Он был уязвлен:
– Ну конечно!
Фил выудил из своей дорожной сумки карманную Библию, похожую на ту, что он постоянно носил с собой, и зубную щетку – уж не подарок ли с Рождества?
Мик многозначительно посмотрел на меня.
Из отеля мы вышли с большим запасом времени. Мик подозвал моторикшу. Однако, когда он попробовал обратиться к рикше по-английски, тот ничего не понял. Ему, похоже, совсем не улыбалась перспектива запихнуть нас всех в свою коляску, но все уладилось, когда Мик помахал банкнотой у него перед носом. Нам пришлось показать нашему возчику, куда нам ехать, по карте города.
Через минуту мы уже пеклись на жаре в веренице городского транспорта. Чиангмай днем вызывал ничуть не меньшее потрясение, чем ночью. Старый город был огражден высокой стеной красного кирпича, возведенной в восемнадцатом веке, и покрыт сетью каналов с черепахами и лягушками. Мы проезжали по улицам старого города, в цветущих деревьях, мимо сияющих красным лаком храмов с золотыми куполами и остовов древних руин. Наш рикша ловко объезжал монахов в шафрановых одеяниях и женщин с большими корзинами на коромыслах. Все выглядело необычайно экзотично, но, по правде сказать, мне было не до этого, потому что меня не отпускали резь и тяжесть в желудке. Мик ерзал на сиденье и обтирал лоб большим белым платком. Фил, сжимавший в руках свою потертую карманную Библию, выглядел бледным и нездоровым.
Поколесив по городу, свернув на Рэтуити, рикша завез нас наконец во двор женской тюрьмы. Я удивился, увидев современное здание из светлого бетона; возможно, я ожидал увидеть кишащую крысами яму в земле. У ступеней входа была установлена статуя тайского солдата с ребенком на руках. Пока Мик и Фил выбирались из коляски, я огляделся, и первым, что бросилось в глаза, оказалась свалка разбитых автомобилей. Из маленьких непрозрачных окон камер доносилась музыка. В узких оконных проемах виднелись простыни и полотенца, вывешенные на просушку.
– Ну что, отец, ты готов? – услышал я голос Фила. Мик прикоснулся к моей руке.
– Ну, – сказал он. – Приехали.
Он расплатился с рикшей, и мы, трое в темных костюмах, поднялись по ступеням и вошли в здание тюрьмы. Несколько угрюмых тайцев сидели внутри на пластмассовых стульях. Вправо по коридору уходила вереница застекленных служебных помещений.
Стойка администратора была пуста. Я почувствовал облегчение, поскольку современный, стерильный вид этого места развеял некоторые мои опасения. Если не считать жары, оно выглядело не более зловеще, чем любая британская тюряга.
В конце концов появился служащий в голубой полицейской рубахе. Я сделал ему поклон и объяснил, кто я такой. Он жестом пригласил нас сесть рядом с другими ожидающими своей очереди тайцами. Фил постоянно засовывал себе палец за воротничок, чтобы шея проветривалась. Через несколько минут появился другой служащий, который отвел нас в маленький кабинет с металлическими шкафами для документов и огромным работающим вентилятором. У него, по-видимому, было плохое настроение. Мы все трое поклонились ему, а когда Мик протянул руку на западный манер, я со страхом увидел, что у него в ладони была зажата сложенная тайская банкнота. Одним ловким движением чиновник спрятал деньги, после чего жестом пригласил нас сесть.
Затем он вышел.
– Ты, идиот хренов!
– Я знаю, что делаю, – ответил Мик.
– Из-за чего шум? – спросил Фил, пропустивший фокус.
– Мы все окажемся на десять лет в этой парилке, если ты будешь продолжать откалывать такие трюки.
– Какие? – поинтересовался Фил.
– Ты не понимаешь, чего говоришь. Взял ведь? А теперь послушай. Я притащил сюда все свои сбережения. – Мик похлопал по своей пухлой поясной сумке. – Они у меня в крупных долларовых купюрах. Считай, что они твои.
– Да что происходит? – продолжал допытываться Фил.
Я посмотрел на Мика с открытым ртом. Сбережения? Я не представлял себе, сколько это может быть. Но он предлагал их в качестве взятки тюремщикам. У меня закружилась голова. Служащий вернулся, держа в руке пачку бумаг. Теперь он весь сиял.
– Вы хотите смотреть ваша дочь, да?
Я кивнул:
– Если это возможно.
– Да, ваш дочь у нас, да. Но она не хотеть вас видеть!
– Понимаю, – ответил я. – В консульстве нас предупредили, что она не хочет со мной встречаться. Но у меня есть для нее вещи.
Я похлопал по дорожной сумке с шампунями, мылом и сигаретами.
Мик уже складывал себе в ладонь новую купюру, но тут чиновник радостно произнес:
– Нет проблем. Вы ей отец. Вы хорошо ей видеть. Мы ее заставлять.
– Очень благодарны, – ответил Мик, предлагая ему сигарету и заботливо оставляя открытую пачку на столе. – Очень благодарны.
– Мы хорошо смотреть за ней, – сказал тюремный офицер. – Мой тоже отец. Мы не кидай твоя дочь акулам!
Он улыбнулся, кивнул и выдохнул дым. Мы с Ми-ком улыбнулись, кивнули и выдохнули дым. Фил снова потрогал свой воротник, на лице его изобразилась мучительная гримаса. Это было невыносимо. Я страшно боялся, что в любой момент все может пойти к чертям.
Мы еще недолго покурили и поулыбались. Потом служащий сказал, что пойдет посмотрит, готова ли она к свиданию.
– Что-то я не представляю, Мик, как ты собираешься все это провернуть?
С него градом катился пот, и вообще вся эта процедура была донельзя тяжела из-за жары.
– Сам не знаю, Дэнни. Жду, когда осенит. Может, попробую поговорить с этим парнем.
Улыбающийся чиновник вернулся и поманил нас за собой в коридор. Он открыл решетчатую дверь, и мы зашли в помещение, где в хлопчатых пижамах сидели несколько тайских женщин-заключенных. При нашем появлении они равнодушно отвернулись. В помещении стоял тяжелый, спертый воздух. Потом нас провели в комнату для свиданий.
– Я там подожду, – сказал Мик.
– Нет! Останься! И ты, Фил, тоже!
Внезапно я захотел, чтобы они оба были со мной.
– Она идет сейчас, – сказал служащий. – Надзирательница ведет ей.
Чарли. Я вот-вот должен был увидеть Чарли. Мы услышали голоса и шлепки пластиковых сандалий, когда они подходили к комнате. Первой вошла надзирательница, ведя за собой свою неохотно взглянувшую на меня узницу.
Я не узнал ее. Наши глаза встретились, и мы пристально всмотрелись друг в друга. Не было произнесено ни слова. Мик, Фил, я, она и два тайских тюремных чиновника молча стояли в душной комнате. Фил покачал головой.
– Чего-то я не понимаю, – произнес наконец Мик. Я повернулся к чиновнику:
– Эту можете скормить акулам, – сказал я. – Это не моя дочь.
Она на надавила точку на моей ступне, и я снова дернулся.
– Сердце, – сказала она. – У вас проблемы с сердцем.
Сидевший рядом с задранными ногами Мик издал негромкий стон, и массировавшая ему ноги девушка хихикнула.
– У него болит…
Она не находила подходящего английского слова, поэтому повернулась и показала на спину, над поясницей.
– Печень, – подсказал я ей. – У него больная печень.
– Ой! – вскрикнул Мик, когда массажистка вновь взялась за его ступню.
Мик относился ко всему скептически, зато я был потрясен увиденным. Не так давно у меня действительно слегка побаливало сердце, а здесь мне сразу поставили диагноз. Что касается Мика, который настоял на том, чтобы прихватить с собой на сеанс массажа пару бутылок пива, то можно было диву даваться, что у него вообще есть печень.
Сходить на массаж предложил Мик. После неудачного утреннего свидания в тюрьме мы провели бестолковый день, названивая в консульство, и в результате хлопнули пива в небольшом баре напротив ворот Тха Фай. Фил ушел в отель, сославшись на усталость; он явно не одобрял нашего пристрастия к пиву.
– Кроме шуток, – сказал Мик, когда он ушел, – Фил – настоящий тормоз.
– Точно.
Я с этим не спорил.
– Как горбун на закорках.
– Угу.
– Слушай, а в кого он такой уродился? Даже не похож на тебя. Ты уверен, что он твой?
– Полегче, Мик.
По невежеству я воображал, будто «тайский массаж» – это просто эвфемизм «веселого заведения». Я ничего не знал о древних традициях тайского массажа, так что слегка удивился, попав в местечко, больше смахивающее на больничную палату, чем на бордель.
Нам предложили переодеться в спортивные шорты и усадили в удобные кресла с подлокотниками. Ноги мы вытянули на скамеечки, а две дамы примерно одного возраста с нами принесли кокосовое масло и принялись массировать наши ступни. Я глубоко вздыхал всякий раз, как массажистка надавливала на неведомые косточки и мышцы в моих ногах. Огромный вентилятор медленно вращался, разгоняя воздух.
И вот я лежал в массажном кабинете и размышлял о том, что мне сказал Мик. Наверное, каждый мужчина задавал себе этот вопрос. Озадачивался – а его ли это ребенок? Особенно если малыш подрос и вдруг ни с того ни с сего превратился в религиозного ханжу или заядлого наркомана. Я далек от религии, а Фил так прямо и родился в веригах. Он и стрижется под горшок, как монах, только без тонзуры. Вот кому лысина придется к лицу. Но хотя он и ниже меня ростом, сложение у него мое, и глаза мои, и привычка хмурить брови в раздумье. Так что, как бы мне порой ни хотелось брякнуть Шейле, что она залетела от другого, на самом деле я знаю – Фил мой сын. Мой до мозга костей.
