– Спасибо, – снова говорю я. Собственно, я уже поняла, что здесь некоторые вопросы, типа «Как ваши дела», не предусматривают подробного отчета. Это немного раздражает. Ведь там, у себя, я привыкла, что в ответ можно начать долгую историю со дня своего рождения. Некоторые, обрадовавшись вниманию к своей персоне, даже сообщают о консистенции утреннего стула.
– А вы? – спрашиваю я.
– Спасибо, – отвечает матушка Же-Же.
Я вижу, что ей невтерпеж кое-что разузнать. Я даю ей эту возможность. Быстренько отхлебываю из чашки и говорю:
– Вы варите превосходный кофе!
– О да! – радуется кухарка. – Это по древнему египетскому рецепту, с кардамоном. Я вас научу.
Пауза. Потом она решается продолжить разговор:
– Можно спросить, почему вы забрались в такую даль?
О, конечно же, можно, думаю я. И молчу, удивленно и чуть растерянно поглядывая на женщину.
Я напрягаюсь, и чашечка дрожит в моих пальцах. Вдруг понимаю, что не знаю, как ответить на этот вполне приличный случаю вопрос. Если бы я плыла на океанском лайнере, приобретя путевку на кругосветный круиз, я бы ответила, что «долго работала-устала-и-решила отдохнуть».
Я поймала себя на мысли, что вовсе не знаю, ПОЧЕМУ меня сюда занесло!
– Ну… Я люблю путешествовать. И собирать новые впечатления… – неопределенно ответила я.
– О! – сказала матушка Же-Же. – Здесь все так спокойно, что вряд ли вам это удастся. Единственное развлечение – гости нашего хозяина. Они постоянно сменяются и бывают такими забавными.
– Как это – сменяются?
– Одни уезжают, другие приезжают. У каждого свои вкусы. Приходится чаще заглядывать в поваренную книгу, ведь память у меня уже не та, что была.
– А часто прибывают новые гости? – спросила я.
– Не часто. Примерно раз или два в месяц. Вот месяц назад, например, появился мсье Никола. Сколько хлопот было с ним, вы не представляете. В первый вечер подала ему, как и всем, пиалу с водой, чтобы помыть руки после лобстера. Так с ним случился припадок. Да еще какой! Оказалось, что он с детства не может смотреть на воду. Вы видели такое?
Я точно такого никогда не видела. И решила держаться от этого нервного чудака подальше.
– Спасибо, что предупредили.
Я поняла, что мне выпала прекрасная возможность посплетничать и обо всех других, кого видела вчера.
– А кто эта темненькая, госпожа Галина? – спросила я.
На этом мои расспросы и закончились. Матушка Же-Же пожала плечами:
– Это меня не касается. Это гости мсье Паскаля. Мы не имеем права обсуждать их. Мсье этого не любит!
Она ушла.
…А я задумалась над ее вопросом. Напрягала память – передо мной возникали лишь отрывочные ассоциации. Я прекрасно припоминала запахи и звуки, которые сопровождали меня почти с самого детства, могла в яркой вспышке «экрана», возникающего в моей голове, увидеть отдельные картинки – те, о которых я рассказывала моему хозяину. Вспомнила дорогу сюда: она была сплошным темным тоннелем, с бесконечным гулом поезда, ревом двигателя самолета, запахом пыли и страхом перед неизвестностью. Я летела по нему, как опавший листок, подхваченный ветром.
Но… что предшествовало этому полету? Я вскочила с кровати и прошла в ванную, стала перед зеркалом. Смотрела на себя так, будто видела впервые. Передо мной стояла худощавая астеническая женщина неопределенного возраста (о такой я бы сказала – «от двадцати пяти…») с заострившимися чертами лица, на котором резко выделялись слишком большие глаза. Вернее, большими их делали хорошо заметные голубоватые тени под ними. О таких можно сказать – «жертва аборта», «скелет в корсете» или «глист в обмороке». Я всегда была довольно самокритичной…
«Почему ты здесь?» – думала я, разглядывая свое отражение. Очевидно, нужно было действовать по методу Шерлока Холмса. Если бы он увидел такую женщину, сказал бы, что она отнюдь не наследница нефтяного магната, или председатель правления банка, или хотя бы – владелица ночного ликеро-водочного киоска. В лучшем случае – представительница самого низшего слоя так называемой «богемы». Например, неудавшаяся художница с неустроенной жизнью. Это меня пугало больше всего. Ведь было бы достаточно банальным представить, что на заработки меня погнала несчастная любовь! Бр-р-р. Только не это. Только не это…
Я потрогала бицепсы. Несмотря на то что моя рука длинная и тощая, это место было будто железное. Не припоминаю, чтобы я посещала какие-то фитнес-центры или тренажерные залы.
Кто-то говорил – «прошлого нет». Сейчас эта мысль показалась мне верной. И я успокоилась. Это так просто, когда нет прошлого. Даже то, что вторая подушка была несмятой, говорило о том же. Надо жить одним днем. Вот этим солнцем, выходящим из-за горы, лесом, в котором поют птички, глотком вкусного кофе. В течение тех минут, пока льется из графина вино в бокал мсье Паскаля, моего чудаковатого хозяина.
Часть вторая
«Между восторгом и печалью»
– Эта птичка, наверное, больная. Не трогай ее! Бывает, что они разносят какую-то заразу… – заметил Фед.
Маленькая серая птичка жалась к стене деревянного бистро, почти упиралась в нее клювиком и, растопырив крылья, трепетала. Ее тельце вздрагивало.
– Похожа на пьянчужку, которая собралась блевать… – улыбнулась Галина.
– Или на роженицу, – добавил Фед. – Может, она решила снести яйцо?
Но я не разделяла их веселья.
В этих конвульсивных движениях маленького существа было нечто тревожное. Оно словно выполняло какой-то одинокий акт, и ему невозможно было ничем помочь.
– Идем, выпьем чего-нибудь, – заторопила нас Галина. – Хватит пялиться!
Птички как крысы. Когда-то я больше боялась воробьев, чем крыс.
– Идите, – сказала я. – Я подожду… Хочу подышать воздухом.
Фед открыл дверь, пропустил Галину вперед.
Я осталась стоять. Вечер, как и все другие вечера, был насыщен пузырьками кислорода, как бутылка с газированной водой. Все, как всегда: длинная чистая и почти пустая улица, упирающаяся в склон горы, запах хвои и цветов, вечерняя дымка. Покой… Друзья, которые ждут в бистро и знают твои вкусы…
Во мне тает лед, как в бутылке, которую вынули из морозильника. Пока что уровень этого «наводнения» не достиг груди, не растопил то, что находится выше. Мне еще холодно. Поэтому я надеваю на ночь шерстяные носки и… становлюсь слишком сентиментальной. Все-таки жить со льдом в мозгах и в сердце гораздо проще. Куда это годится, когда тебя душат слезы от одного лишь взгляда на небо, или красивый цветок, или бабушку в черных чулках…
Когда спустя несколько секунд я снова посмотрела вниз (лучше бы этого не делала!), птичка лежала брюшком кверху, поджав лапки.
Наводнение внутри меня всколыхнулось и сразу же растопило еще сантиметров пять льда ниже уровня аорты.
Эта птичка не была больна!
Она умирала.
Умирала у меня под ногами, уткнувшись клювиком в стену, – видимо, для того, чтобы из последних сил сохранять равновесие. Но когда и каким образом она перевернулась?
Умирая, птицы всегда переворачиваются брюшком кверху.
Но меня поразило не только это.
Акт смерти! Эта дрожь, которую мы приняли за какой-то птичий вирус, нелепо распростертые крылья, потуги, похожие на потуги роженицы, отчаянное напряжение маленького тельца.
Вот почему я почувствовала тревогу: у моих ног разворачивалась высокая трагедия, а я не сумела ее распознать! Если бы поняла – взяла бы птичку на руки. Она бы ощутила тепло и сочувствие в свою последнюю минуту. И не перевернулась бы на спину, выставив на всеобщее обозрение трогательное желтенькое брюшко (почему-то оно было гораздо светлее серых перьев на спинке и крыльях). Я представила, как утром наша прекрасная барменша подцепит метлой это тельце на совок и выбросит на помойку.
Я повернулась лицом к деревянной стене и не могла пошелохнуться. Если бы у меня был клюв – так же уперлась бы им в стену, чтобы не упасть. А потом почувствовала на своих плечах руки Вани-Джона.
– Я опоздал? – сказал он, поворачивая меня к себе.
Я покачала головой.
– Что случилось?
Видимо, мое лицо было тоже хорошенько подтоплено.
– У тебя есть платок? – спросила я.
Он вынул из кармана большой клетчатый носовой платок.
Не говоря ни слова, я склонилась над птичкой, завернула ее и понесла в садик за бистро.
Там ее похоронила. Иван-Джон помог вырыть ямку и совсем ничему не удивился.
…Если птицы – души умерших, которые иногда впархивают в окна и бьются о потолки, или просто пристраиваются на карнизе перед твоим окном и заглядывают в комнату, или садятся тебе на голову посреди площади, – кем была эта птичка, которая скончалась у моих ног?
Чего она ждала от меня? Что я не смогла понять? Куда улетел ее последний вздох?..
