Кроме папиных произведений и прогулок с ним, меня привлекало окружение родителей, их друзья. То есть, конечно, папины друзья и окружение, потому что мама их только принимала всегда. Мне они были интереснее, чем их дети, которые с ними приходили, и мои школьные товарищи, которых я почему-нибудь выделяла и тоже в таких случаях приглашала к нам. Чем больше я становилась, тем чаще заглядывала в комнату, где сидели старики, или прислушивалась к тому, что делается за их столом. Я думала, что там в любой момент может сделаться что-нибудь очень важное, которое хотят скрыть от меня, а я пропущу. Задерживалась там или совсем переходила. Для меня они все были старики, потому им всем было за тридцать.
Среди них был давний папин товарищ, Денис Петров, тоже писатель, они были почти одних лет, которому я, как я чувствовала, была по-особенному симпатична. Он очень оживлялся, как-то подтягивался при виде меня. Звал барышней. В таких случаях он говорил: "А, барышня, идите скорее, что же Вы, садитесь" — и просил подвинуться для меня. Садилась очень довольная.
Его внимание, поначалу очень смущавшее папу и устраивавшее маму, было очень приятно для меня. Мне казалось, что она специально поддерживает в нем интерес ко мне, когда рассказывает только для него о моих способностях или успехах, продолжая входить и выходить, что-нибудь передавать или двигать. Выражение удовольствия, которое тогда появлялось у меня, меня красило, я становилась совсем хорошенькой. Все эти формы, какие вы у меня видите, очень аппетитные, как я думаю, для мужчин, проявились у меня очень рано, но только гораздо свежее, конечно, я была свежее.
Но потом папа мне, как тогда говорили, сделал мастерскую, и я туда совсем переехала. Представьте, художники с именем пачкают квартиру, а я без образования, без ничего, девчонка. Просто с его связями, но я-то думала, что он таким образом хочет держать от себя подальше. Он ко мне приезжал, а мама звонила. Спрашивала: — "У тебя все хорошо, да?" Она очень боялась получить отрицательный ответ. — "Тебе ничего не нужно? А то я с отцом передам." — "Нет." Но уже не гуляли, конечно.
Вместе со мной в мастерскую перебралась и вся та молодежь, которая теперь у меня собиралась и была мне по-прежнему неинтересна. Я их всех считала ниже себя, особенно мальчишек. С несколькими у меня уже были бурные романы, иногда одновременно, но я к этому несерьезно относилась. Но я к ним привыкала, уже считала, что это мое теперь окружение, как было окружение у моих родителей. Кто-то учился, кто-то уже закончил или заканчивал. Я не училась нигде. Из старших бывал только Денис, который нас очень развлекал, а я не возражала, по-прежнему был очень внимателен ко мне и приносил всегда что-нибудь вкусное.
В то время мы вообще очень много пили, смеялись и подшучивали друг над другом. Например, с моей подругой Машей, из Архитектурного, которая жила у меня, когда мы не были с ней в ссоре, мы вывели на спине одного молодого человека моими белилами слово «хуй», и он так у нас целый день ходил. Нам казалось это очень остроумным.
Сделавшись таким нечаянным образом настоящим художником, то есть, как мне казалось, определившись наконец, я подумала, что мне надо искать и свой стиль. Помочь тут могли мои птицы и рыбы, которых я и всегда-то предпочитала. У нас вся квартира ими была увешана, папе очень нравилось. А маме — не знаю, ей ведь все нравилось, что ему. У птиц — перья, у рыб — чешуя, мне всегда казалось, что у них много общего. Одни в воде, другие в воздухе. Эти несут яйца, те — икру, тоже яйца своего рода. Но птиц я все-таки больше. В разных положениях: в анфас и в профиль, раскрыв крылья и их сложив, на фоне неба, на берегу моря, в густой траве и на деревьях, которые маленькие, а птицы большие, больше деревьев, или за оконным стеклом, причем с этой стороны, как будто глядит наружу. И все ярко-ярко, роскошными, тяжелыми красками, которые мне по-прежнему папа поставлял. Некоторые были такие редкие, что я их не использовала, чтобы никто не увидел, что они у меня есть, когда у других нет. Просто мне нравилось ими одной обладать.
Помню, как художника, который часто просился порисовать у меня в мастерской, я спросила: — "Знаешь, есть такая краска "земля"." — "Зачем тебе?" — "Ну есть." — "Да зачем?" — "Мне незачем, но мой друг сказал, что ею пишет. Что ею можно делать?" — "А твоего приятеля не Эль-Греко зовут? Мы уж теми, которые попроще." Мне это тоже показалось очень остроумным. Так он мне перезвонил на другой день. — "Путем логического умозаключения я пришел к выводу, что у тебя есть эта краска. Это правда? Привести ход умозаключения?" — "Не надо." — "Покажи красочку-то. Я никому не скажу." — "Нет. Я так просто спрашивала." — "Да ведь имеешь, я знаю. Эх, мать, жадюга ты, бог тебе судья."
Мне нравилось, что от них всех такое ощущение, что летать не могут, на счет этого я особенно старалась, тяжелые, замершие, как чучелки, и совсем неподвижные. В основном я их дарила. Хотя всегда было жаль расставаться, так что я в этом смысле с собой боролась. Но иногда приходили покупатели, мне казалось, что их отец присылает. Я выставляла все свои картинки из-за шкафа и кровати, он выберет какое-нибудь старье, а я ему говорю, хорошо, идите, я сейчас подготовлю. Как будто чтобы упаковать. Попейте пока чай с Машкой. А сама быстро-быстро, слюнявя и пачкая палец, подновляю. Потому что очень боялась, что он дома заметит, а так картина вроде посвежее.
Однажды он засиделся у меня, никого почему-то не было. Я что-то малюю, как всегда, чтобы времени не терять. Оборвав какую-то свою речь, посмотрел на меня. — "Я конечно, не рискну что-нибудь советовать." — "Да ты уж посоветуй." — "Но если бы ты хотела знать мое мнение." — "Хотела бы." — "Я раньше сам относился подозрительно, и ты еще девочка. А потом смотрю, это серьезно, Денис к тебе по-прежнему ходит?" — "Ты же знаешь. Что с того?" — "Мне было бы очень приятно, если бы ты к нему была повнимательнее. Я понимаю, что в вашей юношеской компании, но он мой старый друг и писатель очень хороший, и вообще, человек, не беден." — "Ты хочешь, чтобы я вышла за него замуж?" Он пожевал, пожевал. — "Ну если ты так, то я был бы не против. Если мое мнение…" — "Как скажешь. Я для тебя и не то сделаю."
Он, вероятно, сообщил об этом разговоре, потому что когда через пару дней Денис опять появился, то смотрел на меня до смешного выжидательно. Сначала я совсем не обращала на него внимания, чтобы он почувствовал, я видела, как он становился все более расстроен, необычным для него образом неразговорчив и замкнут. Машка, которая все знала, заглядывалась на меня. Потом вызвала его в кухню, выгнала оттуда всех. — "Я жду, жду от Вас предложения." — "Но я думал, что ты же знаешь…" — "Я согласна. Но у меня есть одно условие." — "Хоть десять." Он стал совсем пунцовый. — "Раз мы будем жить у тебя…" — "Так и будет!" — "…то и моего отца мы, ты и я, принимать никогда не будем. Его никогда не будет в нашем доме." Он помолчал, жуя губами. — "Это решительно?" — "Да, иначе никак." — "Хорошо. Я не знаю, что у вас там, но ты, да, мне нравится, что так откровенно. У меня тоже условие." — "Конечно, если смогу." — "О, это очень просто. Ты никогда не будешь ничего делать над собой, там стричься, прическу, а так, как сейчас, прямые волосы." Так мы с ним договорились. У меня тогда они были очень длинные. И я выполнила его условие, пока была с ним.
Я переехала. Мастерскую передала Олегу, тому, который хотел краску, он был счастлив. Я подумал, что вот, оказывается, зачем все, это моя настоящая жизнь. Я буду не художницей, а домохозяйкой, дала себе слово никогда больше ни одной картинки, выполнив и это обещание. Не знаю, уж как они там выясняли отношения, но отца я с тех пор не видела. И он не искал встречи. Говорят, когда умирал, хотел, но я не пошла.
Денис был довольно приятный мужчина, респектабельный, в хорошей форме. Но когда я ложилась с ним в постель, я всегда как будто шла в бой. "Вот тебе, вот тебе!" — обращалась я к отцу, скача верхом. И правда, мне это только прибавляло удовольствия. Мне с ним вообще было тогда хорошо, довольно свободно. Ходила везде одна и не потому, что я, а он сам. Машка меня таскала на все вечера поэзии, которые тогда как раз перебирались из квартир в залы, я его тоже звала. Но он всегда говорил, что если мне интересно, то он очень рад, но ему это не очень интересно, это для молодежи сейчас хорошо, а я и раньше-то, когда это было запрещено, а поэтому свежо и необычно, никогда не ходил. Я думаю, я вам и так много всего нарассказывала, — закончила она с неожиданным раздражением. — Остальное до другого раза. Если будет время. Бек, проводи.
— По-моему, мы не очень с тобой много узнали.
— Не скажите, как для кого, как для кого.
— Куда теперь? — спросила я его уже в машине. Мы (взяли) поймали еще одно (и, возможно, не последнее) (и надеюсь, не последнее) (видит Бог, не последнее).
— Я покажу.
— Но вы с ней, правда, незнакомы? потому что она же говорит
