Я уткнулась в полозовское прокуренное плечо, оставляя на холстине куртке горючие мокрые следы – тушь, расплавленную слезами.
– В Кантора? О господи, я так и знал!
Мишка отстранился немного, сжал мою голову в ладонях, легонько встряхнул, посмотрел внимательно, отвернулся. Я затихла.
Он завел мотор, выехал на дорогу. Мне стало легче. Мишка сидел сгорбленный, как будто я добавила ему свой груз.
– Это я виноват. На хер я тебя к нему посылал!
– Ты ни при чем… Я сама…
До дома мы доехали за десять минут, пробка стояла из Москвы, ехать в город вечером охотников не было.
– Миш, поднимешься? Чаю попьем.
– Ага. Чаю попьем. У меня еще и воду отключили, а у тебя небось есть, да?
Я кивнула.
– Нет, Борисова, слово за слово, х…ем по столу. Ты знаешь, это добром не кончится. Мы это уже проходили. Ты меня за Лондон простила, счет обнулила?
– Давно.
Мишка выгрузил чемодан, мы обнялись, он толкнул меня под зад, задавая направление движения к подъезду.
– Поспать тебе надо. Завтра иди спокойно на работу, а я буду тебя в курсе держать, сразу позвоню, если что. Алена! – Я обернулась. – Все-таки олигарх, да? Не простой преуспевающий журналист, а олигарх… Я понял.
Он махнул рукой, быстро сел в машину, рванул с места. Я помахала ему вслед.
В редакции было пусто. Девицы сидели в кафетерии и пили чай. Никто не работал. Начальства тоже не было. Если не считать меня. А меня уже можно не считать. Воздух искрил, наэлектризованный ожиданиями и страхами, это ощущалось физически, нагнеталось, как перед грозой, еще немного, и сдетонирует. Сломался принтер. Уловил импульсы и решил не работать, пока не выяснится, кто за это будет платить.
У меня не было плана. Никакого. Его не могло быть. Все, что требовалось от меня, я делала. Но бессмысленно сопротивляться, если большая сила играет живыми шахматами. Девочки держались вместе, чтобы было не так страшно. Мне оставалось сидеть и ждать. Гламурная королева, блин, я в любом случае под ударом.
Ночью я думала… Если Канторович, тогда все… Если останется Волкова, имеет смысл сопротивляться. Чисто автоматически, просто чтобы не сойти с ума. Я чувствовала себя пустой, мертвой, полой. Надо же, умерла, а действовать еще могу… У мужиков щетина растет после смерти. А что растет у женщин – отчаяние, жестокость, цинизм? Или ногти? Точно, ногти. Я достала лак и принялась красить ногти.
Пришла Вера и села рядом.
– Ты даешь! Железная! Наши все в истерике. Ты знаешь, что происходит? Продали?
– Пока не знаю. – Я аккуратно закрашивала мизинец.
– И что теперь будет? Островская ходит, отчет пишет для новых владельцев, на всякий случай. У Ани сидит в кабинете. – Я усмехнулась. – Может, тебе тоже подсуетиться?
– Нет. Не стоит.
– Может, ты и права…
Телефон визжал. Самая большая громкость. Мишка! Я схватила трубку, смазала лак, черт!
– Борисова, купили! – Я дернулась. Тюбик упал, и красный глянцевый лак лился на обложку. Буквы «Gl» исчезли, осталось только «oss».
– Сейчас Канторович к тебе едет. Только что с ним говорил. Борисова, ты поняла меня? Давай, обработай там его!
– Куда едет? – У меня затряслись руки.
– К тебе! В редакцию вашу. Все, сопли утри! Ты остаешься.
– Нет, Мишка, как раз я ухожу. Увольняюсь.
– Ты что, Борисова, свихнулась? Ты дурь свою оставь! Девушка на работе солдат, помнишь?!
– Нет, я больше не солдат, Миш. Я демобилизована.
Сумка, туфли из-под стола, что еще… Заявление!
Вошла Островская.
– Я тебя с утра жду. Значит, так, Алена, мы срочно делаем сентябрьский номер.
– Не рано ли? – спросила я ее.
– Ты о чем?
– О тебе.
– Не понимаю. Ты едешь сейчас к Насте, делаешь с ней интервью, надо ее морально поддержать.
– Зачем? Она пострадала?
– А ты разве не знаешь? Ее кто-то подставил, надо сейчас репутацию подправлять, – она была участлива и спокойна.
Удивительная девушка, стопроцентный глянец. Это высший пилотаж – ненавидеть, уничтожать и продолжать делать вид, что дружишь. Никогда мне этому не научиться.
– Она тебе подруга или сестра, я не помню?
– Не важно! – Островская не смутилась. – Я думаю, поскольку у вас хорошие отношения с Настей, ты сможешь остаться каким-нибудь редактором. Я понимаю, конечно, обидно… И мне тоже очень жаль. Сейчас приедет Александр Борисович, мы с ним будем обсуждать…
Сука, посмела еще приплести – мы с ним!
– Знаешь, Лия, я подумала тут… Ты никогда не будешь главным редактором.
– Почему это ты так уверена? – Островская побледнела, сжала кулаки.
– Потому что ты слишком этого хочешь. И это блокирует желания других. Место сопротивляется насилию. И люди тоже.
Островская дернулась, перекорежилась, ушла.
Если бы Волкова сделала меня издателем, Лия стала бы главным редактором. Больше некому. А она, дура, поторопилась, и теперь сядет Настя.
Вера зашептала:
– Ты не реагируй на нее. Непонятно, что сейчас будет. Настю, может, и не назначат. У нее все, рейтинг падает, скандал… Ты читала, что про нее газеты пишут? Что она пьяная тогда за рулем!.. Кто ее назначит? А Островская тебе не конкурентка!
Так, что я хотела? Заявление. «Прошу уволить меня по собственному желанию…» Кому писать-то, ему? Я оставила пустое место… От Алены Борисовой. Пустое место.
– Вера, передашь?
– Кому? Алена, ты что?!
Сумка, туфли в пакет. Я вылетела в предбанник к лифтам. Быстрее, черт, быстрее! Один лифт ехал вниз, второй наверх. Только не это, надеюсь, это не он… Дверь наконец открылась, я вскочила в пустую кабину и нажала на первый. Услышала:
– Александр Борисович, добрый день, проходите, пожалуйста!
Лиин голос. Хозяин приехал… Барин. Только бы он не оглянулся. Я вжалась в угол лифта… Его голова в проеме, любимый мятый льняной костюм, спина Дениса. Господи, да поезжай уже! Дай мне рухнуть в темный подвал, в преисподнюю, где нет ничего, кроме отчаяния. Мой социальный лифт поехал вниз.
На стоянке его машина… Словила «шестерку», прыгнула в нее, быстрее, быстрее!
– Куда ехать? – И правда, куда… К Мишке? Домой? Передо мной расстилался большой летний день, и я могла потратить его на что угодно. Я теперь абсолютно свободна. Как жарко… Искупаться, что ли?
– Вы меня до Парка, до Нескучного сада довезите.
Пойду, поброжу по местам боевой славы. Парк я всегда любила. Там я сидела триумфаторшей, с Настей, с подругой, там приманила Голливудца на свою жопу. И из окон Канторовичевой квартиры тоже видно Нескучный сад… Ну и что теперь, на речку не ходить? Город сменить? Кстати… Или профессию.
Водитель, гость столицы, задержавшийся здесь навсегда, ехал с бешеной скоростью, нещадно стегал своего дохлого конька.
– Вы осторожнее! У меня голова уже кружится, – в машине воняло бензином. Сидеть за рулем сама я никогда не боялась, но теперь, разъезжая в случайных тачках, молилась. Они ездили, как безумные. Надо срочно покупать машину, а то исчерпаю лимит божьего терпения.
– У вас телефон звонит!
Канторович! Что еще надо, что?! Заявление переписать? Я нажала на красную. Сброс. Опять звонит. Блямс. Пришла эсэмэска. Канторович Александр. «Немедленно ответ!!» Еще и пишет с ошибками!
– Девушка, вы возьмете трубку?! Меня раздражает!
– Меня тоже!
Блямс! Михаил Полозов. «Борисова, позвони Кантору!» «На х…?» – отправила я. «Дура!!» – пришло от Мишки.
Мы свернули с Садового на Ленинский, затормозили у входа в парк.
В парке было мирно, люди с колясками… Блямс! Блямс! Блямс! Три новых сообщения! Я побежала вниз, к любимому месту, под горку, подгоняемая этими звуками. Я теперь, может, всегда буду под горку… Так проще и быстрее, не напрягаясь… Телефон опять звонил. Отключить его, что ли? И нажала «ответ».
– Алена, ты где, черт возьми?!
– Нигде! Меня нет. Я уехала, до свидания, Александр…
– Не смей! Не смей бросать трубку! Слышишь меня?! Нам надо поговорить! Алена, это важно!
– Нам не о чем говорить!
– Послушай, ты не понимаешь… Я готов тебе объяснить!
– Готов?! А ты уже все объяснил! Я поняла с первого раза, хотя и дура.
– Черт возьми! Хватит! Давай вот что… Не хочешь со мной говорить так, поговоришь как с владельцем издания, где ты работаешь!
– Уже не работаю. Вам передали мое заявление?! Все!
– Не все! Заявление неверно написано. Перепишешь, значит, прямо сейчас!
– А, без проблем!
Прямо сейчас… Скотина, я так и знала! Зачем, зачем я ответила!
– Говори, где ты? Я подъеду сейчас.
– В Нескучном саду. Там, где Московский фестиваль приемы проводит. Вам же хорошо знакомо это место? – я сказала это нарочно, подчеркнула…
– Черт! Хорошо, еду. Никуда не уходи!
Я села на ступеньки, на нагретый камень. Справа начинался парк и аттракционы, слева – тишина, зелень, рыбаки… Теплоходы швартовались рядом со мной. Студенты, желавшие интертейнтмента, валили направо, влюбленные, жаждущие уединения, налево. Я осуществляла водораздел между теми и другими. Уплыть бы куда-нибудь… Туда, где меня никто не знает. Чего я здесь сижу, чего жду? Очередной порции унижения… Река успокаивала. Какая разница, куда бежать. Или купить все же билет?
