Свет и тишина: в Пятый павильон входит режиссер. Посреди просторного помещения стоит ризница, высоко-высоко над ней перекрестились стальные балки стропил.
Стены источают запах новых красок, клея, свежего дерева.
Он идет вглубь по ковру, огибает бесцветный тыл ризницы с подпорками и задвижками и заглядывает в самое дальнее помещение церкви сквозь вход в низкой каменной стене.
— Не знаю, — говорит он почти беззвучно. — Я думал, мы поговорим один на один, но когда я ехал в машине по дороге сюда…
На мгновение он зажмуривается и тотчас слышит шуршание. По полу тянутся кабели, от них исходит шепот.
Он понимает, что все пространство вокруг него заполняется, а затем заполняется и небольшая комнатка. Покачиваясь из стороны в сторону, он чувствует, как вокруг что-то оживленно копошится.
Ледяная вода из ручья струится у его ног.
— В машине по дороге сюда, — шепчет он и замолкает.
Вдруг он слышит голоса, совсем рядом. Понимает, что скоро пора будет открыть глаза.
— Вы мне скажите, есть объектив с переменным фокусом для «Аррифлекса»[24] в звукозащитном боксе? — говорит кто-то.
— Поговори со Скором, может, у Де Бри есть.
Ингмар садится, опершись о стену, и видит, как их взгляды обращаются к нему. Он понимает, что глаза его раскрыты.
— В машине по дороге сюда, — продолжает он. — Я подумал, что мы должны изо всех сил сосредоточиться на одной сцене.
Он кивает на стол, показывая угол съемки.
— Здесь служка. Гуннар подходит оттуда, камера следует за ним, сначала сюда, потом туда, понимаете? Ну как, получится?
— Думаю, да, — отвечает Свен.
— Сюда и потом немного туда.
Свен кивает, садится на корточки, чешет светло-рыжую голову.
— Оланд, — говорит он, — значит, камера будет здесь.
— Для панорамных съемок вот тут.
— Стало быть, стенку придется перенести? — спрашивает Оланд.
— И все остальное тоже, — отвечает Свен.
— Я вас очень прошу, поторопитесь.
Поблескивают острые кончики скошенных зубов, затем лицо вновь обретает серьезность.
Ингмар знает, что надо сохранять спокойствие, он идет и садится за режиссерский стол.
Ускорить процесс он не в силах.
Технические приготовления и репетиции перед первой съемкой продолжатся до обеда, тут ничего не поделаешь.
Пытаясь придать лицу беззаботное выражение, Ингмар подходит к Стигу Флудину, который стоит в курилке вместе с одним из ассистентов.
— И это все, что осталось? — спрашивает он. — Тихий писк?
— Ты его уже слышал?
Появляется Гуннар.
— Хлопушку упростили, — улыбается Ингмар. — Да здравствует… как там ее?
— Световая хлопушка.
— Да здравствует световая хлопушка! — говорит он, сияя улыбкой во все лицо. — Понимаешь? Никакого тебе мела, от которого столько пыли. Просто праздник какой-то!
Гуннар усмехается:
— И вместо этого дикого грохота теперь…
— Всего лишь тихий писк.
— Настоящая революция, — шутит он.
Подходит Свен, который сообщает, что все готово для проб.
На заднем плане распятие из фильма «Седьмая печать», служка высыпает деньги из сачка для сбора пожертвований.
Пастор ставит на стол термос в тот момент, когда служка начинает считать монеты. Потом он ставит на подложку письменного стола кофейную чашку и садится.
Кашлянув, встает и подходит к окну. Облокачивается на подоконник.
Ингмар втягивает голову в плечи. Волосы на затылке длинные и немного взлохмаченные. Напряженно сосредоточившись, он закусил нижнюю губу, и на лице появилась детская гримаса.
Сосчитав деньги, служка спрашивает пастора, нашел ли тот какую-нибудь экономку.
— Сами вы больше справляться не можете.
— Бросьте, — отвечает пастор. — Пять лет уже как справляюсь, и ничего.
Служка записывает сумму в приходно-расходную книгу.
— Вы могли бы попросить Мэрту Лундберг помочь вам. Она была бы рада. Могу у нее узнать.
— Спасибо, не стоит, — благодарит пастор.
Услышав скрип, оба переводят взгляд на железную дверь.
— Хорошо, — говорит Ингмар, проводя рукой по носу. — Это…
В темноте у звукооператорского пульта стоит Стиг Флудин. Качая головой, он объясняет, что Бриан не может подойти с микрофоном-удочкой в тот момент, когда звучат первые реплики.
— Это еще почему? — возмущается Ингмар. — От него требуется только стоять здесь, и все.
— Нет, тогда тут будет тень от прожектора.
— Черт с ним.
Бриан выходит вперед и пробует, но, как бы он ни поворачивал удочку, она все равно отбрасывает тень на стенку ризницы.
— Да, вы правы, — говорит Ингмар. — Что будем делать? Можешь подойти ближе с той стороны?
— Если только на сантиметр.
— Давайте попробуем, а если не получится, пойдем дальше.
Пятый павильон: Ингмар стоит в стороне, наблюдая, как вокруг ризницы устанавливают кулисы. Рабочие что-то кричат друг другу, передвигают тяжелую секцию декораций.
Он чувствует, что слишком быстро проглотил свой обед. Вареная ветчина с яичницей никак не улягутся в желудке. Осторожно, даже почти рассеянно, Ингмар просит Кульбьорна[25] говорить без лишнего драматизма, сдержанней — совсем чуть-чуть. Никакой проблемы тут нет, просто пришло вдруг в голову — может, стоит попробовать?
Но Кульбьорн уже готов к обороне, он кивает, глаза как-то подозрительно сужаются.
— Черт, да я так и знал, — говорит он, скрестив на груди руки.
— Понимаешь, в общем-то и без того все прекрасно, — объясняет Ингмар.
— Но ты беспокоишься, что получится плохо.
— Вовсе нет, не получится.
— Вот в театре…
— Да, ты совершенно прав, — перебивает Ингмар. — Бывает по-разному. Но здесь не театр, а кино. Поэтому лучше сделать так, как делаешь ты. Этого будет вполне достаточно, а может, даже и чересчур — такое тоже вполне возможно. Вот я и прошу тебя попробовать еще немного сбавить обороты.
Заметив скептический взгляд Гуннара, он поворачивается к нему.
— Ты понимаешь, ведь это чертовски важно: если мы в первый же день поймаем нужную интонацию, то дальше все пойдет как по маслу.
— Какую именно? — спрашивает Гуннар.
— Твоя — в самый раз, все прекрасно.
— Хотя не мешает немного сбавить обороты, да?
— Давайте попробуем разные варианты. Хорошо? Время у нас есть.
Гуннар пытается улыбнуться, Ингмар бросает взгляд на Свена, тот кивает в ответ.
Катинка смотрит на часы.
— Хорошо, — вздыхает Ингмар. — Ну что? К первым съемкам готовы?
Взгляд Гуннара просто невыносим.
— Тишина в студии, мотор!
Пелена падает сверху, накрывая все ателье и окутывая зимой. Слышится чье-то учащенное дыхание, но вскоре оно сливается с дыханием остальных.
— Камера, — немного рассеянно произносит Ингмар.
— Камера, поехали! — отзывается Стиг Флудин, сидящий за звукооператорским пультом.
Раздается громкий голос.
Служка высыпает содержимое сачка для сбора пожертвований себе в руку, пастор ставит термос на стол, и вдруг в воздухе над головами проносится какой-то мужчина.
Он беззвучно парит над землей.
Всё происходит в считанные секунды. Однако все успевают его увидеть. Перекошенный, словно отражение в луже. Лицо бледное.
Он пытается приземлиться на ноги, но весьма неудачно, ботинки едва касаются пола, ноги скользят, и главный удар приходится на плечо и бедро.
К нему подбегают люди. Мужчина садится.
— Здорово я приложился, — бормочет он, глядя перед собой невидящими глазами.
— Что с тобой, Калле? Сильно ушибся?
— По-моему, это прожектор, — говорит он, пытаясь встать. — Не припаяли небось.
Кульбьорн стоит в самом центре суматохи и сам с собой репетирует сцену, проклинает свою бездарность и начинает все заново.
Электрики снимают с камеры стальную раму с маленькими лампочками.
Ингмар отходит подальше и садится на пол в стороне от всех. Учащенное биение сердца сказывается дрожью в руках.
Он прислоняется к стене, и легкая тень заполняет морщинку, полукружьем согнувшуюся у рта рядом со старым шрамом, который со временем превратился в ложбинку.
Вокруг ризницы посреди огромного павильона ходят люди, рабочие, не торопясь, протягивают черные кабели. О чем-то беседуя, снова закуривают.
Ингмару вдруг почему-то приходит в голову, что Стриндберг написал пьесу «Лебедь белая» специально для Харриет Боссе[26], но потом сделал все для того, чтобы роль досталась Фанни Фалькнер[27].
Свен Нюквист подает знак, что все готовы начать еще раз. Взглянув на часы, Ингмар встает за камерой в ризнице. Видит, как все занимают свои места, чувствует, как спокойствие разливается по всему телу, и, когда пищит световая хлопушка, мягкие волны проходят по свету.
