— Вы знаете, что сегодня маскарад?
Я и забыл. Наверное, потому, что не люблю маскарады. Именно на маскараде труднее всего заполучить чью-то душу.
— Придумайте, какой костюм и маска вам нужны, и пошлите слугу к графу Шметау. Он отвечает за маскарады. Не волнуйтесь, вам успеют сшить костюм, наши портные работают очень быстро, а у всех остальных гостей есть свои, так что сегодня после обеда времени хватит.
— Не беспокойтесь, ваше высочество, я буду одет так, что меня все узнают.
Мария Августа рассмеялась, и я решил воспользоваться моментом, потому что, если вам удалось кого-нибудь рассмешить, это равносильно тому, что вы на эти мгновения купили его душу. Я спросил:
— А как оденетесь вы?
5.
Она не ответила. Мы расстались, и я поспешил в свои покои, чтобы выспаться перед тем, как начну готовиться к маскараду.
Когда я несколько часов спустя проснулся и посмотрел в окно, то увидел, что набежали черные тучи и поднялся сильный ветер. Приближалась гроза. Я позвал Новака и коротко изложил ему свой план:
— Завтра вечером Радецки отправится ночевать на водяную мельницу в Дединаберге, где, как говорят, иногда появляются вампиры. И в эту ночь они там обязательно должны появиться, ты меня понял? Хочу, чтобы они как следует напугали Радецкого, чтобы он действительно поверил в их существование. Один из них, по возможности самый страшный, должен будет представиться ему как Сава Саванович.
— Сава Саванович?
— Ты о нем слышал?
— Да. И он на самом деле вампир.
— Теперь я уже не знаю, что под этим подразумевается. Разве та парочка воров не объяснила нам, что вампиров нет?
— Хозяин, они нам просто рассказали, что в одном конкретном случае речь шла не о вампирах, но это не означает, что вампиры не существуют.
— От тебя несет перегаром, и ты мелешь чушь.
— Ваша главная беда, хозяин, в том, что вы верите только в то, что вам подходит. А кроме того, я не понимаю, почему вас так интересуют вампиры. Совершенно ясно, что вы их боитесь, но точно так же ясно, что в Сербию вы приехали из-за них.
— Вампиров я не боюсь, и в Сербию я приехал не из-за них, и они не существуют.
— Как скажете, хозяин.
— Я хочу, чтобы ты пошел и заплатил каким-нибудь диким сербам — (как будто они бывают не дикими!) — за то, чтобы они до смерти перепугали Радецкого. А денег на это я тебе не дам, потому что ты и так обнаглел, так что придется тебе это дело уладить за свой счет. Поменьше трать на ракию, побольше на дело.
Когда эта скотина потащилась в сербскую часть города, я привел себя в порядок и отправился к графу Шметау.
Меня провели прямо в его кабинет. Он сидел за письменным столом и что-то чертил, судя по тому, что пользовался линейкой. Стол был завален горой чертежей, некоторые валялись рядом на полу. Он оторвал взгляд от бумаг и, прищурившись, посмотрел на меня. Он, несомненно, был близорук. Правда, молод, не старше тридцати лет, при этом носил седой парик. Молодым всегда хочется быть старыми, а старые стараются произвести впечатление молодых, и все вечно недовольны своим истинным возрастом. Вот только есть в жизни одна черта, которую стоит перейти — и все начинает выглядеть наоборот, словно отражение в зеркале. Тогда люди имеют обыкновение жаловаться на то, к чему страстно стремились, и страстно стремиться к тому, на что раньше жаловались. Например, сначала их тянет к женщинам, а потом вдруг только и жалуются на них, или сначала сетуют по поводу сребролюбия других людей, а потом сами становятся сребролюбцами. Редкие экземпляры переходят эту черту двадцатилетними, те, кто хорошо держится, — лет в тридцать, а глупцы — в поздней старости. Переход за эту черту лицемеры называют зрелостью, так же называю это и я. Шметау еще до двадцати лет презрел все, и теперь ему оставалось лишь страстно всего желать. Кое-чего Шметау не знал, но это знал я, а именно, что любая добродетельность оставляет неизгладимый след в душе и разуме, даже если вскоре была утрачена.
Кроме того, Шметау был образцовым немецким графом. Умен, молод и амбициозен. Его интересы совпадали с интересами государства, его поведение делало эти интересы очевидными, и всю их совокупность можно было выразить одним словом: власть. Я его сразу раскусил.
— Герцогиня сказала мне обратиться к вам по поводу маскарадного костюма.
Он резко вскочил, словно я залепил ему пощечину. И тут же снова сел и как ни в чем не бывало продолжал чертить.
Итак, похоже, он ненормальный, и я, выходит, дал маху, пытаясь его понять. Я повторил уже сказанную фразу, тем более, что здесь, кажется, было принято говорить одно и то же по нескольку раз:
— Герцогиня сказала мне обратиться к вам по поводу маскарадного костюма.
Он поднял взгляд от чертежа очень медленно, придавая особое значение каждому своему движению, что могло, конечно, произвести впечатление на венгерских принцесс, но никак не на меня.
— Чем я могу вам помочь? — спросил он, и мне было ясно, что он не только не хочет мне помогать, но с удовольствием просто вычеркнул бы из своего сознания сам факт моего существования, словно меня и не было. Но вычеркнуть дьявола не дано никому.
— Мне нужна маска и маскарадный костюм для бала, — сказал я.
— Почти все уже выдано, — ответил Шметау, считая это вполне достаточной причиной, чтобы снова углубиться в бумаги.
— Действительно?! — сказал я иронично.
— Действительно, — ответил он иронично.
— Возможно, мне нужно что-то такое, что еще не выдано.
— Возможно, — ответил он дерзко, не поднимая глаз от чертежа.
— Возможно, я хотел бы получить костюм Беззубого.
— Я не знаю, кто такой Беззубый, — ответил он холодно.
— Христос. Возможно, я хочу грязную рубаху и терновый венец.
— Выдано.
— А латы Орлеанской Девы?
— Выдано.
— А может быть, я хочу… — я не мог ничего придумать, — костюм какого-нибудь святого, который не ел мяса и не спал с женщинами?
— Выдано.
— А тунику греческого философа?
— Выдано, причем все имевшиеся в наличии.
— Тогда одеяние поэта с лавровым венцом на голове?
— Было столько заявок, что лиры пришлось заказать в Вене.
— Сербский гайдук?
— Выдано.
После того как мне таким образом удалось заранее узнать, что за привидения я встречу на балу, я решил наконец-то раскрыть свое истинное требование.
6.
— А дьявол?
— Дьявол имеется.
— Вот его и дайте.
Шметау неохотно встал и вышел в соседнюю комнату. Я воспользовался возможностью заглянуть в его бумаги. Это были, насколько я понял, схемы крепости, стен, бастионов, куртин и других, маловажных для меня, вещей. Кроме чертежей, на столе лежала «Книга о атаке и обороне крепостей» маршала Вобана. Эту книгу мне уже рекомендовал косноязычный Шмидлин, похоже, она была довольно популярна в Белграде. Я открыл первую страницу и прочитал несколько фраз. И не могу не признать, начало выглядело увлекательно:
«Искусство фортификации выдумано для соблюдения прав людей. Сообщество могло выжить только благодаря невинности людей. Когда человеческие сердца охватили пороки, людям пришлось разделиться, и они распределялись в зависимости от интересов: сильный становился амбициозным, слабые отступали в сторону. Это и есть суть происхождения городов, укреплений, о которых будет говориться дальше».
Маршал привел меня в восторг, ибо, если я его правильно понял, плохие и слабые обитали в городах и строили укрепления, плохие и сильные обитали за пределами городов и пытались их укрепления разрушить.
Все были плохими.
Только я успел сунуть книгу в потайной карман своей пелерины, как Шметау вернулся, осторожно неся в руках костюм, а сверху — маску. Костюм был, разумеется, красного цвета, виднелся и стреловидный хвост, а маска оказалась тоже красной, с рожками и отвратительными зубами. А ведь я очень хорош собой. Вот насколько лживо христианство.
Я вернулся в свои покои и принялся листать книгу Вобана. Она была написана в таком стиле, который я не люблю: наряду с совершенно практичными делами и целесообразными теориями строительства укреплений и принципов осады городов, в ней много места уделялось и философии. Как будто нельзя построить бастион, не придавая этому высшего смысла. Ясно же, что бастион строят только для того, чтобы он послужил очевидной цели — защите от нападения.
Но, благодаря мне, такой стиль постепенно сходит на нет, и авторы быстро учатся писать исключительно в рамках темы. Надеюсь, придет время, когда написанное будет сосредоточено только на том, чему действительно и посвящено, и не более того. Строго в рамках своего вопроса, как можно более точно и без философских отступлений. Осмысление — вот самое большое зло.
