Но самым поразительным открытием было то, что эти же самые лю-ди суют деньги в кармашек халата, в шинель, в ящик, или просто норо-вят вложить в руку. И благодарят, горячо, искренне, и, как оказалось по-том, чаще тогда, когда не за что благодарить. Поначалу Серый стыдился, возмущался, отмахивался. Но именно это раззадоривало. Люди настаива-ли, всовывали насильно. Сложную задачу решал Серый морально брать деньги или нет. Стрижак, с которым тогда налаживалась дружба, высказы-вался так: Людям всегда было свойственно благодарить врача, и благо-дарность эта во все века выражалась в материальной форме. Легенда о бессребрениках, говорил он, родилась только из того факта, что врачи могли не брать денег с бедняков. Но с богатых-то они брали, заметь! Кто такой Захарьин, ты, надеюсь, помнишь? Так вот, великий Захарьин брал с купцов по пятьсот рублей за визит! После этого можно прокатиться на собственном рысаке в трущобы и полечить бесплатно. Можно и пешком пройтись по морозцу, это полезно для здоровья. Почему ты должен отка-зываться, когда тебе дает наш советский вор? Впрочем, почему только вор? Человек так устроен, что, заплатив врачу, он чувствует себя застрахованным. Ему спокойнее. Люди поняли, что лечиться даром это даром лечиться. Пойми и тытебя благодарят! Знаешь, сколько берет за визит наш дорогой Тарковский? Я желаю, чтобы тебе платили десятую часть его гонорара! С каждого вызова! захохотал Васек. Жибоедов выразил-ся коротко: Лучше маленький трюльник, чем большое спасибо! Это было после того случая, когда Серый приклеил трешку к дверям некоего творческого дома, где ему, чтобы удобно было писать, под карточку под-ложили партитуру шестой симфонии Чайковского. Трешку, тряпичную и побелевшую, вынесла жена больного в прихожую, когда надевали шине-ли. Серый принял ее двумя пальцами, сказал Мерси!, испытывая одно желание плюнуть на эту трешку и приклеить ее ко лбу хозяйки. Но не плюнул и не приклеил, а, юродствуя, пошел к дверям, так и держа треш-ку двумя пальцами, указательным и средним. Чего он добивался, поче-му сразу не отвернулся? Выпендриться хотел перед Жибоедовым, навер-ное. А на лестнице заметался в унижении, волчком крутануло. Не знал, что сделать. Трудно сказать, как бы он вышел из положения, если бы по лестнице не поднимался маляр с ведром клейстера. Конечно, не только трюльник приклеил, но и дверь густо вымазал клейстером. Была, есте-ственно, жалоба, Серому объявили выговор. Но не в этом суть. Матюхин, который тогда был фельдшером, после собрания спросил Серого: Чет-вертак бы не приклеил, небось? И попал в десятку. Потому что Серый сам себя об этом спрашивал. И ответ, как ни крутите, выходил утверди-тельный. Не приклеил бы. Четвертак бы не оскорбил. Жибоедов был обижен в очередной раз, сказал Серому, что тот не прав, и про маленький трюльник тогда сказал, и про большое спасибо. Но бог с ней, с обидой жибоедовской! Серый увяз в другом. Получалось, что дело в.количестве денег все-таки, а не в том, что безнравственно деньги брать. Признаться себе было болезненно, но пришлось. Если вид денег стал притягивать. Если оказалось, что себя пересиливаешь, потому что деньги взять хочет-ся, они всегда нужны. Смятенный, он спросил Лиду, ак ему быть. Лида непривычно смутилась: не знаю, Антоша, но, по-моему, страшного в этом ничего нет. Потом сказала решительно, уже смеясь: И чем больше, тем лучше! Бери, Антошенька, нам с Катькой деньги очень пригодятся! Сейчас-то оя возьмет, сколько дадут, а тогда был сбит с высокого. Но высокое оказалось всего-навсего пороком воспитания. Как он в конце концов.решил, во-первых. Деньги принимать нужно, во-вторых. Но если принимать, то достойно, как законную- благодарность, в-третьих. Не гри-масничать, как Жибоедов, потому что его отнекиваниятоже ханжество. И люди к этому ханжескому приему приучены. Может быть, они все тако-вы, иначе почему они столь яростно настаивают на гонораре, когда ты от-казываешься?
О деньги, деньги! Тонкая материя. Почему мы стыдливо смолкаем, прежде чем произнесем это слово? Деньги. Которых всегда не хватает. Чтобы купить обновку вместо сносившейся уртки. Катьку обрадовать ве-лосипедом, помочь старикам, живущим на маленькую отцовскую пенсию! Если у тебя есть деньги, ты покупаешь овощи с рынка и превосходное мясо, а не всякую гниль, можешь пообедать в ресторане и не портить се-бе желудок и настроение в столовке. Оставим в покое Гавайские острова и накат океанической волны! Но раз в год на Южный берег Крыма? В свой законный профсоюзный отпуск! А ялтинские цены? А мечта о своем жилье? О махонькой такой кооперативной квартирке в две комнатки! Но своей! Увы, увы! О ней лишь мечтается;! Никогда еще Серый не думал так много о деньгах. Почему мы должны скрывать наши гонорары? Почему он не встретил на Скорой помощи ни одного человека, от-казавшегося бы от денег, если ему давали? Даже хиленькая Ленка Ма-зур, поначалу чуть ли не в обморок падавшая, когда совали, сейчас не отказывается ни от денег, ни от подарочков? Почему Жибоедов завистли-во посматривает на полированные витрины с хрусталем в квартире дирек-тора пищеторга, а потом старательно его раскручивает, заговорщиц-ки суля немедленный эффект от укола французского препарата, случайно оказавшегося у него в кармане, а Серый не препятствует этому, наобо-рот, жаждет расколоть торгаша? Почему в курилке слышатся вздохи, ког-да в который раз рассказывается легенда о помершем бродяге с зашиты-ми в лохмотья бриллиантами, случайно найденными в морге, но проворо-ненными бригадой скорой? Почему мечта санитаров грузинское авто? Представляешь, получаю вызов. Приезжаю первый, до милиции. Ма-шина вдребезги. В обломкахдва мертвых грузина, и у каждого пояс по животу, а в каждом поясе по сто тысяч!
Из- за того, что Жибоедов мечтает о грузинском авто, Серый и не хочет с ним работать. Одно делоторгаша раскручивать, но совсем дру-гое шмонать по карманам. Чаще это была пьянь, псы, те, кого они подбирали. Их положено было обыскивать и все найденное сдавать по акту. В вытрезвителе или милицейском околотке. Или спецтравме, куда везли даже с крохотной царапиной, на всякий случай. В опецтравме, где спать уложат, под микитки пощекочут, будешь брыкаться, по головке не погладят. И Кулиш, тогдашний заведующий, кулакам стучал каждое утро на нерадивых сотрудников, что забывают требовать акт о сдаче ценностей:
Допрыгаетесь до встречи с прокурором! И глазами блестел, играл глазами. Серый слышал, дога-дывался оседает, застревает между пальцами. Но чего не знал, того не знал. Однажды только, когда брали пса, еще по первому году на скорой, и нашли у него пачку купюр, шофер, уж и не упомнишь кто, сказал Се-рому: Хоть на бутылку пятишницу надо взять! Мы же возимся с ним! Нет! заорал Серый тогда. Я тебе дам возможность по-другому заработать! А тут эти мечты о грузинском авто. Серого уже не стеснялись в курилке. Нормальный парень! И нормальный парень понимал, о чем речь. И понимающе поддакивал. И со страхом ждал: что если доведется с кем-нибудь из стариков? Как тогда? Его же остракизму подвергнут! И однажды, выйдя из вытрезвителя, Жибоедов дал Серому рубль. Это твоя доля, усмехнулся, С паршивой овцы… Серый вспотел, как ки-пятком облился. Сказал небрежно: Чего ты! Оставь себе! Как это оставь?удивился Жибоедов. По-честному делюсь. Я не какой-нибудь Минский, который никогда ни копейки не отдаст! Минский был врач, из фельдшеров, он носил пенсне, холил русую эспаньолку и недавно вступил в партию, нацеливаясь ехать в загранку, за денежками. Я санитарский закон знаю! обиделся Жибоедов. Тот рубль Серый взял. Когда на сле-дующий день проснулся, отоспавшись после суток, и вскочил, встрепан-ный, голодный, сквозь отупение нож пронзил: Сделал что-то запретное! Что? Что? Что? Что? проскакало в мозгу, простучало копытами. Вспомнив, затрепетал. Он ограбил человека! Боясь, что Жибоедов его будет презирать! Что он сделал! Тут же врезался страх, что все раскроет-ся, отрезвевший пес напишет заявление, потащат к следователю. Немало наслышался в курилке, как потрошат на Петровке, тридцать восемь, от тех, кто уже успел там побывать. На Петрах допрашивает следователь, сам из санитаров, он все о Моспогрузе знает. У него раскалываются сразу. И не сможешь ты соврать. Как соврешь, если ограбил! Да, да! Ты ограбил человека, своего брата-человека! Серый вспомнил помидорную налитую ряху, раскрытый, храпящий, зловонно дышащий рот, засохшую блевотину на губах, мокрые, расстегнутые, в полосну, штаны, свои изга-женные руки, когда грузил. И это мурло мой брат? Тревога вытащила его на улицу, погнала по Садовому. На Таганке, в Успенской церкви, разменял червонец, половину того, что у него было, и роздал нищим. Немного полегчало. Чудак! рассмеялся Васек, когда Серый осторожно спросил его. Это обязательно надо делать! Только я сам не шмонаю. Зачем? На это есть мои фельдшера. А я делю. Васек все понял без по-яснений. Хреновые рыдания! сказал он. Ты рассуждаешь, беря в принцип следствие. А соображать надо по принципу причины. Ты врач! Почему ты должен возиться с пьянью? Пусть это делают другиемили-ция, вытрезвитель. В этой ситуации ты не выполняешь врачебного долга. Ты исправляешь несправедливость берешь то, что тебе положено. За то, что грузишь, тащишь, пачкаешься, страдаешь морально. Ты выслуши-ваешь эту мерзость, тебе еще и грозят, на тебя лезут с кулаками. Разве на тебя не лезли псы с кулаками? Лезли, отвечал смуро Серый. Но все равно это мародерство! Нет! твердо сказал Стрижак. Это то, что тебе причитается! Оставь ему на опохмелку, а остальное подели с бригадой. А если тебя, пьяного, так же? И поделом!сказал Стрижак. Не попадайся! Не доходи до свинского состояния! Человек за это должен расплачиваться! Больных жалетьтвой врачебный долг. Но псыстатья особая. -Не путай. И видя, что не убедил, закричал:
