Они очень тихо говорят о войне, о дезертирстве, депортации, сопротивлении и освобождении.
По их мнению, иностранные военные, которые находятся в нашей стране и считаются нашими союзниками, на самом деле наши враги, а те, что скоро придут сюда победителями, вовсе даже не враги, а, наоборот, наши освободители.
Они говорят:
— Мой отец перешел на другую сторону. Он вернется домой вместе с ними.
— А мои родители ушли к партизанам. Жаль, я мал еще был, чтобы с ними уйти.
— А моих эти гады взяли. Депортировали.
— Ну, тебе их больше не видать. И мне — моих. Их уж в живых нет наверняка.
— Кто знает, может, кто и выживет…
— А за погибших мы отомстим.
— Эх, жаль, мы в войну еще маленькие были, ничего сделать не могли. А то б мы!…
— Да, войне скоро конец. «Они» придут не сегодня-завтра.
— Мы будем встречать их на ратушной площади с цветами!
Поздно ночью компания расходится. Все идут по домам.
Наша кузина уходит с каким-то парнем. Мы идем за ними. Они идут к замку и скрываются за руинами стены. Нам их не видно, зато хорошо слышно.
Наша кузина говорит:
— Ложись… вот так, на меня… Да, вот так. Целуй меня! Целуй!
Парень говорит:
— Ты такая красивая! Я хочу тебя!
— И я хочу тебя. Но я боюсь. Что, если я забеременею?…
— Тогда я женюсь на тебе. Я люблю тебя. После освобождения мы поженимся.
— Мы еще слишком молоды. Нам надо подождать.
— Я не могу ждать!
— Постой! Ты делаешь мне больно… не надо, милый, не надо…
Парень говорит:
— Да, ты права… Но ты ласкай меня. Дай мне руку… вот так — ласкай меня вот так… Повернись — я хочу тебя целовать, пока ты меня ласкаешь… вот здесь… и здесь…
Наша кузина говорит:
— Нет, не надо! Мне стыдно… О! О! Еще! Еще! Я люблю тебя, люблю!…
Мы идем домой.
Мы идем к священнику — вернуть книги, которые он нам давал.
Дверь нам открывает пожилая женщина. Она впускает нас и говорит:
— Святой отец ждет вас.
Священник говорит:
— Садитесь.
Мы кладем книги на стол и садимся. Священник глядит на нас и говорит:
— Я вас ждал. Вас долго не было.
Мы говорим:
— Мы хотели сначала дочитать книги. И мы были очень заняты.
— А как же ваше мытье и стирка?
— Теперь у нас есть все, что нужно. Мы купили лохань, мыло, ножницы и зубные щетки.
— На какие деньги?
— Мы зарабатываем в кафе. Мы играем и поем.
— Эти кафе — места на погибель души. Особенно в вашем возрасте.
Мы молчим. Он говорит:
— И за деньгами для той слепой вы тоже давно не приходили. Скопилась довольно порядочная сумма… Вот, возьмите.
Он вручает нам деньги. Мы говорим:
— Оставьте себе. Вы дали достаточно. Мы брали ваши деньги, только когда это было абсолютно необходимо. А сейчас мы зарабатываем довольно для того, чтобы давать немного Заячьей Губе. И мы научили ее работать. Мы помогли ей вскопать их сад и посадить картошку, бобы, кабачки и помидоры. Мы дали ей цыплят и кроликов, чтобы она их разводила. Она больше не просит милостыню. И ваши деньги тоже ей больше не нужны.
Священник говорит:
— Тогда оставьте их себе. Вам больше не надо будет зарабатывать в кафе.
— Нам нравится работать в кафе.
Он говорит:
— Я слышал, вас били… пытали…
Мы спрашиваем:
— А что стало с вашей экономкой?
— Она пошла на фронт, чтобы ухаживать за ранеными. Она погибла.
Мы ничего не говорим. Он спрашивает:
— Может быть, вы хотели бы исповедаться? Я дал обет хранить тайну исповеди. Вам нечего бояться. Вы можете покаяться…
Мы говорим:
— Нам не в чем каяться.
— Вы не правы. Такой грех — это тяжкая ноша. Покаяние облегчит ее. Господь прощает всех, кто искренне раскаивается в своих грехах…
Мы говорим:
— Мы ни в чем не раскаиваемся. Нам не в чем.
После долгой паузы он говорит:
— Ведь я все видел в окно. Тот хлеб… Но отмщать дано лишь Богу. У вас нет права брать на себя Его дело.
Мы молчим. Он спрашивает:
— Могу я благословить вас?
— Да, если вы этого хотите.
Он кладет нам руки на головы:
— Господь всемогущий, благослови этих детей. Прости им согрешения вольные и невольные, прости им то, что они сотворили. Это бедные заблудшие агнцы, они потеряли путь в этом ужасном мире, они — жертвы нашего исковерканного времени и не ведают, что творят. Молю Тебя, спаси души этих детей и очисти их в своем бесконечном милосердии и благодати. Аминь.
Потом он говорит нам:
— Навещайте меня иногда, даже если вам ничего от меня не нужно.
Каждый день на стенах домов и заборах в Городке появляются плакаты. Один плакат изображает лежащего на земле старика, которого неприятельский солдат протыкает штыком. На другом плакате неприятельский солдат бьет ребенка другим, совсем маленьким ребенком, которого держит за ноги. Еще на одном неприятельский солдат тащит за руку женщину, разрывая при этом ее платье на груди. Рот женщины открыт, как бы в крике, а по щекам текут слезы.
Люди, глядя на эти плакаты, боятся прихода неприятельских солдат.
Бабушка смеется:
— Вранье. Бояться нечего.
Люди говорят, что Большой Город захвачен неприятелем.
Бабушка говорит:
— Если они перешли Большую Реку, их уже ничто не остановит. Скоро они будут здесь.
Наша кузина говорит:
— Тогда я смогу вернуться домой.
Однажды люди начинают говорить, что армия сдалась, что военные действия прекращены и война кончилась. На следующий день они говорят, что у власти новое правительство и война продолжается.
На поездах и машинах в Городок приезжает много иностранных солдат и солдат нашей армии. Многие ранены. Когда люди начинают расспрашивать наших солдат, те отвечают, что ничего не знают. Они проходят через Городок и по дороге, ведущей мимо лагеря, уходят в соседнюю страну.
Люди говорят:
— Они бегут. С ними все кончено.
Другие возражают:
— Они временно отступают для перегруппировки. Они остановят неприятеля здесь и не дадут ему перейти границу.
Бабушка говорит:
— Посмотрим.
Много людей проходит мимо бабушкиного дома. Они тоже идут в другую страну. Они говорят, что покидают нашу страну навсегда, потому что здесь скоро все будет захвачено неприятелем, а неприятель станет мстить. И он ввергнет нашу страну в рабство.
Некоторые идут пешком, с мешками за спиной, другие толкают велосипеды, нагруженные разным имуществом, — например, к раме могут быть привязаны скрипка, поросенок в клетке, кастрюли… Третьи сидят на телегах, которые тянут лошади: эти увозят с собой всю свою мебель и другое имущество.
Большинство людей — жители Городка, но некоторые пришли из других мест.
Однажды утром денщик и иностранный офицер приходят попрощаться.
Денщик говорит:
— Все кончено. Но лучше побежденный, чем мертвый.
Он смеется. Офицер заводит граммофон и ставит пластинку. Мы молча слушаем музыку, сидя на большой кровати. Офицер крепко обнимает нас и плачет:
— Я больше никогда не увижу вас!…
Мы говорим:
— У вас будут свои дети.
— Я не хочу.
Потом он говорит, указывая на граммофон и пластинки:
— Оставьте это себе на память обо мне. Но словарь отдайте. Все равно вам теперь надо будет учить другой язык.
Однажды ночью мы слышим взрывы, ружейные выстрелы и пулеметные и автоматные очереди. Мы выходим посмотреть, что происходит. Мы видим, что в лагере пожар. Мы решаем, что пришел неприятель, но на следующее утро в Городке все тихо; слышна только далекая канонада.
В конце дороги, которая ведет к военной базе, больше нет часового. В небо поднимается густой тошнотворный дым. Мы решаем пойти посмотреть, что там горит.
Мы входим в лагерь. Он пуст. Никого нет. Некоторые постройки еще горят. Запах невыносим, но мы зажимаем нос и идем дальше. Наконец мы подходим к ограде из колючей проволоки. Мы поднимаемся на сторожевую вышку. Мы видим широкий плац, на котором возвышаются три высокие черные кучи. Потом мы замечаем вход на огороженную территорию. Мы спускаемся с вышки и идем туда. Это высокие, большие железные ворота, которые оставили распахнутыми настежь. Над воротами на иностранном языке написано: «Транзитный лагерь». Мы входим в ворота.
Черные кучи, которые мы заметили с вышки, состоят из обугленных тел. Некоторые сгорели полностью, остались только кости. Некоторые почти совсем не обгорели. Таких тел очень много. Большие и маленькие. Взрослые и дети. Наверное, их сначала убили, потом сложили в кучи, облили бензином и подожгли.
Нас тошнит. Мы убегаем из лагеря. Мы идем домой. Бабушка зовет нас обедать, но нас снова тошнит.
Бабушка говорит:
— Небось опять ели какую-нибудь дрянь.
Мы говорим:
— Да. Зеленые яблоки.
Наша кузина говорит:
— Они сожгли лагерь. Надо пойти посмотреть. Пока там никого нет.
— Мы там уже были. Там не на что смотреть — ничего интересного.
