– Отобрать девочек надо в Израиль. Я всех кандидаток пригласила к себе. Будут вот-вот. Тебе придется строить из себя крутого парня, хозяина «махон бриюта». Типа предварительный отбор проводишь. Побазаришь, пусть о себе что-нибудь расскажут. Если спросят об условиях работы, ответишь: об этом после, в следующий раз. Мол, тебе нужно подумать, подходит она или нет. Понял ситуацию?
– Ну я и влип! – воскликнул Ларчиков. – Во подстава-то, а? Надеюсь, в деле их не надо пробовать?
– Не надо.
– А вы сами, без меня, не могли отобрать?
– Ну ты нахал! Я ж звезда. Меня узнают.
– А, то есть вас при отборе не будет?
– Почему? Буду… Только я молчать буду. Меня ж по голосу могут узнать.
– А по внешности? По лицу?
– Да кто меня на хрен без грима узнает!
Раздался звонок в дверь.
– О, первая! – оживилась Лариса Алексеевна. – Это должна быть та, с вазой.
Пошла сама открывать.
Через минуту на пороге кабинета появилась невысокая крашеная блондинка.
– Добрый день! Я Лера. – И девица протянула Вадиму свою слегка взмокшую ладонь.
Ларчиков, не вставая, с ленцой, прикоснулся. Затем некоторое время придирчиво и нагло осматривал блондинку. Та с удовольствием подыгрывала: крутилась на месте, приподнимая юбку, раздвинула во всю ширь кофточку. Она и сама была похожа на вазу. На знакомую по институтскому курсу гидрию или скорее на пифос:[6] эдакий пустой кувшин для костей, лишенный какого-либо изящества. Вадим представил, как раз двадцать за вечер эта шлюха автоматически выполняет в подворотне подобные упражнения, и, не сдержавшись, хохотнул. Блондинка засияла, видимо, решила, что ее выбрали.
– Теперь расскажи немного о себе, – проговорил Ларчиков, мельком взглянув на стоявшую в сторонке Казанцеву. Та одобрительно кивнула.
– Ну о чем? Где родилась? Где училась? – Лера шмыгнула носом. – Вот я вам одну историю расскажу, авантюрную. Это было со мной еще в той, прошлой жизни.
Оказалось, в «прошлой жизни» Лера была замужем за очень состоятельным человеком. Однажды муж сделал ей весьма необычный подарок. Какой? Алексея Дмитриевича Ветлугина подарил, уроженца города Железнодорожного, Московской области.
Ветлугин два года пробыл в «камышовом раю» – печально известном месте в глухих казахстанских степях, где люди содержатся на положении рабов. Как он туда попал – отдельная история. Сплошная авантюра! А выкупил его из «рая» муж Леры Федор – сторожа хотел к ней приставить, якобы телохранителя, а на самом деле – шпиона и надсмотрщика.
Да, она немножко погуливала, в смысле гуляла по клубам, по шикарным презентациям, кстати, близко знакома с Пенкиным, но домой-то всегда возвращалась. А муж, дурило, послушал Рубена, своего компаньона по нефтяному бизнесу, он еще «живым товаром», людьми то есть, приторговывал: мол, возьми по дешевке из «камышового рая» раба – за женой приглядывать. Федор перебрал фотки и узнал в одном доходяге бывшего сослуживца Алексея Ветлугина. Ткнул пальцем в снимок – через неделю человечка привезли.
Довольно скоро Ветлугина впервые выпустили «в свет». Одевал его сам Федор – в австрийские черные брюки, светлую рубашку, зеленый пиджак. Минут десять громко наставлял: ходить за Лерой по пятам, все видеть, все слышать и не дай бог о чем-то не доложить!..
– Короче! – перебил рассказчицу Ларчиков. – Чем закончилась история? Сейчас просто другая девочка придет.
Лера тяжело вздохнула, поправила юбку и продолжила:
– Лазили мы, значит, с Лешей по вечеринкам, он все больше в себя приходил. Поначалу ведь он на сторожевую собаку смахивал. И только. И вот, помню, я как-то Федору соврала, что поеду на тусу в клуб «Апельсин», а сама поехала на блядки… ну, то есть к художнику Сергею. Просто потрахаться, ничего такого. Лешка, естественно, за мной, и я его спрашиваю: «Будешь потом все докладывать?» – «Не-а», – отвечает. «Ну вот и славный песик!» – похвалила я. А он, слышь: «А можно без оскорблений?» Это мне. И я ему комплимент: «О, да в нас начинает просыпаться что-то человеческое!..»
– Лер, все понятно. Сворачивайся!
– Да погоди ты! В общем, как я потом от следака узнала, однажды на какой-то презентации Рубен, ну, помните, компаньон?.. Рубен, козел, отвел Лешку в сторону и, слышь, говорит: «Надо замочить Федора. Не замочишь – отправлю обратно в „камышовый рай“.» Чего-то они там по нефти не поделили… А он тогда уже сильно меня любил.
– Кто? Кого? – не выдержала Казанцева.
– Да Лешка – кто. Вы точно спешите? Не хотите дослушать до конца? Еще та авантюра!
И Казанцева, и Ларчиков демонстративно посмотрели на пузан-будильник, стоявший на крышке рояля.
– Ну, как хотите… Короче, загрыз Лешка Федора. В натуре, зубами. Я спала, правда, ничего не слышала. Пьяная была. Я вам вот что скажу: собака – она и есть собака. Уже не исправишь!
Когда Леру смыло, будто песок с ноги, Вадим озадаченно крякнул:
– Контингентик! – И тут ему в голову пришла авантюрная мысль, видимо Леркиной авантюрной историей и навеянная: – Лариса Алексеевна, одолжите пять тысяч долларов.
– Это зачем тебе?
– На операцию. Желудок, я говорил.
– Ешь лучше инжир. – И Казанцева, усмехнувшись, протянула ему блюдце.
Очередной звонок в дверь.
– Вторая, – буркнула примадонна, трогая гланды. – Иду, чего разорались!
– Я не сильно опоздала? – Тоненький голосок в коридоре заставил Ларчикова похолодеть. – Дело в том, что у меня муж попал в больницу, пришлось помотаться. Я вам звонила. По поводу работы в Израиле. Вы меня помните?
Казанцева промолчала и через минуту довольно грубо втолкнула девушку в кабинет.
Это была Дашенька, рыжая лисичка. Войдя, она с ужасом уставилась на Вадима.
Фрусман рассказывал Ларчикову, как ему зашивали бровь. С мелодраматическими интонациями и физиологическими подробностями:
– Пока тряслись в «скорой», я держал на голове лед. Ну в Москве и дороги! Лед еще дали – кусок в руку и держи. Хоть бы в тряпочку завернули. Все течет, рука отмороженная. Я тебя умиляю! Привезли в ближайший травмпункт. Там сплошь калеки – ни одной симпатичной бабы. Отодрали от меня эту салфетку марлевую – с кровью и мясом. А кровь все сочится, глаз заливает. А всем наплевать. От врача спиртом разит, еле стоит на ногах. Я говорю: «Вы что, меня в таком виде зашивать будете?» А он в ответ: «Не ссы в компот. Я вчера две руки пришил. После двух литров».
Намазали вокруг глаза йодом. Вкололи новокаин, заморозили подчистую. Берет этот алкаш зажим такой с кольцами, как у ножниц, иголка там страшенная…
– Послушай, Лева, – перебил его Ларчиков. – Дашку ты к Казанцевой направил?
– Какую Дашку? – удивился Фрусман.
– Не делай круглые глаза. Нашу Дашку, жену Димки.
– Когда? По какому поводу?
– По поводу поездки в Израиль.
И Вадим коротко обрисовал Леве, как ему пришлось, чтобы лишний раз не объясняться с Казанцевой, устроить «просмотр» рыженькой. С раздеванием и задушевной беседой.
– Ну я, я, – нехотя признался Фрусман.
– У тебя что, совсем крыша поехала?!
– А ты не хами! Я больной. Она сама тут пристала: отправь меня в Израиль, отправь в Израиль. Хоть кем. Хоть проституткой! А после этого алкаша-самоубийцы я вообще про все на свете забыл. Ну не сказал тебе, извини!
– Дела, – мрачно констатировал Вадим, со стыдом вспоминая свое вчерашнее «не надо, и все», брошенное в лисичку увесистым булыжником…
Когда осенью они с Дашей вернулись из Турции, Люба Гурская уже работала главбухом в какой-то посреднической фирме. Была она в жуткой депрессии и лично встретиться не захотела. Причины своего морального упадка объяснила по телефону. Первое: от нее ушел биохимик (у Вадима с ехидцей мелькнуло: видимо, в его мозгу перестали выделяться особые гормоны, характерные для состояния влюбленности, и ученый муж уже не испытывал при виде Любы чувство полета). Косвенно Гурская эту версию подтвердила: та, которую он называл Крысей, оказалась вовсе не подопытной крысой, а молоденькой практиканткой из Польши с таким вот противным и шокирующим именем. К этой крысе муж и ушел.
Причина вторая: их деньги в банке пропали окончательно и безвозвратно. Ларчиков, конечно, это проверил. Но в силу своих маленьких тогда возможностей не пробился дальше операционистки в кассе. Та подтвердила: да, деньги, можно сказать, сгинули навсегда. Но вот куда сгинули? В чей карман? Версии возникали разные – доказательств никаких. А просто так предъявлять претензии Гурской было неумно и опасно: обманутые курды, несмотря на гибель акробата, еще наверняка рыскали по Москве «в поисках утраченного». Могла бы Любка-Кремень сдать его при случае? Запросто. Ее нежное девичье сердце за долгие годы выживания в Москве действительно превратилось в кремень. Ведь подставила она своего директора Ариэля Михайловича, любителя макак и утконосов. Фактически подписала смертный приговор Геннадию Сергеевичу, акробату. Хотя по старым аферам они, безусловно, два сапога пара…
