— У папы сейчас трудное время, — сказала она. — Столько всяких обязанностей. Я думаю, нам следует набраться терпения.
— Разумеется, — ответил Билли. — Шла бы ты в дом. Тут холодно.
— Ничего. Кстати, откуда у тебя сигарета?
— Я много чего делаю, о чем ты не знаешь. У меня своя жизнь, совсем другая.
Она кивнула.
— Пожалуй, я все-таки пойду, — сказала Сьюзен. — Ужасно устала.
— Ладно.
— Просто он иногда теряет власть над собой, — сказала Сьюзен. — Но, по-моему, папа меняется к лучшему. Старается. Нужно просто потерпеть.
— А ты не заметила, что вещей он не ломает? — спросил Билли. — Я раньше тоже так думал. Что он просто теряет власть над собой. Но после сегодняшнего скандала мне попалась на глаза стеклянная курочка, та, что на подоконнике стоит. И знаешь? Сколько я себя помню, она всегда была у нас, стояла на самом виду, и он ни разу ее не тронул. Так что я начинаю думать, знаешь ли, что ему хочется причинять нам боль. Он понимает, что делает. Если бы он и вправду терял власть над собой, то давным-давно расколотил бы этого куренка.
— Он тебя ударил?
— Папочка? Ну что ты. Он меня отродясь пальцем не тронул.
— Билли, выйди сюда, на свет.
— Я в полном порядке.
— Что случилось? Расскажи.
— Ну, получил пару оплеух. Ладонью. Очень похожих на поцелуи.
— Выйди на свет. Я хочу посмотреть.
— Забудь, — сказал он. — Я действительно в порядке. Но хочу тебе кое-что сказать.
— Что?
— Рано или поздно я его убью, и мне не хотелось бы, чтобы, когда я это сделаю, люди говорили, будто я утратил власть над собой. Хорошо? Я убью его, но больше никому вреда не причиню и ничего не разобью, не сломаю. Погоди. Мне нужно, чтобы ты поняла. Чтобы рассказала всем, как одной ночью стояла здесь со мной и я сказал тебе, что собираюсь убить его. Только его. Никого больше. Сделаешь это? Окажешь мне такую услугу?
Сьюзен поплотнее прижала руки к груди.
— Какой ты все-таки глупый, — сказала она. — Я иногда гадаю — ты сам-то хоть понимаешь, какой ты глупый?
Сьюзен выключила в спальне свет, легла в постель. По обоям кружили в темноте розовые маргаритки. Услышав, как подъехала машина отца, она встала, накинула халат и спустилась вниз. Выглянула по дороге на кухню в окно столовой — Билли на заднем дворе не было. Может быть, он уже лег; может быть, отправился на прогулку по окрестностям. Она достала из холодильника молоко и, когда в кухню вошел отец, уже ставила кастрюльку на плиту.
— Привет, папочка, — сказала она.
Он постоял в двери, вглядываясь в нее так, точно знал ее когда-то давно, но не может теперь припомнить ни имени ее, ни точных обстоятельств их знакомства.
— Мне что-то не спится, — сказала она. — Выпьешь со мной молока?
— Сьюзен, — произнес он.
— Садись, — сказала она, вытягивая стул из-под кухонного стола.
— Как ты, Сьюзен? — спросил отец. — Как школа?
Эту его манеру говорить она знала: старательно точное произношение каждого слова, учтивость, почти официальность. Когда отец выпивал лишнего, к нему возвращался давний акцент.
— В школе все превосходно, папочка. Ну, школа — она и есть школа. Садись. Молоко сейчас согреется, минута — и готово.
Он аккуратно прислонился к холодильнику. Пылкое, невинное, как у мальчика, лицо. После работы он так и не переоделся — белая рубашка, галстук в строгую полоску. Надо же, побил Билли, вылетел из дома, чтобы напиться, вернулся через несколько часов, а узел его галстука так идеальным и остался.
— Ты будешь королевой выпускного бала, — сказал он. — Я так горжусь тобой, радость моя.
— Встречи с выпускниками, папочка. Выпускной бал когда еще будет — весной. Пока я всего лишь принцесса. А королевой скорее всего станет Розмари. Она же местная. И в школе у нее примерно триллион друзей.
— Королевой станешь ты, — сказал он. — Да. О да, все выберут тебя.
Молоко уже начинало пузыриться у стенки кастрюли, Сьюзен сняла ее с огня, покачала в воздухе.
— Я не похожа на Елизавету, папочка, — сказала она. — Да и красивых девушек в школе немало. И ты даже не представляешь себе, как они одеваются.
Сьюзен тут же втянула в себя воздух, словно надеясь всосать вместе с ним последнюю фразу и проглотить ее. «Не жалуйся ему на нехватку денег, особенно когда он такой». Впрочем, выражение отцовского лица не изменилось. Он продолжал смотреть на нее влажными, несфокусированными глазами.
— Принцесса, — сказал он. — Они сделают тебя королевой. Обещаю.
Он большой, опасный, он переполнен любовью. А если ее не выберут, что тогда будет?
— Быть одной из принцесс — это уже большая честь, — сказала она. — Да садись же, папочка. Молоко готово.
Интересно, куда подевался Билли? Отца он, конечно, не убьет, это понятно, а вот отец, если Билли войдет сейчас в кухню и поведет себя определенным образом, может сделать все что угодно.
— Ты не просто принцесса, — сказал он, опускаясь на стул. — А вообще, как ты? Счастлива? Как Тодд?
— Тодд — он и есть Тодд, — ответила она, разливая по чашкам молоко.
— Школа есть школа, а Тодд есть Тодд, — произнес он. — Как-то невесело это звучит. Не очень счастливо.
Она поставила перед ним чашку, сказала:
— Не слушай меня. Все отлично. Наверное, у меня синдром выпускницы, что-то в этом роде.
— Как?
— Синдром выпускницы. Отчаянное желание покончить со школой, пока ты в ней на хорошем счету. Медицина тут все еще бессильна.
Отец покивал, глядя в чашку с молоком.
— Мы с твоим братом немного повздорили сегодня, — сказал он.
Отец хотел столь многого. И мог причинить столько вреда.
— Слышала, — отозвалась она. — Мне хотелось бы, чтобы вы не ругались так часто.
— Ты это не мне говори. Ему. Хочешь знать, как он меня обозвал?
— Что?
— Свиньей, вот как. Свиньей.
— Ох, папочка.
— Обычно он так полицейских называет. Обозвал меня говенной свиньей, прости за грубое слово. Вот как теперь разговаривает со мной твой брат.
— Тебе не стоит принимать близко к сердцу все, что он говорит.
— А твоя мать велела мне убираться из дома…
Перенасыщенный эмоциями голос отца звучал сдавленно. Лицо его потемнело.
— Она просто была расстроена, — сказала Сьюзен. — Ты же знаешь, нервы у нее все время натянуты, ей просто не под силу переносить ваши ссоры.
— Наверное. Наверное, это так. Ты все понимаешь, правда? Тебе всего восемнадцать лет, а ты уже так много понимаешь.
— Не так уж и много. Послушай, папочка, время позднее. Мне надо поспать.
— Если бы твоя мать понимала хоть половину того, что понимаешь ты. Господи, если бы она не злилась так все время.
— Мне завтра придется встать около пяти…
Он положил ей на голову ладонь. Выражение его лица она прочитала с легкостью: любовь, жажда любви, бездонное горе.
— Сьюзи, — произнес он. Теперь лицо его было молящим, исполненным детской, еще не осознанной, страстной потребности.
— Я здесь, — сказала она. — Здесь, с тобой.
Она оставалась неподвижной. Страх и непонятное возбуждение владели ею. Не желание, нет, это неточное слово. Она сознавала власть, которую могла бы приобрести. Слышала, как на футбольном поле выкликают ее имя, видела, как возносится в пропитанный светом прожекторов воздух корона. Медленно, нежно она сжала большую, исстрадавшуюся голову отца своими тонкими ладонями, привлекла его лицо к своему. От отца пахло пивом — запах сильный, но вовсе не неприятный. Человеческий запах. Сьюзен думала, что он отдернет голову. Не отдернул. Она испугалась. И позволила поцелую длиться и длиться.
Слова не шли из горла Зои. И она просто смотрела. С плюща, который дюйм за дюймом вытягивался вверх из китайского горшка, сорвался листок. Пыль становилась в квадрате света то яркой, то темной. Призрак скользил по ковру, беззвучно выкликая все то, чего он не смог отыскать.
— Зои? — позвала мама. — Зои, ты здесь?
Она кивнула. Мама простучала каблучками по половицам. И вошла, неся с собой неистовство ароматов, замысловатое посверкивание. Нейлоновые чулки ее, скрипя, терлись о юбку.
— Ну правильно, — сказала она. — Не одета. И на голове воронье гнездо. Он будет здесь через двадцать минут, Зои. Ты понимаешь это? Знаешь?
— Угу, — ответила Зои.
— Так пошевеливайся.
— Я ненавижу это платье.
Из маминого рта исторгся звук, сухой и сосущий. Сегодня губы ее изгибаться отказывались и обратились в прямую линию.
— О том, что ты его ненавидишь, следовало сказать мне на прошлой неделе, — заявила она. — На прошлой неделе у нас нашлось бы время что-то придумать. А сейчас мне нужно, чтобы ты надела это платье, причесалась и умылась — и все ровно за десять минут. Поняла?
