простая. Она закончила свой обед прежде, чем сестра Тереза успела вернуться и, сама того не замечая, поставила все обратно на поднос, как это обычно делалось в столовой школы. Потом, отворив окно, Хуанита стала прислушиваться. Гром войны отчетливо доносился до ее ушей. Отдаленный грохот пушек указывал на приближение карлистов. Вблизи слышны были рожки, сзывавшие людей. По улице Dormitaleria раздавался тяжелый топот людей, бежавших в разные стороны.
— Ну, — заговорила сестра Тереза, — что же ты решила делать?
Хуанита, не оборачиваясь, продолжала прислушиваться к звукам войны.
— Неужели это действительно карлисты? — спросила она.
— Конечно. Ведь они готовились целую зиму.
— И Памплона будет окружена?
— Вероятно.
— А Торре-Гарда?
— Торре-Гарда, — отвечала монахиня, — вероятно, уже взята. Карлисты решили овладеть ею во что бы то ни стало. Ведь это ключ к долине, где происходит сражение.
— В таком случае я возвращаюсь в Торре-Гарду, — промолвила Хуанита.
— Двух монахинь пропустят куда угодно, — говорила сестра Тереза, ведя Хуаниту в свою келью, которая находилась в верхнем коридоре. Она достала для Хуаниты монашеское одеяние, которое должно было служить им паспортом и давало возможность ходить по городу, перебраться через границу и даже проникнуть на поле сражения.
Сестра Тереза была права: у городских ворот, где стояли часовые, их экипаж пропустили совершенно свободно, кивнув головой кучеру.
Стояла темная, безлунная ночь. Довольно сильный ветер, дувший с Пиренеев на более теплые равнины Испании, срывал надувшиеся уже почки деревьев, которыми была обсажена дорога за городом.
— Я догадываюсь, — вдруг сказала сестра Тереза, — что сегодня в Торре-Гарде был Эвазио Мон.
— Да.
— И пока ты ехала сюда, он остался там.
— Да.
— В таком случае мы встретимся с ним по дороге, — сказала сестра Тереза.
В ее голосе послышалось беспокойство. Она встала в экипаже и что-то тихо сказала кучеру на ухо. То был здоровый, почтенный человек, услугами которого пользовались главным образом клерикальные круги благочестивой наваррской столицы. С ним можно было говорить по секрету.
Отдаленные выстрелы уже смолкли, и полная тишина царила над пустынной равниной. Здесь не было видно ни одного деревца, где могли бы спрятаться птицы и пошелестеть ветер. Лошади бежали легкой рысцой. Хуанита, обыкновенно довольно разговорчивая, смолкла: казалось, ей нечего больше сказать сестре Терезе. Кучер, вероятно, слышал их разговор, вследствие чего, а, может быть, и по другой причине сестра Тереза была молчалива.
Подъехав к холмам, они очутились в более пересеченной местности и с раздражающей правильностью то поднимались по дороге, то начинали опять спускаться. Хуанита внимательно смотрела на верхушки гор, поросшие соснами.
— Ты видишь что-нибудь? — спросила ее сестра Тереза.
— Нет. Отсюда ничего нельзя разглядеть.
— Там, на склоне горы, как будто виднеется церковь.
— Это церковь Богородицы в Тени, — коротко ответила Хуанита и погрузилась в молчание. Она вспомнила, как поразило ее это название, когда она впервые услышала его от молодого офицера.
Кучер повернулся на своем сидении и как будто старался подслушать, о чем они говорят. Он, видимо, беспокоился и беспрестанно поворачивал голову в разные стороны. Наконец, когда лошади поднялись на вершину холма, он совсем обернулся к ним.
— Вы не изволите ничего слышать? — спросил он.
— Нет, — отвечала сестра Тереза. — А почему ты спрашиваешь?
— Сзади нас кто-то едет верхом из Памплоны, — отвечал он с напускным спокойствием. — Он поехал в обход и теперь как раз перед нами. Я слышу, как он едет.
И он слегка прикрикнул на лошадей, чтобы придать им ходу. Экипаж подъезжал к долине реки Волка, и в темноте слышно было, как ревели его бурные воды. Дорога шла по самому краю его западного берега на расстоянии десяти миль вплоть до того места, где, не доходя Торре-Гарды, она переходит через мост на солнечную сторону, на которой лепится деревушка под развалинами старинного замка, давшего ей свое название.
Лошади шли теперь шагом, и кучер, чтобы показать свою храбрость и беззаботность, тихонько напевал про себя какую-то песенку. Вдруг на вершине одного из холмов вспыхнул огонь, и громкий ружейный залп почти оглушил и лошадей, и кучера. Хуанита в эту минуту случайно смотрела на вершину холма, и ей видно было, как огонек сверкнул извилистой линией, словно змея, шмыгнувшая в траву. В одну минуту экипаж повернул обратно, и лошади помчались опять вниз с холма. Кучер правил ими стоя. Покрикивая на лошадей, он с необыкновенным искусством правил ими, ловко огибая повороты дороги. В то же время он громко выражал свои чувства, облекая их в такие выражения, от которых кузина Пелигрос упала бы в обморок.
Хуанита и сестра Тереза поднялись со своих мест и смотрели назад. При свете выстрелов они заметили, что какой-то человек, пригнувшись к шее лошади, карьером мчится за ними, стараясь скорее миновать опасную полосу.
— Слышали, как засвистели пули? — в волнении спросила свою спутницу Хуанита. — Звук был такой, как будто ветер загудел в телеграфной проволоке. О, как бы я хотела быть мужчиной! Я была бы солдатом!
И она возбужденно засмеялась.
