Татьяна преподавала теорию вероятностей и теорию надежности на отделении безопасности полетов. Смотрела все фильмы о катастрофах, выслушивала. разбор полетов. Уходила на зады, к Головинским прудам, садилась на единственный утащенный из учебного здания стул и погружалась в виденья. Скоро стала предсказывать, где обретут черный ящик и что в нем содержится. Предсказанья сбывались. Не знаю. не знаю, легко ли это. Закрываешь глаза – а перед тобою всё горят и горят самолеты. Научилась Татьяна и предупреждать катастрофы. Говорила, какой вылет нужно задержать и где искать неисправность. Всё подтверждалось. На Татьяну стали просто молиться. Шептались: это покойный муж ей «оттуда». Летчики суеверны. Будешь суеверен.
Мартовский день в Отрадном. Блики солнца играют на стенах Ирининой квартиры. Освещают очень неплохой морской пейзаж кисти Алисова и портрет Татьяниного прадеда – историка Федора Илларионыча Зёрнова. Приехала из Костромы Анна. Сидят: Ирина, Анна. Татьяна и ее дети - Петр и Павел. Татьяна говорит: «Зрю четыре времени года. Се весна, се лето, се осень, се зима». И Павлик повторяет задумчиво: «Се весна, се лето, се осень, се зима». Непростые дети растут у Татьяны. Ирина теперь ими заинтересовалась. Всё непростое – ее. У Елены, у любимицы, дочь Ксения. Та попроще.
Татьяна видит и неудачные запуски космических ракет. Но, как часто бывает в этой семье, некому сказать, некого предупредить. А предстоящее снятие Хрущева Татьяна увидала во всех деталях за год до самого события и побоялась сказать кому либо, кроме матерь. Исполнилось в точности. Начала пророчествовать и Анна в Костроме. Ей приснилось, как умирают подряд несколько генсеков, гроб за гробом. Никому не рассказала, только записала на бумажку и несколько раз вставила в текст дату сна. Бумажку хорошенько спрятала. Семейный ген провидчества проявился во всех, кроме сызмальства зацелованной Елены. Иринина неумеренная любовь взрастила обыкновенную мелочную женщину.
Летний день в ботаническом саду. Муравейники огорожены сетками. Нас никто не оградит, топчи – не хочу. Ирина выходит в розарий. У роз экзотические названия. Все цвета, от белого до черного. Когда-то давно расцвела Иринина жизнь, ненадолго. Она шла тогда краем поля в Ржавках, пачкая белые тапочки о траву. И встречный ветер гнал к ней человека, что дал ей украсть у судьбы немного счастья. Больше нам не положено. Иринушка, а безоблачное детство? Да, это было, не спорю. Но революция всё перечеркнула. Завистливо очернила каждый светлый день. Мы не имели права быть беззаботными. Ирина нюхает розу – бесплатно, слава богу. А забирается в ботанический сад через пролом в стене – там, на задах, где царят золотые ирисы. Таким же манером возвращается домой. Но сорвать ирис – ни в коем разе. Он принадлежит саду. Сад шевелится, шепчет – не велит.
Осенним утром на мостике возле Головинских прудов стоят тридцатилетняя Татьяна в светлом плаще и высокий худой летчик. Листья плывут по воде, мокрый лист ветром прилепило к Татьяниному плащу –так и не отстает. Не отстает от Татьяны и летчик Вадим Сугробов – зовет замуж. «Ну что ты заладила – погибну я, погибну. Я уже не летаю, видишь – преподаю. Знаешь, кликуши в том, что касается лично их, всегда ошибаются (это правда). Вбила себе в голову – не написано мне на роду ничего хорошего. Тоже нашлась Ванга. Я ничего не боюсь. Я тебя люблю». И тут ветер сильным рывком относит тучи – туда, туда, к востоку. Невысокое солнце ударяет ярким лучом в лицо Татьяне, и золотой кленовый лист вцепляется ей в волосы. Порыв ветра бросает ее в распахнутые руки Вадима – сопротивление сломлено. Татьяна выходит замуж, уже с пятилетними сыновьями. И сразу теряет свой провидческий дар. Это уж как водится. Что-нибудь одно. Счастливые не кликушествуют. Кликуши не блаженствуют. А Петр-Павел рады. Запускают игрушечные вертолетики и примеряют летную фуражку, проваливаясь в нее с ушами.
Ирина приняла эстафету от дочери, как в этой семье повелось. Поначалу она видела только прошлое, о котором никому, даже дочери, не поведала. Видела мать Владимира Ильича Ленина, фрейлину при дворе женолюбивого императора Александра Второго и его любовницу. Узнала, что ее, беременную, выдали за симбирского дворянчика-гомосексуалиста Илью Ульянова, коего тотчас возвысили. Ирине пригрезилось, будто государь император Александр Третий посетил в равелине приговоренного к смерти брата своего Александра Ульянова. Еще того хуже: будто чиновник Илья Ульянов изнасиловал отрока Владимира Ульянова. Выходило, что кровавая русская революция – трагедия семейная. О, где ты, новый Шекспир! приди, опиши.
Опять потянулись к Ирине женщины с вечными женскими заботами. Но теперь дело стало серьезнее. Ирина видела притаившиеся опухоли, даже по фотографиям. Женщины несли мятые деньги – Ирина их складывала в чулок, после клала в сберкассу. Всё завещала обожаемой обидчице своей Елене – и деньги, и кооперативный пай. Позднее, приватизировав квартиру, завещала ее той же Елене. А неблагодарная к матери даже не заглядывала. Непостижимы тайны любви, и материнской тоже. Служи – не выслужишь. Лишь даром можно получить. Кликуша о себе самой никогда не знает. В печени у Ирины капсула, там зреет ОН. К врачам Ирина никогда не ходит. Говорит: хочу помереть, как помирают деревенские старухи. Не на операционном столе.
Сейчас Ирина плывет от Татьяниного речного вокзала по каналу Москва-Волга в Кострому к Анне. У Ирины хорошая отдельная каюта с окном прямо на воду. Ирине семьдесят, Анне сорок пять. Анна рано схоронила мужа, рано выдала замуж единственную дочь Марину. Только что у Марины родился сын Игорь, Иринин правнук. Ныне отпущаеши раба твоего по обету твоему? нет, еще не пришло время. Вот уж выплывают из канала на простор речной волны. Июнь, день долог. Из рождений и смертей состоит наша жизнь, промежуток краток. Окно каюты открыто, и брызги достают до Ирининого лба – смывают мысли о бренности. Еще солнце к закату не клонится, еще весел луч на полу каюты. Осиянные берега проплывают мимо. Какая ты, Волга, сильная. Символ, а не река. Сколько в тебе небесных дождей, сколько талых снегов. Сколько холодных ключей, сколько малых ручьев. Ты собираешь дань с бескрайней русской равнины. Ирина выходит на верхнюю палубу – и видит сплошные водохранилища. Реки как таковой нет. Только в ее воспоминаньях.
Десятилетние Петр-Павел в это время катаются на велосипедах в парке возле речного вокзала. Дубровка, неровные дорожки, влажный ветерок. Павел останавливается, Петр подъезжает к нему: «Что?» - «Знаешь, я увидел бабушку. Она сидит в шезлонге на верхней палубе и смотрит на воду». – «Да что ты, теплоход уж давно ушел». – «Я видел. Первый раз со мной такое». – «Ладно, верю. Только никому не рассказывай. Отправят в психушку, чего доброго». Дружно едут дальше. Солнце садится, играет на спицах велосипедов. Еще один ясновидец. Ну и семейка. Просто оторопь берет.
Ирина пытается под Костромою найти Островки. Но на их месте теперь военный аэродром. – была довольно большая равнина. Удобно. Ирина ходит по окрестным деревням. Кто-то из стариков помнит «простых господ» Зёрновых. В Костроме Ирина забредает в краеведческий музей. Здесь целый стенд посвящен ее деду – историку Зёрнову. Ирина разглядывает пожелтевшую фотографию дедова кабинета в имении Островцовых. По деревням сохранились семьи с фамилией Островцовы. Так записывали отпускаемых на оброк мастеров по печному или какому иному делу. Ирине ясно видятся сумрачные аллеи уничтоженного парка. Вон бабушка Марья Степановна идет с рукодельной корзинкой посидеть на любимой скамье – там открывается взору равнина до горизонта. Земля Островцовых. Аэродром.
В деревне Лыково осталась церковь. Ирина идет к ней. Подходит ближе – креста нет. Склад. Входит в церковь. Старуха-приемщица ее впускает. Тут ссыпаны остатки прелой прошлогодней картошки, стоят весы. Пахнет затхлым. «Господи, неужто зёрновская барышня? А я из крестьян господ Островцовых, Марья Лыкова, ваша ровесница буду. Бабушки вашей крестница». Фреска, изображающая страшный суд, снизу подгнила, облупилась. Всё равно страшно. «Нету усадьбы, барышня. Разобрали дом, выкорчевали сад. Вона какие там самолеты стоят Бонбондировщики». – «Марья, я уж не барышня, а вдова. У меня правнук в Костроме родился, Иорь». – «Ну, с богом, с богом. Там и крестите. Тут церквей не осталось, сами изволите видеть».
Крестить Игоря Анна не захотела. «Нет сейчас в этом смысла. Сами молодые не венчаны. Только лишние деньги. Ты вот была венчана, а была ли счастлива?» - «Молчи, Анна. на. Не вороши прошлого. Тебя и Олечку покойную крестила, а Елену с Татьяной нет. Тогда к церкви и подойти-то боялись. Времена такие были». – «Небось, как война началась, живо спохватились. Еще опомнятся. Я как в воду гляжу. И Елена пойдет креститься, и Татьяна. Взрослые люди будут босыми ногами в тазике стоять, а батюшка их макушку поливать и спрашивать, отрекаешься ли сатаны». – «Ну, Анна, у нас у всех в крови – видеть прошлое и будущее. Не знаю. хорошо ли это. Но что есть, то есть».
