Именно тогда мне вспомнилось приглашение Эдгара, высказанное им перед поспешным уходом из «Таверны Баулера». Он предложил мне найти его в фирме «Эллис и Аллан, оптовые торговцы». «Исправительный дом», так он его назвал. На углу Главной и Тринадцатой улицы. Это я и вознамерилась осуществить.
…Но сначала небольшое признание.
Отпущенная Мамой Венерой, собираясь покинуть ее мрачную берлогу, я увидела, как на дне несессера что-то блеснуло. Золото! Браслет Себастьяны, подаренный ей поклонником – принцем Нассауским, – в обитой мехом карете, которая бесшумно катила по берегу несшей взломанный лед Невы (было это в екатерининской России). «Ornez celle qui orne son siècle» – гласила надпись на нем. «Украшай ту, что украшает собой свой век».
Наверное, сердце у меня сжалось от тоски по моей утраченной Soror Mystica. Наверное, мне не очень хотелось оставлять подобную ценность посреди раскиданного содержимого моего несессера. Наверное… нет, не наверное. Позвольте мне сказать прямо: я не доверяла этой женщине в вуали. И потому ловким кошачьим движением быстро подобрала браслет, пока провидческий порыв Мамы Венеры сменился, как мне показалось, дремотой. Дремотой? Сказать доподлинно было нельзя, однако из угла до меня не донеслось ни единого слова.
Мне необходимо было приобрести… des choses quotidiennes[28], поскольку я завещала морю все прочие безделушки, подаренные мне моей мистической сестрой, – в приступе уязвленного самолюбия и жалости к себе, о котором теперь сожалела; мне требовалось обратить золотой браслет в наличность, причем незамедлительно.
Итак, сжимая браслет в руке, я пустилась на поиски Эдгара По. Не могу и не стану утверждать, что когда-либо наслаждалась его обществом, но в сфере коммерции мне никто, кроме него, известен не был. К тому же с Эдгаром можно было говорить по-французски, и это очень утешало – не важно, о чем бы разговор ни шел…
Человек за прилавком на нижнем этаже – нет, это был не Джон Аллан, я с ним так и не встретилась, но слышала описание его внешности – высокий дородный рыжеволосый шотландец с ястребиными чертами лица… Когда я спросила, где найти Эдгара – вернее, Эдди, – человек кивнул в сторону лестницы и, дернув плечом, тут же о нас обоих забыл.
Эдгар, с закатанными рукавами, сидел и читал, отодвинув в сторону гроссбухи, которые, по мнению его приемного отца (если бы кто-то удосужился у того поинтересоваться), заслуживали гораздо большего внимания, нежели «Эдинборо ревю» и прочие литературные излишества. Гроссбухи содержали подробный отчет о состоянии дел в компании «Эллис и Аллан», а потому не представляли ни малейшего интереса для Эдгара, черпавшего вдохновение не из будничных источников.
На площадке мне пришлось кашлянуть, хотя по ступенькам я поднималась намеренно грузным шагом. Эдгар наконец с трудом, но оторвался от страницы журнала. Он вскинул на меня свои серые глаза и, не сказав ни слова, вернулся к чтению. Я пожалела, что пришла, но еще острее почувствовала внезапную растерянность. Однако – и это был не просто инстинктивный порыв, но и тактический ход – пробормотала извинения по-французски и повернулась, чтобы покинуть склад. Эдгар мгновенно вскочил с места, будто разжавшаяся пружина, и предложил мне войти, сказав при этом:
– Bonne journée, monsieur[29]. Я вижу, вам удалось отцепить от себя мою сестричку. Немалый подвиг, признаться.
Не видя, куда сесть, я прислонилась к пеньковому мешку с кукурузной мукой и сразу закашлялась от золотистой пыли, усеявшей мои несвежие и уже выпачканные уличной грязью панталоны. Тогда я перебралась на ящик с гвоздями, стараясь сохранять притворно небрежный вид, свойственный, как я заметила, коммерсантам Ричмонда. Однако первые же мои слова, хотя и были произнесены на излюбленном наречии моего собеседника, оказались неудачно выбранными и вызвали со стороны Эдгара трижды неблагочестивую реакцию: брови взметнулись вверх, кровь бросилась в лицо, и на нем выразилось сильнейшее негодование. Я же упомянула только о том, что Розали оставила меня в обществе Мамы Венеры.
– Cette vieille femme![30] Она покоя мне не дает! – Эдгар хватил кулаком по гладко обструганной сосновой столешнице. Схватив журнал, он, казалось, исполнился решимости стряхнуть слова со страницы. – Она закабалила мою идиотку-сестру, а это прискорбно, весьма прискорбно.
Пытаясь направить разговор в новое русло, я опять промахнулась – принялась неловко выгораживать Розали.
– Ваша сестра высокого о вас мнения, – промямлила я, хотя ничего подобного от Розали не слыхивала, а вывела это заключение самостоятельно.
– О да, конечно, – отозвался Эдгар, – такого же мнения прачка о Ниагарском водопаде или торговка домашней птицей – о Фениксе… У дорогуши Розали добрая душа, вот только ума ни капли, и мнениям ее – грош цена.
Последовало молчание. Меня охватила жалость к изруганной девчушке, и я попробовала задеть больную струну, спросив по-английски:
– А что это за Мать Венера?
Эдгар, осклабившись, угрожающе показал резцы. Эта гримаса уродливо перекосила его мальчишеские черты. Он качнулся на стуле и, скрестив на груди изящные руки, испытующе меня оглядел. Решив не клевать на приманку, он размеренным тоном задал вопрос:
– Вы видели ее при дневном свете?
Я ответила, что нет.
– Разумеется, не видели. Летучие мыши избегают света. Но берегитесь, по ночам им раздолье.
Ну нет, он меня не запугает. Я этого не допущу.
– А почему она носит вуаль?
– В порядке любезности. – Эдгар расхохотался, совсем невесело.
Вокруг нас громоздились товары компании «Эллис и Аллан»: кучи мешков с кофе, которые чуть не лопались из-за разбухших от летней влаги зерен; чай, неупакованный и в банках с наклейками; лежащие на боку бутылки вина с этикетками всех стран света. По углам высились рулоны тканей, на полках хранилась готовая одежда. Здесь же – струны для лютни, лайковые перчатки, пудра для волос, пурпурного цвета перья для дамских шляп. Различные сельскохозяйственные приспособления, назначения которых я не смогла бы угадать, сколько бы ни ломала голову. Скобяные и металлические товары по алфавиту: амбарные замки, бороны, винты, гвозди, всевозможные режущие и колющие инструменты. Орудия с колесами, спицами, шипами и штырями, с виду более пригодные для пыточного подвала, нежели для мирной семейной фермы. Я заерзала на ящике с гвоздями (вроде того пресловутого ложа) и спросила у Эдгара:
– Но кто эта женщина? Вы говорите, она «закабалила» Розали…
Я уже поняла, что Розали знает о Маме Венере гораздо больше Эдгара. По крайней мере, должна знать, поскольку в ее присутствии не выказывала ни малейшего страха, тогда как Эдгара взрывало простое упоминание ее имени.
– Не могу сказать, кто она и что она, и не желаю гадать. Но всю нашу жизнь, всю нашу жизнь эта женщина поблизости. Слишком близко. – Не готов ли был Эдгар доверить мне какой-то секрет? Казалось, да, но вместо того он потянулся к «Эдинборо ревю», добавив: – Не желаю никого поблизости. Никого. А Розали пусть делает, чего хочет…
Разговор был окончен.
Тогда я затронула тему, непосредственно мне близкую, достала чеканный браслет с переливающимися драгоценными камнями.
– Сколько это стоит?
Глаза Эдгара расширились. Пока он молча взвешивал браслет на ладони, мысленно прикидывая цену, я сплела историю о его происхождении, сохранив принца, но заменив Себастьяну на безымянную «знакомую графиню». Однако Эдгар из моих россказней не слышал ни слова, он опять погрузился в собственные мысли, причем его отсутствующий взгляд был наполнен какой-то необыкновенной живостью.
Вдруг он сорвался с места и уже почти сбежал с лестницы, когда до меня донеслась его команда: «Скорее!» Если бы не этот приказ, которому я послушно подчинилась, нетрудно было вообразить, что Эдгар вознамерился улизнуть с моим сокровищем – попросту говоря, его похитить. Но нет, оказалось хуже – у него родился план.
Ездить верхом мне не доводилось. И я не могла притвориться, будто умею обращаться с животным, на которое в тот день была принуждена взобраться. Но выбора не оставалось. Следовало либо вскарабкаться на гнедую конягу с помощью Эдгара и пристроиться у него за спиной, либо, глядя с заднего крыльца фирмы «Эллис и Аллан», распрощаться и с ним, и со своим состоянием.
Куда мы направлялись и почему надо было так спешить, я понятия не имела. Эдгар на этот счет и словом не обмолвился, но на лице его сияла жизнерадостная улыбка, какой у него я еще не видела.
О, что это была за лошадь – казалось, настоящий зверь! Хотя на самом деле – обыкновенная ломовая кляча, вряд ли способная мчаться рысью, как это мне вспоминается. Гораздо отчетливей помню, как крепко я держалась за Эдгара. Последнее обстоятельство представлялось мне не совсем подобающим, однако уверена, у него и в мыслях этого не было. Помню его широкую спину, к которой от проступавшего на ней пота прилипала льняная рубашка; его гибкое, сухощавое, мускулистое, загадочное и вместе с тем слегка вульгарное тело, мне думается теперь, как нельзя лучше соответствовало его речи и нынешним его публикациям: Эдгар имеет склонность в своих критических обзорах жечь многих собратьев-беллетристов раскаленным пером до полного уничтожения.
