— Но это же абсурд. Ни в коем случае, дорогой вы мой, не поддавайтесь этим бессмысленным фантазиям. Вы возвратили к жизни человеческое создание. Еще никому в мире не удавалось ничего подобного. Даже императорам, даже святым. Уже этого одного вполне достаточно. Кто и когда одерживал такую победу?
Эндриад тоже сел, прислонившись к стволу дерева. Лицо его немного прояснилось. Он вытащил из кармана смятую пачку сигарет, спросил:
— Курите?
— Спасибо, не курю, — ответила Элиза.
Солнечные зайчики на земле погасли. Солнце окутала проходящая туча. Эндриад закурил.
Элиза Исмани спросила:
— А эта Лаура любит вас хоть немного?
Эндриад взглянул на нее в упор.
— Любить — меня? — и покачал головой.
— А как вы с ней разговариваете?
— Как разговариваю? Посредством информации, выраженной в числах. Или в мыслительных графиках, как мы выражаемся. В этих разговорах нет ничего предосудительного. Все они регистрируются в памяти машины. Их кто угодно без труда восстановит, например какая-нибудь следственная комиссия. Которая не сегодня завтра будет здесь, я уже чувствую.
— Значит, эта Лаура про вас ничего не знает?
— Трудно сказать. С одной стороны, мы не обучали ее нашему языку. Это было ни к чему и, вероятно, даже опасно. Язык, как я вам объяснял, — ловушка для человеческой мысли. С другой стороны, с некоторых пор…
— Ну, говорите же, Эндриад.
— С некоторых пор… а впрочем, это, скорее всего, лишь моя надежда… у меня возникает ощущение, что, когда мы говорим, она все понимает. Ведь теоретически мы предоставили ей необходимый и эффективный инструмент для расшифровки любой речи на любом языке.
— Вы хотите сказать, Эндриад, что она понимает наши разговоры?
— Надеюсь, что да. Боюсь, что да.
— А сама Лаура что говорит?
— Она думает о Стробеле. Влюбилась в этого болвана. Спрашивается, как могло быть иначе? Лаура есть Лаура; и все тут. Тем более на сей раз, вы же понимаете, я больше не муж. Я — отец. Я произвел ее на свет. Отец, муж и воздыхатель одной и той же женщины. Хорошо устроился, правда?
Он отбросил сигарету, которая, упав, продолжала медленно дымиться.
— Не любит — пускай, какая разница? Ведь она не знает даже, кто я такой, вообще не знает о моем существовании. Пускай! Лишь бы ей было хорошо…
— Неужели вы ее так любите?
— Увы!
— А Стробеле?
— Лучше не говорите мне о нем. Что он понимает, идиот, в этих очаровательных тайнах? Впрочем, таков закон. Чем больше сам любишь, тем меньше любят тебя. Женщины теряют голову из-за того, кто на них и не глядит. — Он с трудом поднялся на ноги. — Бедный Стробеле! Его любит первая человеческая душа, созданная руками человека! А ему, по счастью, и невдомек. — Эндриад взглянул на часы: — Четверть первого. Поздновато. Что-то скажет Лючана. Пошли?
В этот момент горную тишину нарушил отдаленный всплеск заколдованной долины. В нем слышались странные паузы, за каждой из которых следовало ускорение ритма, будто тяжкое дыхание человека, которому не хватает воздуха, чтобы глубоко вздохнуть, в груди у него свинцовая тяжесть и приходит мысль о смерти.
Эндриад весь напрягся и стал похож на беглеца, успевшего вкусить свободы, но вдруг услышавшего шаги головорезов.
— Что случилось, Эндриад?
Уже не слушая ее, он порывисто и тревожно оглядывался вокруг.
— Мадонна! — простонал он. — Вы не слышите? Что они ей сделали?
Тишина. Потом — человеческий голос:
— Профессор Эндриад! Профессор!
XVI
В то же утро, незадолго до полудня, под неумолчный стрекот насекомых в лугах Джанкарло и Ольга Стробеле спустились по луговым тропинкам к берегу Туриги, тихой речки, огибавшей Первый Номер у подножия его стен. Здесь не было нужды в раздевалках и кабинах — кругом простирались безлюдные места.
Излишне стыдливый Стробеле, в майке, белых брюках и сандалиях, отправился раздеваться за куст орешника.
Он, как истый пуританин, считал постыдным и греховным обнажать тело на открытом воздухе (при том что сам был, в общем-то, красивый мужчина) и потому, оставшись в длинных трусах, не стал расхаживать по берегу, а мгновенно прыгнул в воду.
Он вынырнул из спокойной, зеленой и глубокой воды и обернулся к берегу в ожидании, что Ольга последует за ним. Но, приглядевшись, оторопел.
В солнечном свете стройная, словно подросток, Ольга стояла на берегу совершенно обнаженная.
Подняв локти и поправляя шиньон, она напоминала амфору и без смущения дарила ему, солнцу, природе свое прекрасное тело и смеялась от полноты счастья.
— Ольга, надень купальник! — крикнул он, лежа на спине и медленно загребая воду.
— У меня не-е-ету, — ответила она тоном капризной девочки. — Я его дома забыла.
— Тогда оденься и пойди возьми. — Голос его сделался жестким.
— Ни за что на свете. Кто меня здесь увидит? Не тебя же мне стесняться, право.
— Не упрямься, Ольга. Еще пройдет кто-нибудь.
— Да ведь тут кругом все перекрыто. И собаки есть.
— Собак больше нет.
— Как нет? И Вольфа тоже?
— Они лаяли круглые сутки с тех пор, как этот… этот аппарат заработал. Просто с ума посходили.
— Боялись, что ли?
— Ну хватит, Ольга, не будем спорить.
— Ой, Джанкарло! — И жена расхохоталась. — Я все поняла! Это из-за него? Я его должна стесняться?
— Ольга, прикройся хотя бы полотенцем. Вдруг подойдет Эндриад, или Исмани, или кто-нибудь из электриков.
— Послушай, Джанкарло, ты иногда как ненормальный. Неужели я должна стесняться этой вашей машины, этого электронного мозга? Испугался, что он возмутится? — Она заливалась хохотом. — Или возбудится?
Продолжая смеяться, обнаженная женщина повернулась к ближайшему павильону робота, приземистому бетонному параллелепипеду, который метрах в восьмидесяти от нее возвышался на травянистом холме, наполовину заросший живописным кустарником. И весело крикнула:
— Эй, красавец, видишь меня?
Она кричала, воздев руки, словно предлагая себя, и беззастенчиво демонстрировала роботу всю свою красоту.
— Хватит, хватит! Постыдилась бы! — Джанкарло Стробеле не выдержал. В три гребка достигнув берега, он выкарабкался из воды и бросился к жене.
Но Ольга ловко увернулась и с хохотом помчалась по приветливому лугу прямо к роботу.
Муж — за ней, смешно подпрыгивая и спотыкаясь, когда скошенные стебли впивались ему в голые ступни, Ольга же, будто ничего не чувствуя, легко скакала по траве.
Ярость прибавила ему сил, и, когда она обернулась подзадорить его, Стробеле кинулся, как кидаются в воду, и схватил-таки ее за щиколотку. Ольга растянулась на земле.
— А-а-а! С ума сошел? Ты что?! — кричала она, силясь подняться.
Но Стробеле не отпускал. Грубым рывком он притянул ее к себе, обхватил за плечи и, перевернув на спину, в бешенстве залепил ей пощечину.
Хохот оборвался, жена забилась в истерике. Извиваясь и брыкаясь, она колотила кулачками по крепким рукам мужа.
В это время с другой стороны зарослей кустарника послышалось:
— Профессор, профессор!
— Спрячься тут, быстро, спрячься и сиди тихо, — приказал запыхавшийся Стробеле, указывая на густую листву ближайших кустов, и, отпустив жену, вскочил на ноги. — Спрячься же, ради бога, — повторил он и заспешил в ту сторону, откуда звал его старший техник Манунта.
На этот раз она послушалась. Еще не отдышавшись от борьбы, притаилась в тени под кустом и тихо сидела, пока ее муж торопливо пробирался сквозь заросли.
Манунта бежал вниз к реке ему навстречу.
— Что случилось, Манунта?
— Профессор, — ответил тот. — Идите скорей. Там, в седьмом отсеке, что-то не то. Боюсь, преобразователь реакции замкнуло на массу, и он сгорел.
— Когда это случилось?
— Минуты три-четыре назад. Я был в зале управления, только-только закончил обход, и вдруг — какой-то резкий звук, вроде жужжания. Из седьмого отсека. И три красные лампы зажглись.
— Предохранители?
— Да, предохранители. Но это еще полбеды, потому что сработал блустер. Беда в том, что после этого…
— Я все понял. Манунта, беги и все выведи на минимум. Беги быстрее. А я оденусь — и за тобой.
XVII
Сидя в тени под кустарником, Ольга слышала, как удаляется Джанкарло и как затихают голоса. Холодок листвы остудил ее взмокшее от беготни обнаженное тело. Она поежилась.
Горы стояли объятые величественной полуденной тишиной. Только где-то в ее глубинах, на залитых солнцем молодых и свежих лугах стрекотала жизнь, ликуя и радуясь раннему лету.
Но к этой россыпи несметных голосов примешивался еще один звук. Такой же пространный и неопределенный, состоящий из бессчетного количества частиц, которые складывались в хор шепотов, дуновений, щелчков, биения, дрожи, шорохов, слабого свиста, вздохов, глухих отрешенных ударов, вибрирующего эха далеких пещер, эфирных завихрений, упругого потрескивания контактов, шелеста и вязкого бульканья в трубопроводах. Голос робота, Первого Номера, грандиозного искусственного создания, встроенного в пейзаж.
