— Вы неважно выглядите, — говорит служка, и Ингмар тотчас слышит, что звучит это из рук вон плохо. Голос Кульбьорна утратил ту ноту отсутствия, которую они так долго отрабатывали во время репетиций. Он прижимает подбородок к груди, как они и договорились, но все остальное — настоящий театр.
В глазах у Кульбьорна паника. Он чувствует, что играет хуже других.
Слова так и льются из Гуннара:
— Если бы пойти поспать, то…
Кульбьорн протирает очки, разглядывая их на свету.
— Вы могли бы попросить Мэрту Лундберг помочь вам, — говорит он. — Она была бы рада. Могу у нее узнать.
— Спасибо, не стоит, — резко отвечает пастор.
Вдруг оба переводят взгляд на железную дверь.
— Спасибо, — говорит Ингмар, почесывая затылок и подыскивая предлог попросить актеров повторить дубль, не обидев при этом Кульбьорна.
Стиг Флудин за звукооператорским пультом показывает кулак с большим пальцем.
Ингмар видит, что актеры ждут от него какой-то реакции.
Кульбьорн делает вид, что улыбается.
— Отлично, Гуннар, — говорит Ингмар. — Только мне кажется, это твое «спасибо, не стоит» получается слишком резким. Понимаешь, что я имею в виду?
— Нет.
На лбу поблескивают капельки пота.
Гуннар сидит за столом в ризнице и ждет объяснения. Между бровями пролегает двойная морщина, рот подозрительно изогнулся.
— Давайте попробуем еще раз, — говорит Ингмар. — Может, это вовсе не обязательно, но время-то у нас есть. Ну как? Что скажешь, Гуннар?
Гуннар встает и убирает со стола термос и кофейную чашку.
Тишина.
— Камера! — кричит Ингмар.
— Камера, поехали! — отвечает Стиг Флудин.
Пищит световая хлопушка, покачивается золотая кисть на сачке. Ингмар грызет ноготь большого пальца и вдруг оказывается в Мэстере Олофсгордене после премьеры «Лебедь белая».
Немцы заняли Париж, мать стояла немного поодаль в темном фойе с чашкой кофе в руке, за окнами кружился снег.
— Ты неважно выглядишь, — сказала одна из актрис.
Ингмар провел рукой по губам, не глядя ей в глаза.
Сейчас бы пойти прилечь.
По группе прокатился легкий шорох.
— По-моему, перед нами юное дарование, — сказал какой-то мужчина, понизив голос и кивая на Харриет Боссе. Невысокая женщина чуть старше, чем его собственная мать. Миловидная, подумал он. Гордо посаженная голова и круглые щеки.
Она неторопливо разглядела его, затем, слегка улыбнувшись, спросила:
— Мать с отцом были на представлении?
— Я видел только мать, — ответил он, делая жест матери.
— Ей понравилось?
— Не знаю.
— Могу спросить у нее.
— Нет, спасибо, — отвечает пастор.
Актеры смотрят на кованую железную дверь.
— Спасибо, — говорит Ингмар. — Отлично. Правда, отлично. Вы сами заметили, что на этот раз получилось? Раз — и все. А теперь пора отведать торта.
Он идет за Свеном, но, вспомнив, что надо поговорить с Катинкой, возвращается и сквозь тонкие церковные стенки слышит, как Гуннар говорит:
— Дело тут вовсе не в интонации, он не стремится к стилизации или точности. Ему лишь бы гадость какую-нибудь сказать.
Ингмар краснеет, но сдерживает порыв гнева и не врывается на площадку.
Надо вышвырнуть его со съемок, уходя, думает он. Страх каскадом обрушивается где-то в желудке, скручивая кишки.
Он замирает и ждет, не понимая, что произошло. Мутный свет свисает с арматуры, словно рваная простыня.
Словно застывшие потоки минувшего ливня.
Словно пластиковое покрывало, что тянется с пола до потолка.
В Большом павильоне пустынно и тихо. Кофейная чашка и смятая сигаретная пачка.
Время около трех часов ночи, но он идет дальше.
Посреди пустого пространства на полу лежат черный мужской ботинок и порнографическая газета. Как только он нагибается к ним, что-то проносится у него за спиной. Оборачиваясь, он успевает заметить мелькнувший фрагмент обнаженного тела, который мгновенно исчезает за ризницей. В уголке глаза отпечатываются промелькнувшие ягодицы, мощная ляжка. Кажется, даже бугорки позвоночника.
Слышно, как в ризнице кто-то двигает стол, ножки скребут по полу. Он подходит к двери и прислушивается. Стол волочат дальше, потом раздается стук.
Редкие, но тяжелые удары.
Порывистые вздохи и всхрапывание. На деревянную поверхность сыплется земля.
Стол волочат дальше, он упирается в дверь. Приподнимается кем-то и падает на пол, царапает поверхность двери, упираясь в нее.
Ингмар ложится на пол, пытаясь заглянуть в щель под дверью. Теплый сквозняк, струящийся по полу, приносит с собой едкий и кислый запах.
Он почти погружается в дрему прямо на полу, как вдруг слышит смех Стига Флудина и Бриана Викстрёма[28] у звукооператорского пульта. Ингмар поднимается, щурясь от света люстры, приглаживает волосы.
— Ну что там? — спрашивает К. А. — Хотел приподнять дверь?
— Нет, — отвечает Ингмар.
Спина вспотела, он немного замерз.
К. А. стоит рядом и пьет кофе из блестящей темно-коричневой кружки.
Ингмар заходит в курилку, там стоят актеры вместе со Свеном и Оландом.
— Это просто какое-то сборище клоунов, — говорит Туннель, садясь на стул с табличкой, где написано ее имя.
— Чур я самый смешной, — шутит Макс.
— Пока не дошло до самоубийства, — говорит Туннель. — А потом буду я — у меня самый большой живот.
— Вы-то в этом не виноваты, — вступает Гуннар.
Свен идет к ризнице.
— Ну, если серьезно, то не так уж все плохо, — говорит Ингмар. — Мой отец прочитал сценарий три раза, и он вовсе не показался ему мрачным. Мы ведь и не собирались снимать комедию.
— Хотя получилось чертовски уныло и грустно, — возражает Аллан с улыбкой.
— Кому вообще может быть интересен этот фильм? — спрашивает Гуннар. — Кроме твоего отца. Для кого мы его снимаем?
Ингмар, смеясь, отвечает, что на днях он стоял в пробке, заглядывал в другие автомобили и думал: и ты не посмотришь мой фильм, и ты не посмотришь, и ты и так далее.
— По-моему, над этим стоит задуматься, — бормочет Аллан.
Гуннар отводит взгляд, Макс делает равнодушную мину, а Туннель говорит, что не стоит недооценивать зрителя.
Ингмар покидает свое место рядом со Свеном и кинокамерой и подходит к актерам, сидящим за пасторским столом.
— Прекрасно, — говорит он. — Но давайте попробуем еще раз. Постарайтесь добавить немного воздуха.
— Какого воздуха? — спрашивает Гуннар.
— Не стоит слишком нагнетать в самом начале. Как Андреа Дориа[29]. Ведь настоящие ужасы начнутся потом. Вы о них пока даже не знаете. Тут нужно нечто среднее между стыдливостью и нелюдимостью. Вам не по себе, правильно? По крайней мере тебе, Макс. Вся ситуация кажется тебе просто смешной: помешать пастору…
— Да, именно так я и думаю.
— Это довольно захватывающая сцена, разве нет? — спрашивает Ингмар. — Пастор, который разговаривает сам с собой.
— Мой любимый эпизод, — отвечает Гуннар.
— Спасибо на добром слове, — улыбается Ингмар.
— Да нет, я правда с тобой согласен. Мне нравится тот момент, когда я потрясен собственным неумением изображать жажду жизни.
— Да, ты правильно уловил суть. Именно это с вами и происходит. А ты, Туннель, находишься в самом центре. И ты никак не можешь понять всю серьезность происходящего между этими двумя мужчинами.
— Если хочешь, я могла бы даже сыграть облегчение от того, что наконец сделала этот шаг, — предлагает Гуннель.
— Давай, конечно.
— Мне кажется, я таким образом переложила часть своей ноши на пастора.
— Точно, — говорит Ингмар, глядя на нее долгим взглядом. — Ну что, попробуем еще раз? Что скажете? По-моему, неплохо у нас получается, правда?
Гуннар кивает.
— Но самое главное для всех — сохранять обычные интонации, — продолжает Ингмар. — Должна быть иллюзия обычных шведских будней. Ни в коем случае никакого театра.
В Пятом павильоне сгущается тьма. Единственный луч света, проникая сквозь окошко в ризнице, падает на пасторский стол.
Во время генеральной репетиции Стиг Флудин подает сигнал, что он доволен звуком.
Поправив стул, К. А. выходит из комнаты.
Свен кивает Ингмару.
Бриан занимает свое место.
Тишина.
Вернувшись из школы, Ингмар понял, что мать до сих пор не вставала с кровати. Воздух был спертый. В доме царило сонное настроение, хотя его заливал яркий свет.
Он пошел на кухню, чтобы проверить, позавтракала ли она. Решил заглянуть к ней в комнату и предложить кофе.
Он немного подождал у двери, прислушиваясь. Тихонько постучал, еще подождал и постучал снова.
Затем сел на пол, прислонившись спиной к стене и глядя на пылинки, кружившиеся над дощатым полом в коридоре. Они мягко подпрыгивали в воздухе, попадая в луч света, тянувшийся из окна в комнате Нитти.
