…Но всё же я продолжал мыслить и что-то вспоминать, и был окружён точно чувственным океаном неисчислимого множества воспоминаний, мыслей, переживаний и надежд, которым предшествовало и за которыми следовало смутное и непреодолимое ожидание. И под конец подобное состояние так утомило меня, что всё начало путаться в моём воображении; я смотрел на освещенную фарами дорогу перед мчащимся автомобилем, стараясь сосредоточить внимание на какой-нибудь одной спасительной идее. Василий говорил, что прожил не одну жизнь, а несколько, ну так почему бы мне не завершить эту нынешнюю и не начать другую, ведь тем, в чём я живу сейчас, вовсе не ограничены мои возможности. Я видел, в теоретической и умозрительной перспективе, целую последовательность постепенных моих превращений. Неизменным было моё сопровождение — Таня.
Она представляла себе только одну возможность счастья, ту, которую она отдавала мне, одному лишь мне, и к которой остальное было лишь случайным дополнением. И даже теперь, когда возможность нашего совместного счастья исчезла, даже теперь этот юношеский разгон сильнейшего чувственного мироощущения доходил до меня мощным всплеском. Она помнит и любит меня — для меня это было так же очевидно, будто бы она была сейчас рядом со мной и говорила бы мне об этом.
В моей жизни было несколько вещей, которым я никогда не мог сопротивляться: это был предпринимательский зуд, страсть к организации новых бизнесов; это были непреодолимо притягивающие меня море и горы; это была ночная жизнь — нестихающее веселье ночных заведений; и это было, наконец, лицо Тани, которое неизменно — где бы я ни находился — появлялось передо мной, едва я закрывал глаза. Она долгое время занималась музыкой, и то, что она играла мне на пианино, когда я бывал у неё дома, наполняло мою душу неповторимым очарованием, которое бесконечно шло точно по звуковой музыкальной спирали и с каждым новым кругом проходило мимо тех же чувств, которые были задеты раньше и которые словно стремились следовать за удаляющейся, медленно улетающей мелодией. Нечто похожее, мне казалось, было в тех тонких деревьях, которые гнулись на ветру и всё точно пытались лететь за ним — когда бывает буря и когда всё, что не создано неподвижным, уносится непреодолимым движением воздуха. После этой музыки наступали минуты особенного, чувственного бессилия и беспредметного исступления, не похожего ни на что другое. После этого можно было совершить поступок, которого не следовало совершать, сказать слова, которых не нужно было говорить, и сделать какую-то неудержимо соблазнительную и непоправимую ошибку. И, возможно, если бы Таня не играла бы передо мной эту музыку, и не отдавала бы мне всю себя без остатка, то я бы вёл себя по-другому, умнее, и, возможно, всё было бы совсем иначе. Получается, что я слабый и несознательный человек, и мной нужно управлять. А я-то считал себя сильным и сознательным.
Глядя на ночную дорогу, я думал о смутно-тревожном смысле событий последних двух лет, размышлял о том немом и разрушительном потоке, который пересекал мой путь к успеху — и который нёс с собой всё усложняющиеся проблемы, и понял, что теперь буду видеть всё это иными глазами; и, как бы мне ни пришлось жить и что бы ни сулила мне судьба, всегда позади меня, как сожжённый и мёртвый мир, останется хаос чужих нерешённых проблем и неприятностей, мною причинённых (я вдруг почему-то решил, что свои неприятности я как-то смогу преодолеть).
Я амбивалентный тип, среднее между интро— и экстравертом. Есть люди, которые могут сосредоточиться, принимать решения и работать исключительно в одиночестве, есть другой тип — те, кому для принятия решения нужна компания, всестороннее обсуждение вопроса; я же попеременно действую то так, то этак. В эту ночь, двигаясь в трясущейся «девятке», я, отключившись от моих проблем, оказался вдруг окруженным смутным движением некоего воображаемого мира, которое неудержимо увлекло меня с собой и за которым я едва успевал следить. Это был зрительный и звуковой хаос, составленный из множества разнородных вещей, переплетение обрывков воспоминаний, предположений о том, как могли бы развиваться события, будь я немного поумнее, и просто мечтаний. Я пытался отогнать мысли о своих сложностях, следуя рецепту: отключись, отпусти проблемы, и нужное решение само придёт. И я попытался подумать о чём-то приятном — сначала беспредметно и созерцательно; потом в этом бесформенном движении мыслей стали появляться более определённые очертания, и я начал вспоминать, что было в это же время год назад. Теперь я еду, и ровно год назад, 27 апреля 2004 года, мчался по междугородней трассе. Сейчас, ослушавшись компаньонов, удираю в Волгоград, а тогда, во время согласованного с ними отпуска ехал на море вместе с Таней.
Таня…
Она спросила меня, как назвать наших детей. Она не любит святого Иосифа, а продолжает любить меня. Эта мысль повлекла за собой её логическое и бесспорное продолжение: мы должны быть вместе! Это же так очевидно. Действительность и очевидность одержали победу над воспоминаниями и воображением.
Я попросил водителя остановиться. Выйдя из машины, я сделал несколько шагов в темноте. Упал, отжался 20 раз на кулаках, пробежался до деревьев и обратно, сделал приседания. После чего вернулся в «девятку».
Давно я не чувствовал себя, как сейчас. Это было почти забытое, счастливое состояние физического и душевного равновесия, и это было настолько неожиданно, что я не верил своим собственным чувствам. Всеми клетками я ощущал неудержимое движение времени.
Далёкое лицо Тани возникло перед моими глазами и исчезло. Случилось то, на возможность чего я почти потерял надежду. Что произошло, что вернулось из небытия? И как то, чего я хотел во что бы то ни стало достигнуть, на что я безрезультатно употреблял такие страшные усилия воли во время «мозговых штурмов», пытаясь придумать спасительное решение и рывком вырваться из паутины проблем — вдруг явилось само собой с такой чудесной несомненностью, за эти несколько часов поездки? Я не только не боялся теперь наступления утра, я ждал его с нетерпением. Наступил момент, когда я ясно понял невозможность отдалить от себя то, что так давно уже приближалось ко мне, то, о чём мне не хотелось бы думать, потому что я не знал ничего более тягостного и печального. Это начиналось с прощальной Таниной фразы, которая преследовала меня: «Прощай, кукушка!» И сейчас же после этого до меня доходил голос, который сказал это и который я слышал в последний раз в июле прошлого года. И этот голос, и эти слова возникали сквозь сожаление и сознание непоправимости, напоминая мне мой добровольный и бессмысленный отказ от единственной возможности возврата во времени. Как я мог думать тогда о чём-то другом, кроме того, что представляло собой действительную ценность — весенние вечера, близость Тани, её голос, её глаза и прозрачная её любовь? И почему моя внезапно возникшая нерешительность, неверность моей интуиции и качающаяся зыбкость моей жизни могли мне казаться настолько непреодолимыми, что, испугавшись этой неизбежной призрачности существования, я ушёл в отвлеченную темноту, оставив там, по ту сторону ненавистного пространства, этот голос и эту любовь? Зачем я это сделал? Никто не мог знать заранее, что я непременно буду побеждён в этой борьбе. Даже сейчас, когда меня положили на лопатки, даже сейчас ещё ничего не известно. В конце концов, неужели моего воображения было недостаточно, чтобы придумать какое-то промежуточное решение, устроившее нас обоих, — создать условную и соблазнительную модель действительности, и неужели у меня не хватило бы возможностей воплотиться в тот образ, который видела Таня, который она любила и который звала?
«Прощай, кукушка»…
И вот я ушёл, чтобы медленно исчезнуть из её жизни и из её снов. Она ни в чём не была виновата, и не она ушла от меня. Только теперь мне стала ясна абсурдная неправдоподобность событий того июльского дня — гулянка в обществе примитивных девок, к которым никто из парней даже не притронулся, авария и пьяные разборки в ночном клубе, и в итоге я оказался настолько неадекватен, что не смог договориться с Таней и не смог её удержать. А ведь она ждала от меня каких-то нужных слов — именно за этим пришла в ночной клуб. В этом неправдоподобном соединении пьянства, пристрастии к куражу, убогих тёлок с мертвенно-животной глупостью в глазах, возникла ситуация, в которой я выглядел настолько тускло, что Таня, пришедшая на встречу со мной с вполне определенной целью, Таня, беспредельно любившая меня, увидев меня при таких обстоятельствах, прониклась ко мне предельным презрением и вычеркнула меня из своей жизни.
Я не знал, как теперь она отреагирует на моё появление, дрогнет ли её голос, когда она ответит на первые слова, которые я ей скажу. Конечно, она уже не та, что была раньше, и было бы, конечно, неправдоподобно, если бы она всё это время ждала моего проблематического возвращения — учитывая печальные обстоятельства нашего расставания. Было абсолютно ясно, что даже наша любовь уже не имеет никакого значения: Таня стала матерью, и её обязательства перед её нынешним мужем имеют гораздо большее значение, чем когда-то существовавшие чувства, эти призраки прошлого. Но это не останавливало меня; и побуждения, заставившие меня сделать эту отчаянную попытку вернуться к Тане, были слишком повелительны, чтобы им могли помешать какие бы то ни было соображения. То множество чувств, которое возникало во мне, когда я думал о ней или когда я ощущал рядом с собой её присутствие, не могло быть заменено ничем. В теперешнем хаотическом мире, которому мне было, в сущности, нечего противопоставить, так как всё, чем я сейчас располагал, оказалось вялым и неубедительным или недостижимо далёким, её существование возникало передо мной, как единственный воплощённый мираж. Её жизнь, заполнявшая моё воображение, перерастала его и возникала там, где всё мне казалось чуждым или враждебным. Я чувствовал вокруг себя пустоту, и твёрдо знал, что никто, кроме Тани, не заслонит меня от неё. Я искал у Тани моральной, чисто женской поддержки, я, хоть и находился в окружении не чуждых мне людей, очень устал от одиночества и отчаяния, — ведь никто из окружающих меня женщин не был близок мне на 100 %. У всех существовали какие-то запасные варианты, а также присутствовала готовность в любой момент этими вариантами воспользоваться. На 100 % верна мне была лишь Таня. И я думал, что теперь, почему-то именно теперь, я заслужил право на её прощение.
