Полицейский смотрит на дверь чердака:
— Лестница есть?
Бабушка говорит:
— Она сломана.
— А сами как туда забираетесь?
— Я никак. Туда только мальчишки лазают.
Полицейский говорит:
— Ну раз так — полезайте… мальчишки.
Мы забираемся на чердак по веревке, полицейский за нами. Он открывает сундук, в котором мы храним все, что нам нужно для наших занятий: Библию, словарь, бумагу, карандаши и Толстую тетрадь, в которую мы все записываем. Но полицейский не собирается читать. Он роется в груде старой одежды и одеял, потом мы спускаемся с чердака. Внизу полицейский оглядывает сад и говорит:
— Сад мне не перекопать, это ясно. Ну ладно. Пошли!
Он ведет нас в лес — к той воронке, возле которой мы когда-то нашли труп. Трупа там уже нет. Полицейский спрашивает:
— Вы тут когда-нибудь были?
— Нет. Никогда. Мы так далеко заходить побоялись бы.
— И воронку эту не видели, и мертвого солдата?
— Нет, никогда не видели.
— Когда тут нашли того убитого солдата, при нем не было ни винтовки, ни патронов, ни гранат.
Мы говорим:
— Этот ваш солдат, должно быть, был очень рассеянным и безответственным человеком, раз потерял предметы, которые так необходимы солдату.
Полицейский говорит:
— Он их не терял. Их украли после того, как он умер. Вы в лесу часто бываете, может, у вас есть какие соображения на этот счет?
— Нет. Никаких.
— Но ведь кто-то же взял эту винтовку, патроны и гранаты!
Мы говорим:
— Кто бы решился трогать такие опасные вещи?
Мы в полицейском участке. Полицейский сидит за столом, а мы стоим перед ним. Он берет бумагу и карандаш, закуривает и начинает спрашивать:
— Как давно вы знаете экономку приходского священника?
— С весны.
— Где вы с ней познакомились?
— У бабушки. Она приходила к нам за картошкой.
— Вы носили в дом священника дрова и хворост. Сколько вам за это платили?
— Ничего. Мы носили дрова в благодарность за то, что экономка стирала нашу одежду.
— Она была к вам добра?
— Да, очень. Она кормила нас хлебом с маслом, стригла нам волосы и ногти и позволяла нам мыться в их ванне.
— Значит, была прямо как мать родная. Ясно. Ну а священник? Он к вам добр?
— Очень. Он дает нам книги и учит разным вещам.
— Когда вы в последний раз приносили священнику дрова?
— Пять дней назад. Во вторник утром.
Полицейский ходит по комнате вперед-назад. Потом он задергивает шторы и включает настольную лампу. Ставит возле стола два стула и приказывает нам сесть. Потом он направляет свет лампы нам в лицо:
— Вы хорошо относитесь к экономке священника?
— Да, очень хорошо.
— Вы знаете, что с ней произошло?
— А что, с ней что-то случилось?
— Да. Ужасный случай. Сегодня утром она, как обычно, растапливала плиту на кухне, и та взорвалась. Ее ударило прямо в лицо. Она в больнице.
Полицейский замолкает; мы ничего не говорим. Тогда он спрашивает:
— Вам что, нечего сказать на это?
Мы говорим:
— Когда у вас перед лицом что-то взрывается, то, конечно, вы попадете в больницу. Если не в морг. Ей повезло, что она осталась жива.
— Но она изуродована на всю жизнь!
Мы молчим. Полицейский тоже молчит. Он смотрит на нас. Мы смотрим на него. Наконец он говорит:
— Что-то, погляжу, не больно вы расстроены.
— Мы рады, что она осталась в живых после такого несчастного случая.
— Это не был несчастный случай. Кто-то спрятал в дровах взрывчатку. Точнее, патроны от армейской винтовки. Мы нашли гильзу.
Мы спрашиваем:
— Зачем кому-то понадобилось делать это?
— Чтобы убить ее или священника.
Мы говорим:
— Люди жестоки. Им нравится убивать. Война научила их этому. А всякая взрывчатка и патроны теперь повсюду валяются.
Полицейский кричит на нас:
— Хватит умничать! Это вы носите дрова священнику! Вы днями напролет болтаетесь в лесу! Вы обираете трупы! Вы на все способны! Это у вас в крови! У вашей бабки тоже убийство на совести! Она своего муженька отравила! Она действует ядом, вы — порохом! Ну, признавайтесь, ублюдки! Признавайтесь! Это ведь ваших рук дело!
Мы говорим:
— Не мы одни носим священнику дрова.
Он говорит:
— Это правда. Еще старик. Его я уже допросил.
Мы говорим:
— Кто угодно мог спрятать в дровах патрон.
— Да, но патроны не у всякого найдутся. Мне плевать на экономку! Я хочу знать, где патроны! И гранаты! И винтовка! Старик во всем признался. Я его хорошенько допросил, и он признался во всем. Но показать мне, где он спрятал винтовку, патроны и гранаты, он не смог! Так что он не виноват. Это вы! Вы знаете, где патроны, гранаты и винтовка, — и вы мне расскажете!
Мы молчим. Тогда полицейский бьет нас по лицу обеими руками. Справа и слева. У нас из носа и изо рта идет кровь.
— Признавайтесь!
Мы ничего не говорим. Он белеет от злости и бьет нас снова и снова. Мы падаем со стульев. Он бьет нас ногами по ребрам, по почкам, в живот.
— Признавайтесь! Признавайтесь! Это ваша работа! Признавайтесь!
Мы больше не можем открыть глаза и перестаем что-либо слышать. Мы измараны кровью, потом, мочой и калом. Мы теряем сознание.
Мы лежим на твердом земляном полу камеры. Сквозь маленькое зарешеченное окно проходит немного тусклого света, но мы не знаем, сколько времени, не знаем даже, утро сейчас или вечер.
Все тело болит. Стоит пошевелиться, и мы впадаем в полузабытье. Мы видим все как в тумане, в ушах звенит и в голове стучит. Нам страшно хочется пить, рот пересох.
Проходят часы. Мы не разговариваем. Позже приходит полицейский и спрашивает:
— Хотите чего-нибудь?
Мы говорим:
— Пить…
— Тогда говорите. Признавайтесь. Как признаетесь, будет вам и еда, и питье сколько захотите.
Мы молчим. Он спрашивает:
— Старик, а ты есть хочешь?
Никто не отвечает. Полицейский выходит.
Мы понимаем, что, кроме нас, в камере кто-то есть. Мы осторожно приподнимаем головы и видим, что в углу лежит скорчившись старик. Мы медленно подползаем к нему и трогаем его. Он холодный и окоченевший. Мы отползаем обратно к двери.
Когда за окошком совсем темнеет, полицейский приходит с карманным фонариком. Он светит на старика и говорит:
— Спи, дедушка. Завтра сможешь пойти домой.
Потом он светит на нас, прямо нам в лицо, каждому по очереди:
— Что, все еще нечего мне сказать? Как знаете. Я подожду. Или заговорите, или так тут и сдохнете.
Еще позже ночью дверь камеры снова отворяется. Входят полицейский, денщик и иностранный офицер. Офицер наклоняется над нами, смотрит на нас. Он говорит денщику:
— Немедленно позвонить на базу! Пусть вышлют санитарную машину!
Денщик выходит, офицер осматривает старика. Он говорит:
— Мерзавец забил его насмерть.
Он поворачивается к полицейскому:
— Ты за это заплатишь, скотина! Если б ты только знал, как ты за это заплатишь!…
Полицейский спрашивает нас:
— Что он сказал?
— Он говорит, что старик умер и ты дорого заплатишь за все, скотина!
Офицер гладит нас по голове:
— Мои бедные, бедные мальчики. Он осмелился мучить вас, грязная свинья!
Полицейский спрашивает:
— Что он со мной сделает? Скажите ему — у меня самого есть дети… я не знал… Он что, ваш отец или что?…
Мы говорим:
— Дядя.
— Почему же вы мне сразу не сказали?… Откуда мне было знать? Мне очень жаль! Что я могу сделать, чтобы…
Мы говорим:
— Молись.
Возвращается денщик, с ним еще солдаты. Нас кладут на носилки и несут в санитарную машину. Офицер садится рядом с нами. Полицейского солдаты сажают в джип, садятся по сторонам от него и увозят. Денщик за рулем джипа.
В армейском госпитале, в большой белой комнате, нас сразу осматривает врач. Он дезинфицирует наши раны, делает уколы от боли и от столбняка. Потом он обследует нас под рентгеном. У нас ничего не сломано, только несколько зубов выбито, но зубы все равно были молочные.
Денщик отвозит нас к бабушке. Он кладет нас на большую кровать офицера, а сам ложится на одеяло возле постели, на полу. Утром он приводит бабушку, а бабушка приносит нам в постель теплое молоко.
Когда денщик выходит, бабушка спрашивает:
— Вы сознались?
— Нет, бабушка. Нам не в чем сознаваться.
— Так я и думала. А что с полицейским?
— Не знаем. Но он больше не придет, это уж точно.
Бабушка хихикает:
— Депортация или расстрел, а? Свинья! Ладно, мы это дело отметим. Пойду сейчас курицу разогрею — я вчера ее зажарила. Я к ней еще не притрагивалась.
В полдень мы встаем с постели и идем на кухню.
Когда мы едим, бабушка говорит:
— Интересно, зачем вам понадобилось убивать ее?… Впрочем, я думаю, у вас на то были какие-нибудь причины.
Вскоре после ужина приезжает пожилой господин с девочкой, которая выше нас.
Бабушка спрашивает его:
