17
Маттис вспотел и устал, но самая трудная часть работы была уже позади. В честь вальдшнепа и ради его безопасности он прикатил слишком большой камень. Целую глыбу — на это ушли все его силы. Была уже полночь.
Потом, отдыхая, он сидел на этом камне. Неожиданно он подумал:
А если бы это была Хеге...
В тихую июньскую ночь мысль эта пронеслась над ним подобно ледяному ветру. Маттис испугался собственной мысли, он вдруг увидел себя покинутым всеми — и Хеге, и вальдшнеп лежали каждый под огромным камнем.
И пленка затянула глаза.
И реки остановились.
Он бормотал, не чувствуя радости, с какой всегда соединял необычные слова. Он с тревогой поглядел на лужайку, на траву, на спящий лес. Ему было холодно. Как бы там ни было, придется пойти к Хеге. Оставаться ночью без нее после всего, что случилось, он не мог.
Маттис снова постучался к сестре.
- Пусти меня к себе, Хеге, я не могу один,— сказал он в щелку двери.
Он смутно видел Хеге у стены под зеркалом.
- Заходи,— сказала она. На удивление покорно.
Значит, и она не спала. Когда Маттис вошел, она мягко спросила:
- Ты все сделал, что я сказала?
- Да, но...
- Что-нибудь еще? — быстро спросила она.
Из-за ее мягкости он страдал еще больше, уж лучше бы Хеге рассердилась, что он не дает ей спать.
- Да, но этого я не могу тебе сказать. Хотя как раз из-за этого я хочу спать у тебя.
- Бояться нечего,— наугад сказала Хеге.
- Бояться? Чего?
- Не знаю, просто мне показалось по твоему голосу, что ты боишься. Ты должен забыть об этой птице.
- Нет! — вырвалось у Маттиса.— Но я говорю не только о ней.
- Давай ложись рядом. Я уверена, что ты сразу уснешь.
Он подошел. Лег на одеяло рядом с ней. От нее пахло женщиной, хотя она была его сестра. Мысли Маттиса смешались. Хеге спросила:
- Ты скинул башмаки?
- Да. Как жалко эту птицу,— добавил он.
- Теперь она покоится под камнем,— утешила его Хеге.
Странные слова.
- Почему ты так говоришь?
Вместо ответа ее рука дважды коснулась его щеки. Как хорошо. И все будто отодвинулось далеко-далеко.
- Спи, Маттис.
- Словно птичье крыло,— сказал он, думая о легкой руке.
Хеге спокойно ответила:
- Да, мы с тобой здесь... как всегда. Не бойся.
Он чуть не рассказал ей правду, которая привела его к ней. Но если я объясню тебе все, ты этой ночью больше уже не уснешь, думал он.
- Что ты хочешь сказать мне? — спросила она, потому что хорошо знала его. Маттис вздрогнул.
- Ничего!
- Ну ладно, скажешь когда-нибудь потом, а сейчас давай спать.
Он мечтал, чтобы ее рука снова прикоснулась к нему, но мечтал напрасно.
А те черные глаза.
Теперь они затянуты пленкой.
И сверху лежит большой тяжелый камень.
Но если они уже взглянули на человека, тут не помогут ни пленка, ни камень.
- Хеге,— осторожно произнес он.
Она не ответила, наверно, спала уже по-настоящему — он был рядом, и она успокоилась.
18
Луга, засеянные клевером, были так близко, что ветер, дувший с той стороны, приносил через лесок их запах. Начался сенокос.
И опять Маттиса беспокоило, что он оказался в доме как бы главным. Разве он не наймется к кому-нибудь работать на сенокосе? Это требование висело над ним с утра и до вечера. Взрослый свободный человек — нельзя же и в самом деле в разгар страды целые дни бить баклуши.
Дома у них о сенокосе даже не вспоминали, но в любую минуту к ним мог явиться посланец из какой-нибудь усадьбы с просьбой прийти и помочь убирать сено. Поэтому Маттис и был сейчас главнее, чем Хеге. А для того, кто так не уверен в себе, это и хорошо и плохо.
Они слышали, что рано утром и поздно вечером на лугах уже стрекочут косилки. Маттис многозначительно покашливал, теперь у него было на это право, сенокос имел к нему самое прямое отношение. Верно, скоро уже придут и за ним.
Нет, никого.
Нет, у них здесь по-прежнему было тихо.
То есть Хеге, как обычно, вязала и вязала с молниеносной быстротой. Появлялись новые кофты.
Но и в этот день опять никто не пришел. Маттис покашливал, словно желая напомнить, что он все еще ждет. Никто не пришел за ним и на другой день.
Вообще-то и Хеге и Маттис заранее знали, что так и будет. В поселке всем было известно, как работает Дурачок. И Хеге с Маттисом знали об этом, однако, когда стрекочут косилки и все кругом до седьмого пота сушат сено, человек невольно надеется, что позовут и его.
- Они теперь работают очень быстро,— словно оправдывая их, сказал Маттис.— У них машины.
Хоть он и пытался говорить равнодушно, он был явно взволнован: ну как тут будешь главным человеком в доме. Перед сном он сказал:
- А вальдшнеп лежит под камнем.
Хеге остановилась и недовольно спросила:
- Ну и что?
- Да нет, ничего, он лежит под камнем, что бы я ни делал.
- Ты пустомеля,— резко сказала Хеге и пошла к себе. Но, дойдя до своей комнаты, она уже пожалела об этих жестоких словах.
- Я брякнула, не подумав,— сказала она.
Маттис удивился. Так легко Хеге никогда не отказывалась от своих слов. Он воспользовался случаем и сказал ей:
- Да, есть вещи, которых ты не понимаешь.
Она не возражала.
Весной он не осмелился бы сказать ей ничего подобного. Может, она и удивилась, но не подала виду.
Утром Маттис шел по мокрому от росы и поглощенному страдой поселку. Не из упрямства и не для того, чтобы напомнить о себе. Объяснить причину было бы трудно, скорей всего, его притягивал шум работы. Стрекотали косилки. Падала трава, вырастали сушила с сеном, трудились и старики и молодые. Все они выглядели сильными и умными. Маттис остановился: он всегда невольно останавливался при виде чего-нибудь красивого.
Ему повстречался человек, который переходил дорогу с охапкой жердей для сушил, отступать было поздно.
- Все бродишь? — спросил он у Маттиса.
Маттис с надеждой глянул на него, и тому пришлось сказать:
- Может, придешь к нам сгребать сено, когда мы начнем метать стога? Вот оно высохнет, и приходи как-нибудь с утра.
- Ладно,— обрадовался Маттис,— это я могу, я уже метал стога.
Человек облегченно вздохнул и зашагал дальше.
Дома Хеге сказала, что все это пустой разговор. Однако Маттису показалось, что ответственность, тяготившая его вот уже две недели, вроде как отступила — обязанность быть в доме главной снова легла на Хеге.
Ночь.
Что делать, если тебя окружают только сильные и умные?
Поди знай.
Но все-таки. Что же делать? Человек должен что-то делать. Постоянно.
Над домом тянется полоса. Сама птица убита, она лежит с закрытыми глазами под большим камнем, но полоса осталась.
Что теперь делать?
Что делать с Хеге? Ей плохо.
Поди знай.
А за окном шумит ветер, хотя на самом деле ветра, может быть, и нет.
19
Однажды в конце июля Маттис отправился рыбачить. По крайней мере он плыл по озеру на своей лодке. Прошедшие две недели были малоприятными. Если не считать того дня, когда у соседа метали стога, но ведь один день не в счет.
Сегодня Хеге сама отправила его на озеро.
Он сидел в лодке, и взгляд у него был отсутствующий. Озеро было искристое, теплое и бескрайнее. Маттис заплыл далеко, почти до крохотного каменистого островка. Где-то вдали протарахтела моторка, потом другая, но вообще-то озеро было пустынно. На берегу виднелись знакомые усадьбы, а на дальних берегах — незнакомые.
Рыболовные снасти у Маттиса были никудышные. А лодка — и того хуже, она протекала. Маттис сидел задумавшись, пока вода не коснулась его башмаков. Тогда он вздрогнул и начал ее вычерпывать. Потом снова погрузился в свои мысли. Удочка была закреплена на корме, поплавок уснул в тщетном ожидании поклевки. Пылающее июльское солнце поднималось из глубины. Сидя в лодке, Маттис находился как бы между двумя солнцами. Он знал, что никто, кроме него, не рыбачит в такую тихую погоду.
Ну и пусть не рыбачат...
Рыба попадается, когда этого не ждешь, думал Маттис. Так что глупый не я.
Он размышлял о словах Хеге, которые она сказала ему перед его уходом:
-Ты считаешь, что над тобой смеются, даже когда на самом деле никто не смеется.
Так и сказала. Эти слова всплыли у него в памяти при виде усадеб. Он попытался припомнить, кто же открыто обижал его или смеялся над ним. Но, кроме докучливых ребятишек, не мог припомнить никого. За спиной ему давали всякие прозвища, но ведь люди всегда так делают. Поди разберись в этом.
Буль-буль, сказала вода, заливаясь ему в башмаки. Он схватился за черпак.
Нельзя задумываться, когда плывешь по озеру, сказал он себе, с остервенением вычерпывая воду, так что над бортом лодки поднялась туча брызг, а не то лодка утонет и я вместе с ней. Думать надо на берегу.
Но вскоре он снова задумался, это получалось само собой. Ведь рыба-то не клевала. Так что времени у него было достаточно.
