Пикантность ситуации состояла в том, что гостеприимный хозяин принадлежал к семье Кавасми, известной кузнице террористов, и сам был активистом запрещенной в те времена Организации Освобождения Палестины. Но, как говорится, война войной, а коммерция коммерцией. За два дня до Песаха в «Парк», так именовался сей гранд-отель, чей разряд рав Левенштейн и Давид единодушно оценили в минус три звездочки, вселились четыре женатых пары, в том числе рав Левенштейн и Давид с женами, а также двадцать холостых парней, включая Хаима с Натаном, и еще две девушки. Вселились так, как селятся не на время, а навсегда, так, будто никакого другого жилья кроме этих заклопевших номеров у них нет. Привезли с собой все, вплоть до газовых плит и холодильников. Впрочем, когда мы только что и Хаима, и Натана скопом зачислили в холостые, то сильно погрешили против истины. То есть Натан-то действительно был холост, а вот Хаим был уже помолвлен, и не просто помолвлен. Хоть и говорят, что еврейские юноши до брака лишь like своих невест, love они их начинают только после свадьбы, тут был явно особый случай. Хаим с Биной были явными башертами. Но загвоздка все равно возникла.
Во-первых, Хаим жил теперь уже не на два (Кфар-Эцион и Хеврон), а на три дома. Третьим был красивый особняк Бининых родителей в Хайфе на горе Кармель с верандой на море. Туда он отправлялся, когда его особо сильно тянуло к Бине. Он приматывался среди ночи, до утра они с Биной торчали на веранде, при этом умудряясь часами молча смотреть друг на друга. Затем наступало утреннее кофепитие с Биниными родителями, после чего те приступали к делам, а Хаим шел в отведенную ему комнату и заваливался спать. Проснувшись, он ощущал знакомый зуд, подобный тому, что пригнал его в Хайфу к Бине, только теперь он влек будущего вождя поселенцев в Кфар-Эцион или в Хеврон. Наскоро перекусив и попрощавшись, Хаим вновь срывался в путь.
Но проблема была даже не в этой беспорядочности существования. Дело в том, что родители Бины, теоретически признавая основы учения рава Кука и – так и быть! – соглашаясь с необходимостью осваивать новые земли, никак не могли взять в толк, почему этим должен заниматься именно их зять. Будь они знакомы с творчеством Викиного кумира Владимира Высоцкого, вероятно, ухватились бы за фразу «Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово!» К сожалению, подобное мироощущение разделяла и сама Бина. В той реальной системе ценностей, на которой она выросла, фантазиям ее суженого просто не находилось места. К чести всей хайфской семьи надо сказать, что это никак не влияло ни на отношение к Хаиму, ни на перспективу хупы, просто и родители, и дочка надеялись, что парнишка перебесится. Но когда, уже после свадьбы, состоявшейся в Иерусалиме, Хаим предложил молодой жене переехать в Хеврон, она вздохнула и начала собираться.
* * *
Министр труда Игаль Алон (впоследствии он стал министром иностранных дел) очень им помогал. А вот одноглазый министр обороны ужасно осерчал, что его не поставили в известность о готовящемся нашествии евреев на Хеврон. Но и он мешать не стал. На Седер – первый пасхальный вечер – приехала масса гостей. О том, что впервые с двадцать девятого года евреи празднуют Песах в Хевроне, газеты писали, захлебываясь – одни от восторга, другие от почти нескрываемой злобы.
Седер кончился, и наступил холь а моэд, праздничная неделя Пейсаха.
В эту неделю приехали продемонстрировать поддержку Игаль Алон и лидер оппозиционной правой партии Херут Менахем Бегин. Нанес визит и мэр Хеврона Аль-Джабри, участник погрома двадцать девятого года и вожак банд, пытавшихся в мае сорок восьмого расправиться с гуш-эционскими пленниками, которых везли через Хеврон. Год назад, когда наши войска вошли в Хеврон, он вывел на улицу людей с белыми флагами, сам вышел с флагом и объявил:
– Просим милосердия!
С арабской точки зрения, устроить в Хевроне арабам то, что они устроили евреям, было вполне легитимно.
Теперь же, обнимая дорогих гостей одного за другим, он говорил:
– Добро пожаловать! Мы всегда были братьями! Мы всегда были друзьями! Мы должны быть вместе!
Далее восторги мэра шли по нарастающей и закончились апофеозной фразой: «Я больший сионист, чем сами евреи!»
Когда он уехал, Давид сказал раву Левенштейну:
– Только ради успеха нашего дела я сдерживался, чтобы не подойти к этой твари и не дать ему по морде.
Рав Левенштейн смерил его взглядом и спокойно сказал:
– Ну и зря сдерживался! Подошел бы и дал.
* * *
Между тем не успели на физиономии Аль Джабри высохнуть слезы счастья по случаю долгожданной встречи с вновь обретенными братьями, как он разразился депешей одноглазому министру, в которой категорически потребовал немедленно депортировать евреев из Хеврона, поскольку он-де не отвечает за их безопасность. Очень скоро стала известна причина столь резкой перемены в отношении. Выяснилось, что раньше хевронский мэр был убежден, что группу Левенштейна в Хеврон отправило правительство, а следовательно, с ними шутки плохи. Даже поверхностное знакомство с израильской прессой убедило его в том, что по ту сторону «Зеленой черты» этих фанатиков ненавидят не меньше, если не больше, чем по эту, и нечего с ними чикаться. Надо отдать должное министру, он оказался на высоте – ответил, что постояльцев «Парка» защищает армия, и это не его, Аль-Джабрино, дело. Кстати, насчет охраны со стороны армии он несколько преувеличил – постоянной охраны не было, хотя патрули время от времени наведывались. С другой стороны, и времена были спокойные. А что до неожиданного покровительства в отношении группы Левенштейна, министр его срочно компенсировал, введя для всех остальных евреев (кроме жителей Гуш-Эциона) запрет пребывать на «территориях» сроком больше двадцати четырех часов кряду.
Не помогло. Все равно газеты подняли шум.
Прошло две недели, и Леви Эшколь собрал правительство, чтобы решить вопрос о статусе новоявленных хевронцев. Тяжко ему было. Еще за спиной был непрощенный МАПАМом и левым крылом МАПАЯ Гуш Эцион («Ишь, старый слюнтяй, дал себя разжалобить сыновьям и дочерям расстрелянных там фанатиков, позволил восстановить киббуц!»), а тут уже новые напирают! Дебаты раскошелили правительство на компромиссное решение – в Хевроне позволено создать... нет, не поселение, а ешиву!!!
Гениально! Кто скажет, что мы заселяем оккупированные земли? Никто! Мы просто посылаем туда свою молодежь учиться. А что, нельзя?
А с другой стороны, выглядит как наш ответ на погром двадцать девятого – вы нашу «Слободку», гады, разрушили?! Разрушили! Ешивников поубивали?! Поубивали! Так вот вам, сволочи, новая ешива! Знай наших! Еврейский народ бессмертен! Ам Исраиль хай!{Народ Израиля жив! (ивр.)} Красиво, ничего не скажешь.
Ответственность за безопасность была возложена на одноглазого гения, располагаться ешива должна была на территории Израильской военной администрации. К празднику Шавуот ученики и преподаватели ешивы, то есть все постояльцы гостиницы «Парк» были должны ее очистить. У Кавасми началась депрессия.
* * *
И был еще один человек, который поначалу не менее болезненно, чем Кавасми, воспринял сообщение об их переезде, и по сходной причине – восьмилетний босо– и грязноногий арабчонок Сулейман. Когда он в очередной раз пожаловал в «Парк» за гонораром за предыдущие труды и новым заданием, Давид, задумчиво стоящий у окна и глядящий на холмы, опоясанные рядами террас с заскорузлыми кривыми деревьями, не поворачиваясь, сказал, что через два дня они покидают гостиницу, мальчуган почувствовал, что у него в самом прямом смысле подкашиваются ноги. А тот еще так торжественно объявил:
– Все, Сулейман! Съезжаю я отсюда!
Забыл, видно, большой и умный дядя, что в семье Сулеймана, что при иорданцах, что при евреях, с доходами всегда было туго. И только заметив ужас в глазах ребенка, понял он, в чем дело, провел ладонью по недавно стриженым, но давно не мытым волосам и сказал:
– Что ты волнуешься?! Будешь ко мне в ешиву приходить, к воротам здания Военной администрации, точно так же, как сюда, в «Парк» приходил. Вот только сегодня отнесешь Самире не восемьдесят фунтов, как обычно, а сто пятьдесят. И в придачу вот эти золотые сережки – я решил ей подарок сделать. У меня радостный день, вот я и решил радостью поделиться. Кончилось, брат, мое гостевание в Хевроне. Теперь я тоже житель Хеврона, снова хевронец! И с тобой радостью поделюсь – сегодня получишь не десять фунтов, как обычно, а пятьдесят. Ну-ну, хватит меня благодарить... Сулейман, ты что, с ума сошел? Прекрати немедленно!.. Беги, давай, порадуй тетушку Самиру поскорее! Да вот еще что... гм... я знаю, что ты парень честный, но если вдруг что... ну да ладно, беги!
Давид не стал распространяться, откуда он знает, что Сулейман парень честный, не стал рассказывать, как дважды посылал Натана и один раз – переодетого арабом Хаима подстеречь Сулеймана у покрытой вязью железной двери с окошком, стрельчатым, как сама дверь, и подсмотреть, действительно ли он отдает Самире все деньги. Все три раза ответ был – до копеечки.
