— Что вы тут делаете? — послышался его сдавленный, должно быть, из-за больных связок голос.
— Которое тут фисташковое? Это?
— Нет.
— Это?
— Следующее.
— Благодарю. Знаете, лучше я вам сразу скажу. Платить я не буду. А поскольку я не плачу, то хотел бы по крайней мере помочь вам. Где тут вафельные стаканчики?
— Над вами.
— Премного благодарен.
Баумайстер вручил по стаканчику Мауди и Эстер. А увидев ребенка примерно тех же лет, который был не менее уродлив, чем девочка на полотне Брейгеля «Крестьянский танец», он спросил, чего дитя хочет, и затем исполнил его желание. Исчез он так же внезапно, как и появился. И когда по-детски распахнутые глаза Густля снова повзрослели, было уже поздно принимать какое-либо решение. Вора и след простыл.
— А сейчас мы навестим милейшую Таню Нагг, — сказал Амброс.
Через несколько минут он в сопровождении своих сладкоежек вошел в очень узкое помещение книжной лавки фрау Нагг.
— Мое почтение, уважаемая фрау Нагг!
И он весело сверкнул своими голубыми глазами, глядя на сморщенное, угрюмое существо с сальными волосами.
— Ваш Пехт валяется у меня уже больше месяца, — сказала она с таким выражением, будто только что упустила свой поезд.
— Ах, да, Пехт! Старина Пехт. Давайте же его сюда. А я подберу ему компанию.
В этот момент сильный порыв ветра распахнул легкую остекленную дверь лавки и сдул с прилавка всю картотечку Тани Нагг. Амброс, не растерявшись, мигом подскочил к двери и захлопнул ее.
— Посмотрите, что вы наделали! Это вы виноваты! Не могли дверь закрыть как следует.
— Сию же минуту все поправим, дорогуша. Дети, сюда! Поможем фрау Нагг.
— Ничего не трогать! А то мне после вас не разобраться.
Она вышла из-за прилавка, и ее фигура казалась еще более приземистой, что Амброс отнес на счет ее черного рабочего халата до пят, в котором она выглядела так, будто ее упрятали в церковный колокол. Она опустилась на колени и, что-то бормоча, принялась собирать карточки. Тем временем Амброс пробегал глазами полки, вытаскивая книгу за книгой и локтем ровняя ряды. Он заставил, даже вдохновил детей следовать его примеру и громоздил альбомы на подставленные ими липкие от мороженого ладошки.
Увидев такой размах покупательских намерений клиентуры, фрау Нагг слегка зарделась, и нежный румянец покрыл ее бледные, как вощанка, щеки. Она оставила в покое свой бумажный ворох, поднялась с пола, осторожно приняла ношу из детских рук, отнесла книги к кассе, быстро вернулась и, прямо-таки расщебетавшись, стала указывать на ту или иную обязательную для прочтения книгу в ее хорошо оснащенной детской библиотеке. Разумеется, в каждом случае испрашивалось согласие любимого и осмотрительного отца. Тот проявил понимание, и в итоге на прилавке выросла груда книг, тянувшая на несколько килограммов.
— Да вы просто книжные черви! И это прекрасно. Книги и только книги — истинные друзья! — она, можно сказать, распелась. — А Пехта я к сему прилагаю, господин Бауэрмайстер.
— Слишком щедро.
— Что вы! — И она начала составлять счет.
— Могу я поинтересоваться, почему вы пошли в книготорговлю?
— Что за вопрос! Потому что я люблю книги! Книга — это нечто, нечто… бесценное.
— А люди?
— ?..
— Людей вы любите?
— Вы чересчур непосредственны, господин Бауэрмайстер.
— О, я не хотел лезть вам в душу.
— Вы ничуть не задели меня.
Она отложила шариковую ручку, и ее лицо приняло неожиданно задумчивое выражение.
— Видите ли, я постарше вас. В жизни так часто приходится испытывать разочарования, что верить людям уже духа не хватает. Нет, я не люблю людей. Уже не люблю.
И ее понесло. Сама того не желая, она начала излагать историю своей жизни. Печальной жизни. Полной упущений, полной нерешительных шагов и желаний. Не ее, чужих желаний — матери, мужа, желаний детей, желаний соседей.
В какой-то момент голос ее вдруг потеплел, от металлической окраски не осталось и следа. Потом голос дрогнул, и Таня Нагг расплакалась. Плакала она долго. Амброс терпеливо безмолвствовал. Беспомощность этой неприметной во всех отношениях и обиженной судьбой личности тронула его. Девочки тоже молчали из инстинктивного чувства такта. Он коснулся ее руки, слегка сжал ее — у всех женщин холодные руки — и посмотрел ей прямо в глаза, словно в открытые раны. Но взгляд его не означал лицемерного утешения, и это испугало фрау Нагг. Однако она чувствовала, что он действительно слушал ее. Она высморкалась.
— Почему этот ребенок так на меня смотрит? Скажите ей, чтобы не смотрела так. Это пугает.
Амброс хотел было как-то возразить, но Мауди, немного оттеснив отца, протиснулась к той стороне прилавка. Она обвила руками фрау Нагг и прижалась головой к ее животу. Фрау Нагг охватил такой ужас, что мгновенно последовала чисто рефлекторная реакция: дама оттолкнула ребенка. Мауди чуть не упала, удержать равновесие помог выдвинутый ящик кассы, она оперлась на него и пристально посмотрела в глаза фрау Нагг. Голые по локоть руки книготорговки покрылись гусиной кожей, ей не под силу было выдержать невероятной власти этих детских глаз.
— Я… я… уложу книги в матерчатые сумки. Такие я выдаю только хорошим клиентам.
— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Амброс и, загружая сумки, не спускал глаз с Мауди.
— Мне было очень приятно, — ответила фрау Нагг, и в ее голосе вновь зазвучал металл.
Полуприсев в каком-то полукниксене, — видимо, сама почувствовала нелепость этого движения, — фрау Нагг открыла дверь магазинчика, выпустила странных своих гостей и тут же захлопнула, даже заперла ее.
— Ты же должен заплатить, — спохватилась Эстер, как только они сделали пару шагов по тротуару.
— Эстер, я заплатил. Сейчас тебе трудно это понять. Мы выслушали бедную женщину, которую обычно никто не хочет слушать. А это дороже, чем несколько книжек. И если у нее умная голова, она рассудит так же, как и я. Если нет — выставит счет, который я не буду оплачивать, а она в конце концов накатает заявление куда следует. К сожалению, она не умна. Она напишет заявление.
— Мы идем к Рейну? К овечкам? — спросила Мауди.
— Точно! — воскликнула Эстер и пустилась вскачь, то на одной, то на другой ножке.
Суховей улегся, небо затянулось тяжелыми облаками. Рыжий «воксхолл» почти бесшумно катился вниз по свежезаасфальтированной улице, вдоль скучных фасадов с увитыми нелиняющей зеленью ставнями.
Дороге в нижнюю часть города сопутствовала тишина. Амброс был задумчив и немногословен. Он часто поглядывал в зеркальце заднего вида, чтобы перед ним всегда было лицо Мауди.
Но когда вновь подъехали к шоссе, названному в честь библейского Заведея, к тому самому перекрестку, где у светофора дежурил булыжно-серый полицейский, на Амброса опять накатило игривое настроение, и его потянуло к новым приключениям.
— Что у нас на светофоре?
— Красный свет! — в один голос тонко пропели девочки.
— Но ни справа, ни слева я не вижу ни одной машины.
Он проехал перекресток, не теряя из виду полицейского. Тот и бровью не повел, хотя — Амброс готов был биться об заклад — явно заметил нарушение.
— Видали номер? — рассмеялся он, чувствуя боевой кураж, и сделал круг, огибая жилой квартал, после чего со скоростью улитки машина вновь выползла к тому же светофору, который все еще держал зеленый сигнал. Когда же вспыхнул красный и Амброс повторил свою проделку, а полицейский опять не среагировал, он остановился, подал машину назад, пересек перекресток — при красном сигнале, разумеется, — и заглушил мотор. Перед самым носом у полицейского.
— Прошу прощения. Я на минутку отлучусь. Надо кое-что объяснить этому джентльмену.
Он вышел из автомобиля и направился к полицейскому. Девочки незамедлительно выпрыгнули на дорогу и с обеих сторон прильнули к Амбросу.
— Милейший, вы случайно не заметили, как я проехал на красный свет?
— Как не заметить, — сказал полицейский мягким, как цыплячий пух, голосом.
— Это не навело вас на размышления?
— Нет.
— Так поразмыслите.
Страж порядка поразмыслил, снял фуражку и уставился на Амброса черными пуговками глаз. Нос свисал зрелой грушей, а рот с некоторым креном, почти лишенный верхней губы, был очень мал.
— Ну так что? — нетерпеливо наседал Амброс.
— При всем желании не могу, — пробормотал полицейский.
— Нет уж, доведем дело до конца! Я бросил вызов государственным властям. А вы что? Вы ничего не предприняли.
