Сергей, оттянув до упора упругий затвор, показывает автомат офицеру.
– Осмотрено!
Сергей отпускает затвор. Нажимает на спусковой крючок, ставит автомат на предохранитель…
Асоулко идёт дальше. Осмотрев, командует:
– На осмотр мишеней… шагом-марш!
Сергей подрывается, идет вместе с другими осматривать мишени. В груди нетерпенье. Какой же результат?
Подойдя к своей мишени, уже ищет среди многочисленных отверстий, обведенных мелом, свои...
Вот, они: восьмерка, шестерка… Еще одного отверстия на нашел. Значит, одна из пуль прошла мимо. Итого, четырнадцать очков. Плохо. Очень плохо.
Нужно, восемнадцать.
… Обратной дорогой они снова бегут. Долго, изнурительно. Леском, рощицей, мимо пруда… И снова старший сержант Гейбатов погоняет их криком…
Сегодня утром, перед стрельбами, солдат как нарочно сводили в баню. Начисто вымылись под горячей водой, почувствовали себя бодрей, как будто бы моложе… Им выдали свежее бельё, чистые портянки. Ах, как приято их наматывать на ноги!
Но сейчас, после полигона, на тридцатиградусной жаре, они бегут по пыльной дороге, обливаясь потом, усталые, измученные от жажды. Их лица в грязных разводах. Пот струиться по щекам, едко жжёт глаза, течет по шее… Ноги в сапогах горят, портянки сбились, натирают мозоли…
Дробышев бежит и, облизнув солёные губы, возмущённо думает: «Какой дебилизм! Какой дебилизм! Ну что нельзя было в баню сводить нас под вечер, после стрельб?.. Нет, такое ощущение, что это словно специально нам сделали… чтоб насмеяться над нами… Вот, вам чистая одежда, а теперь пожалуйте, на марш-бросок… пять километров».
– Батальон, подъём! – заорал дневальный в шесть утра.
Дробышев вместе с остальными «гусями» тут же подорвался, соскочил со второго яруса койки на паркетный пол, стал торопливо одеваться. За полгода, проведённых в армии, Подъём вошёл в привычку. Мозг к шести утра просыпался самостоятельно.
Старослужащие и «черепа» продолжали ещё лежать в койках. Утренний сон так сладок! И как неохота вставать!
Дробышев им завидовал. Но ему как «гусю» поваляться лишних пятнадцать минут в койке было нельзя: «не положено». Одевшись, он быстро заправил свою кровать, не умываясь, схватил веник, стал подметать в кубрике. Остальные «гуси» тоже «шуршали»: Арбузов протирал пыль с подоконников; Вдовцов катал Вербина на «машке», натирая пол.
В кубрик зашёл прапорщик Конь, ответственный по БАТО.
– Ну-ка, пидийматэсь! Пидийматэсь!
«Черепа» с неохотой стали подниматься. «Деды» продолжали лежать.
Ответственный подошёл к койке, где лежал Куриленко, сказал:
– Солдат, я що прыказав? Пидиймайся!
– Слышь, Конь, отвали! – повернув недовольное сонное лицо, сказал Куриленко. – Я – старик. Мне по сроку службы положено.
Конь, не возразив, ушёл будить остальные кубрики. Он решил не связываться с рядовым Куриленко: во-первых, это было бесполезно, потому как Куриленко, будучи солдатом РМО, ему никак не подчинялся; во-вторых, Куриленко был разгильдяй, злостный нарушитель воинской дисциплины; в-третьих, несколько месяцев у Коня с ним был конфликт, когда Куриленко, пьяный, необычайно агрессивный, размахивая руками, едва не ударил его по лицу и прилюдно обложил матом…
Но вскоре в кубрик РМО зашёл ротный капитан Иголка.
– Цэ шо таке? – закричал он, увидев лежащих «дедов».
Деды повскакивали. Ротного они боялись.
– Ну-ка, на зарядку! Швыдше, швыдше!
Ротный, посмотрев на месячный график, составленный старшиной по уборке в кубрике, недовольно рявкнул:
– Куриленко, я нэ зрозумив?
Рыжий виновато улыбнулся. Ротный, отвесив ему звонкого подзатыльника, заставил делать уборку. Остальных простроил в коридоре БАТО, провёл утреннюю проверку и вывел роту на улицу. Было холодно и сыро. Ночью опять прошёл дождь.
– Так, давайте три круга, и в казарму! – скомандовал ротный.
Строй тяжело побежал, грохоча сапогами по асфальту, а ротный остался курить у крыльца «базы».
Командир РМО, капитан Иголка, во многом был реалистом. Он понимал, что в последнее время «человеческий материал» испоганился. Особенно «человеческий материал», периодически пополняющий Армию. Идеальных людей не бывает. Если Общество больно, а Армия – есть порождение этого Общества, то хорошим солдатам взяться просто неоткуда. При всё желании… В Армии, как в зеркале, отражались все проблемы, все болезни и недуги современного постсоветского Общества. Ротный понимал, что нарушители армейской дисциплины будут всегда, и поэтому он в меру своих сил и возможностей будет с ними сурово бороться. Главное, чтобы не было злостных нарушителей и преступников. Капитан Иголка знал, что в его роте не совсем всё в порядке. Прекрасно знал о том, что в их дивизии в целом, и его роте в частности, есть такое гадкое и позорное социальное явление, как «дедовщина», и что родилось оно не в один день. Оно вызревало годами, и теперь этот гнойник был теле Украинской Армии. И надеяться на то, что этот гнойник мог исчезнуть за год, за два, могли только наивные гражданские люди, не знакомые с существующим положением вещей…
Капитан Иголка считал, что в Армии все должны быть равны. Что Армия существует, прежде всего, для того, чтобы обеспечивать суверенитет и независимость Государства. Основная функция Вооруженных Сил заключается в сдерживании любой военной агрессии против Украины и, в целом, стран СНГ. Несмотря на то, что ротный был офицером Украинской Армии, он считал Украину частью большого геополитического постсоветского пространства. Иголка был против развала великой державы – СССР, против отделения Украины от России. И, хотя по крови он был малороссом, уроженцем Черновицкой области, но помимо Украины, он очень любил Россию и Белоруссию, тем более с этими «республиками» он был крепко связан проживавшими там родственниками. Капитан Иголка считал, что этим трём бывшим советским республикам, а также Казахстану следует объединиться в новый военно-политический государственный Союз с другим названием, но объединяться не на основе обновлённой федерации, а в единое унитарное государство – без права на сецессию.
Ротный знал, что в одиночку «дедовщины» ему не искоренить; что это должна быть систематически и коллективно осуществляемая работа всего украинского общества; что во многом в «дедовщине» виновато не только Армия, но и само гражданское общество; что Рыжие, Арбузовы, Кимы попадают в Армию с «гражданки», с Улицы, и часть вины в том, что такие, какие они есть, лежит и на школе, и на родителях, и на самом Государстве, Обществе и Эпохе, породивших их.
Отправив роту на зарядку, Иголка поднялся к дежурному по части, командиру первой роты батальона связи капитану Немоляеву, пообщавшись с ним, поднялся к себе в кубрик – проверить, чем занимается Куриленко. Рыжий уже успел припахать «гуся» с соседней роты (это был Сидор), и «гусь», под пристальным взглядом «деда», с метлой в руках бодро убирал эрмэошный кубрик.
Иголка, увидев это, выгнал Сидора, а Рыжего ладонью ударил в ухо:
– Два наряда внэ черги!
Рыжий мрачно молчал.
– Рядовый Куриленко, я нэ зрозумив?
– Есть два наряда вне очереди!
…Сержант Ржавин семенил сбоку строя.
Дробышев ликовал и злорадствовал: «Сука рыжая, так тебе и надо, козлу…» Он неторопливо бежал в общем строю по мокрому, в опавших листьях, асфальту. Зазевавшись, нечаянно налетел на бежавшего впереди него Кима.
– Ты что, гусяра, охерел! – Ким зарядил ему оплеуху. – Глаза разуй, урод!
Пробежав три круга, рота вернулась к казарме. Иголки у крыльца уже не было. Солдаты, постояв минут пять, перекурив, вошли в казарму, поднялись к себе в кубрик.
Ротный был там. Он сидел на табуретке, наблюдая за Рыжим, который натирал пол «машкой». Как только ротный ушёл в каптёрку, Куриленко, бросив «машку», крикнул на «гусей»:
– Ну, вы шо… оборзели, падлы? А ну, шуршать! Быстро! Шустрей, шустей! Шевелите булками!
«Гуси» бросились «шуршать». Дробышев заправил койку Рыжего и Кима. Арбузов – сержанта Ржавин, рядового Стецко и Рудого. Вдовцов с Вербиным занимались полом.
Потом ротный повёл солдат в столовую.
На завтрак давали картошку-пюре, по два куска жёсткого мяса с простенькой подливкой.
– Дробь, порцию мне! – крикнул Ким с соседнего стола.
– Вербин, и мне тоже! – охотно поддержал Куриленко.
Дробышев метнулся к раздаче, выпросил у поваров две дополнительные порции, отнёс «дедам». Сел к своим за стол, продолжил прерванный завтрак. Вдовцов уже допивал чай.
Утренний развод части прошёл как обычно. Командир, подполковник Самовалов, высокий стройный мужчина, с мужественными резкими чертами лица, в прошлом участник Афганской войны, поставил перед личным составом дневные задачи и всех распустил.
