– Ты не чувствуешь, что будто ожил с тех пор, как… – Мне страшно спрашивать, я словно раскрываю какую-то постыдную тайну. Но мне важно знать, ощущает ли он то же самое.
Он не медлит с ответом:
– Я с тех пор всё больше чувствую.
Да, думаю я. Всё. Будто щелкнул переключатель, и всё заработало: и я, и всё во мне, всё хорошее и всё плохое, и орет на полную громкость.
Он хватает прутик и разламывает его между пальцами.
– По ночам я продолжаю лихачить на борде, – говорит он. – Хреновы трюки, которые только самые дебилы делают, и я тоже это все вытворяю… пару раз даже спьяну.
Тоби – один из немногих скейтеров в городе, кто регулярно и с неизменным успехом умудряется побороть гравитацию. Если уж он сам считает, что подвергает себя опасности, то это уже совсем что-то самоубийственное.
– Она бы расстроилась, Тоби. – Как я ни стараюсь, в моем голосе звучит мольба.
Он растерянно вздыхает:
– Знаю, знаю. – Он прибавляет шаг, словно пытаясь убежать от сказанных слов. – Она бы меня убила. – Тоби говорит это с такой убежденностью и с таким волнением, что я уже и не знаю, о чем он: о его трюках или о том, что случилось между нами. – Этого больше не повторится.
– Хорошо, – отвечаю я и все еще не понимаю, что он имеет в виду. Но если он о нас, то пусть не волнуется. Я настороже. Я пообещала Бейли, что мы больше не будем.
Но даже додумывая эту мысль, я ловлю себя на том, что пожираю его глазами: его широкую грудь, сильные руки, его веснушки. Я помню, как его рот жадно впивался в мои губы, как он запустил огромные ладони мне в волосы, как меня охватил жар от его тела, как это было…
– Это так безрассудно, – замечает он.
– Угу. – У меня слегка сбилось дыхание.
– Ленни?
Подайте мне нюхательные соли.
Он смотрит на меня как-то странно, но потом, как мне кажется, читает мои мысли по глазам: я вижу, как расширяются у него зрачки и блестит взгляд. Он быстро отворачивается.
ПРИДИ В СЕБЯ, ЛЕННИ.
Мы молча идем через лес, и я понемногу успокаиваюсь. За густой листвой почти не видно ни луны, ни звезд, и мне кажется, что я плыву по тьме и тело мое рассекает воздух, словно воду. С каждым шагом шум реки становится все громче, и я вспоминаю Бейли. День за днем, год за годом мы шли по этой тропинке и болтали, забыв обо всем, ныряли в пруд, а потом целую вечность валялись на прогретых солнцем камнях…
– Я такая потерянная, – шепчу я.
– Я тоже. – У него обрывается голос. Он больше ничего не говорит и не смотрит на меня – просто берет за руку и не отпускает. Мы забираемся дальше в глушь и пробираемся на ощупь в густую тьму.
– И я чувствую себя виноватой, – тихо говорю я, почти надеясь, что ночь поглотит мои слова и Тоби их не расслышит.
– И я тоже, – шепчет он в ответ.
– Но не только поэтому, Тоби…
– Что?
Со всех сторон тьма, и он держит меня за руку. Наверное, я даже смогу сейчас сказать это.
– Мне стыдно, что я все еще живу…
– Пожалуйста, Ленни. Не надо.
– Но она… в ней всегда было настолько больше всего…
– Нет. – Он не дает мне закончить. – Она бы ужасно расстроилась, что ты думаешь такое.
– Знаю… – И тут я выпаливаю то, о чем запретила себе даже думать, не то что говорить: – Тоби, она в гробу.
Я говорю это вслух, почти вскрикиваю. От этих слов у меня кружится голова, и мне так тесно, что хочется выпрыгнуть из тела.
Я слышу, как он шумно втягивает воздух. А потом говорит. Голос его звучит так тихо, что его почти заглушает шум шагов:
– Нет, это неправда.
И я тоже это знаю. Я поняла две вещи разом.
Тоби крепче сжимает мою руку.
Когда мы добираемся до ущелья Флайинг-Мэн, небо потоком изливается через просветы в листве. Мы садимся на плоский камень, и полная луна так ярко освещает реку, что вода превращается в чистый бурлящий свет.
– Почему мир все еще сияет? – говорю я, лежа под небом и пьянея от звезд.
Тоби не отвечает; он трясет головой и ложится рядом, так близко, что мог бы обнять меня, а я могла бы положить голову ему на плечо. Но ни он, ни я этого не делаем.
Потом он начинает говорить, и его тихие слова растворяются в ночи, словно дым. Он говорит о том, что Бейли хотела устроить свадьбу прямо тут, в ущелье, чтобы они могли прыгнуть в пруд, едва произнеся клятвы верности. Я приподнимаюсь на локте: в лунном свете я так ясно это вижу, словно смотрю кино. Я вижу, как Бейли, промокшая до нитки в своем оранжевом свадебном платье, смеется и ведет процессию обратно домой. Ее небрежная красота так огромна, что идет в нескольких шагах перед ней, точно глашатай. Тоби говорит, и в фильме из его слов я вижу, какой счастливой была бы моя сестра, и внезапно теряюсь. Куда теперь денется все это счастье, наше счастье? Я плачу, и лицо Тоби склоняется надо мной; слезы его падают мне на щеки, и я не понимаю, где заканчиваются его слезы и начинаются мои. Я понимаю только, что все счастье закончилось и что мы опять целуемся.
(Найдено на ветке дерева за школой Кловера)
В дверь звонит Джо Фонтейн. Я лежу с открытыми глазами и мечтаю переехать в Антарктиду, чтобы сбежать от всей этой неразберихи с Тоби. Я приподнимаюсь на локте и заглядываю в окно, в ранний жесткий свет.
Джо будит нас. Вот уже полторы недели, со времени его первого визита, он приходит на рассвете со своей гитарой, пакетом шоколадных круассанов из пекарни и парой дохлых жуков для дядюшки Бига. Если мы еще спим, он входит в дом, заваривает кофе (густой, как смола) и сидит за кухонным столом, меланхолично перебирая струны. Иногда он спрашивает, не хочу ли я помузицировать, и я отвечаю «нет», и он говорит «ладно». Вежливая ничья. Он больше не упоминал Рейчел, ну и отлично.
Самое странное в этом всем то, что никому из нас это не кажется странным. Даже дядюшка, который никогда не был жаворонком, топает вниз по лестнице, приветствует Джо энергичным шлепком по спине, проверяет пирамиды (Джо уже проверил их до него) и продолжает разговор, начатый предыдущим утром. В данный момент их общий obsession du jour — это взрывающиеся торты.
Дядя слышал, что одна женщина из Айдахо готовила мужу торт на день рождения, когда внезапно загорелась мука. Стояла засуха, и в воздухе буквально искрило электричеством. Женщину окружило облако муки, из-за статики в ее пальцах вспыхнула искра, и случился взрыв. Случайная мучная бомба! Теперь дядюшка уговаривает Джо поставить совместный эксперимент во имя науки. По очевидным причинам мы с бабулей резко против такого плана. «Хватит нам катастроф», – решительно заявила вчера бабуля. Думаю, что дядя обкурился до того, что мысль о взрывающемся торте стала для него куда смешнее и привлекательнее, чем должна быть. Но вот что непонятно, так это почему Джо полностью разделяет его энтузиазм.
Сегодня воскресенье, и через несколько часов мне пора отправляться на работу. Когда я добираюсь на кухню, там стоит суматоха.
– Доброе утро, Джон Леннон, – приветствует меня Джо, поднимая взгляд от гитары и одаривая меня такой сногсшибательной улыбкой, что я думаю «ну и зачем я обжимаюсь с Тоби, Бейлиным Тоби?» Я улыбаюсь в ответ этому о-святые-лошади-очешуительному Джо Фонтейну, который, судя по всему, поселился у нас на кухне. Все так запутано. Мальчик, который должен меня целовать, ведет себя по-братски, а тот, кто должен быть мне братом, целует. Фигня какая-то.
– Привет, Джон Леннон, – повторяет за ним бабуля.
Ну и дела… Это что, эпидемия?
– Только Джо разрешается меня так называть, – ворчу я.
– Джон Леннон! – Дядюшка влетает на кухню, сгребает меня в охапку и проводит в танце от угла до угла. – Как поживает моя девочка?
– Почему у всех такое хорошее настроение? – Я чувствую себя Скруджем.
– У меня нехорошее настроение, – улыбается во весь рот бабуля, косясь на Джо. Волосы у нее сухие. Никаких горестных душей сегодня утром. Впервые. – Ночью мне в голову пришла интересная мысль. Сюрприз.
Джо с дядюшкой смотрят на меня и пожимают плечами. Бабулины идеи иногда даже чудней, чем у дяди, но вряд ли на сей раз это будет что-то связанное с некромантией или взрывами.
– Мы тоже не в курсе, душенька, – ревет дядя баритоном, совершенно не подходящим для восьми утра. – Переходим к другим свежим новостям. Сегодня Джо осенило: он поставил цветок Ленни под одну из пирамид. Поверить не могу, что сам до этого не додумался!
Дядя смотрит на Джо с отцовской гордостью, не в силах сдержать волнения. Как это у Джо получилось так быстро к нам втереться? Может, потому, что он никогда не знал ее, не помнит о ней, он – часть мира, в котором нет сердечной боли…
У меня звонит телефон. Я смотрю на экран: это Тоби. Я дожидаюсь автоответчика и чувствую себя худшим человеком на свете. Само его имя напоминает мне о прошлой ночи, и желудок у меня сводит спазмами. Как я допустила это?
