– На шесть так на шесть. Одна нехуть.
Через неделю опять:
– Сосед, где бюллетень?
– Понимаешь,– говорит,– на шесть тоже не выходит. Мы тебе сделаем на десять. Чего по мелочам чикаться?
Через две недели Полуторка за свое:
– Сосед, про бюллетень не забыл?
– Чего забывать-то? Мы тебе на месяц делаем. Уже обещано. Месяц пойдет?
– Месяц так месяц...
Пьют они неделю, пьют месяц: от машины один корпус остался. И сиденья. И гудок. А фар нет, бамперов нет, пепельниц нет, ничего больше нет. Всё пропили.
Вот летчик и говорит:
– Сосед, благодарю от имени командования! С задачей справились. Точно в срок. Завтра жена приезжает.
А Полуторка ему:
– Что жа мне, на завод возвращаться?
– Погоди с заводом. Дело есть. Еще не всё пропито.
– Да я всегда-пожалуйста. Мне ба, сосед, бюллетень...
А тот:
– Зачем тебе бюллетень? Глупость это! Мы тебе инвалидность сделаем. На всю жизнь.
– А можно?
– Можно. Чего ж нельзя? Думаешь, как я из армии мотанул?
– Как?
– Через никак. Прихожу к врачу, выставляю большой палец: видишь, говорю? Вижу. Можешь рукой схватить? Он говорит: могу. А я не могу. Не могу – и всё. Хватаю – он не хватается. Увольняй, давай, по чистой. Врач говорит: пошел отсюда, симулянт, рожа твоя бесстыжая! Много вас таких, придурков. Всех увольнять – кто летать будет? Ладно, говорю, я предупредил, а там как знаете. Через неделю построение. Генерал приехал. Все стоят смирно, один я – палец выставил, другой рукой его хватаю. Генерал: это что такое?! Я ему: палец. Почему, кричит, палец? Зачем палец? Да вот, говорю, у всех хватается, у меня не хватается. И показываю. Он задом попятился и шепчет: в госпиталь его, в госпиталь... Через месяц списали под чистую, как сумасшедшего, с пенсией. Приехал домой, первым делом пошел фотографироваться. Улыбаюсь во всю морду, и рука за большой палец держится. Взял – и послал им в часть. Пусть поглядят.
– Не, – говорит Полуторка. – Мне так не суметь.
– Молчать! Сумеешь! Я научу. Сделаем тебе инвалидность.
Видит Полуторка: хрен у него будет, а не инвалидность. А делать нечего. Где месяц прогула, там и два: одна нехуть.
Утром жена к летчику приезжает. С курорта. Загорелая и отдохнувшая. И говорит она мужу:
– Милый, – говорит она, – дело к лету. Пора машину расконсервировать.
– Пора, – говорит летчик. – Чего ж не пора?
– Милый, – говорит она, – у меня такие планы, такие планы! Без машины – никак.
– Никак, – говорит летчик. – Как без машины? Никак.
Пошли они во двор, стали брезент поднимать. А Полуторка рядом стоит. Приподняли край – нет колеса.
– Ой! – кричит жена. – Грабеж! У нас колесо сняли!
– Четыре, – говорит летчик, не глядя.
– Ай! – кричит жена. – Караул! Четыре колеса сняли!
– И запаску, – говорит Полуторка.
– Ой-ой-ой! – кричит. – Милиция! Колеса украли, инструменты, руль!..
– И мотор, – говорит лётчик.
– И эту... – говорит Полуторка.– Чем заводится.
Приехал следователь из милиции: свидетелей опросил, место обследовал, стал протокол писать. Писал, писал – два часа писал. Потом летчик к нему подходит и шепчет на ухо:
– Написал?
– Написал.
– Всё написал?
– Вроде, всё.
– Теперь порви. Это я пропил.
Тот:
– Ну да?!
– Да. А чего?
– Завидно, – говорит. – Хоть бы позвал...
Полуторка услыхал и говорит:
– Много вас таких... На дармовщинку.
Тот обиделся:
– Тебе-то чего?
– Чаво, чаво – ничаво...
Тут жена летчику – скандал! Жена – развод! Жена – в суд! А он ей резонно:
– Чего шумишь? Развод – пожалуйста. Я тебе машину оставляю. Бери, пользуйся. Время к лету, без машины – никак.
И к Полуторке:
– Дело есть.
– Всегда-пожалуйста.
– Утром в деревню едем.
– К кому?
– К тебе.
– Да ну еще...
– Тихо! Приказ есть приказ. Понял, не понял – кругом!
А Полуторке деваться некуда. Бюллетеня нет, на завод нельзя: хоть в петлю, хоть в деревню – одна нехуть.
Утром Кланька хлебца ему порезала, колбаски, два пятака на метро, а они с соседом на вокзал – и в деревню. Там у Полуторки дом отцовский, заколоченный.
Приехали, доски с двери посшибали, внутрь зашли. Лётчик дом оглядел, хлев, амбар, участок и говорит:
– Как думаешь, за месяц пропьем?
– Должны пропить, – говорит Полуторка. – Ежели постараемся.
А по деревне крестный уже бежит, валкими ногами перебирает, хмелеет на ходу. Чует крестный: дело к выпивке.
– Здорово, Васёк!
– Здорово, крестный!
– Чаво приехал?
– Чаво, чаво... Дело есть.
– Избу, – говорит летчик, – пропивать будем. Ясно?
– Ну да?
– Точно.
– И я с вами! – кричит крестный. – И я!..
Лётчик на него поглядел, решил окончательно:
– За месяц успеем.
И успели.
Пропили поначалу амбар. Хороший амбар, крепкий, дедом еще сколоченный. Мужики на самосвале приехали, по гвоздочку вынули, по досточкам разобрали. Кругом строятся, тёс нужен, бревна: с материалом нехватка.
Потом пропили хлев. Потом сени. Забор. Стол с лавками. Ухваты. Божницу с иконами. Отцовскую кровать. На полу пили, на полу и спали. Крестный бежал спозаранку через деревню, бродил вокруг избы, заглядывал в окна, ждал, пока проснутся, чтобы опохмелиться. Они ему бутылку выставляли на крыльцо, только бы не будил.
Где-то к концу Полуторка и говорит:
– Сосед, а с инвалидностью-то как?
– Будет, – говорит. – Куда она денется? Через месяц вернемся в город и сделаем.
– Какой через месяц? Раньше всё пропьем.
И пропили.
Последние дни жили у крестного, допивали остатки, глядели в окно, как избу по бревнам раскатывают. Участок встал голый: ни строения, ни деревца.
– Вот ба, – говорит Полуторка, – землю еще продать...
А летчик:
– Это запрещено. Земля – она государственная.
– А больше, – говорит крестный, – нечего. Чаво больше?
– Чаво, чаво – ничаво...
Всё продали, всё пропили: пора домой возвращаться. Сидят они на завалинке: вот бы опохмелиться на дорожку.
А напротив – сельпо. А из сельпо мужички вышмыгивают, бутылки выносят. Глядеть – одно раздражение.
– Пойди, – говорит летчик, – попроси. Может, подарит бутылочку?
– Ни в жисть не подарит, – говорит крестный. – Жила-баба.
– А в долг?
– И в долг. Удавится – не даст.
– Пойди, – просит Полуторка. – Мы жа ей план на год сделали.
– На пятилетку, – говорит летчик.
Пошел крестный, попросил, а она – дулю с маком!
Сидят дальше, соображают чего делать. Вот летчик и говорит:
– У вас колхоз передовой?
– Передовой, – говорит крестный. – С заду наперед.
– У вас председатель толковый?
– Толковый, – говорит крестный. – Из блохи голенища кроит. Из песку веревки вьет. С дерьма пенку снимает.
– Есть идея, мужики! Продам ему за бутылку.
Крестный сомневается:
– За бутылку он и сам кого хошь продаст.
– Дурак! – кричит летчик. – Озолотитесь! Орденов нахватаете! В передовых будете!
– А чего делать-то?
– Новый сорт выводить: арбуз с ручкой.
– На кой?
– Чтобы носить удобно. Как чемодан. Сразу на валюту пойдут да по начальству. Беги к председателю, бери бутылку!
Полуторка говорит:
– Не... Начальству такое не надо. Начальству и без ручки годится. Они сами не носят. У них холуев навалом.
Летчик расстроился:
– Об этом я не подумал... Тогда и выводить незачем. Раз начальству не нужно, так и вовсе не нужно.
А крестный говорит:
– У нас, мил друг, арбузы не родятся. У нас картошка, и та к весне поспевает.
Сидят дальше, соображают.
– Вот ба продать чаво... – говорит Полуторка.
А крестный затылок почесал – и вслух:
– Есть у меня одна штука... С войны стоит.
– Какая такая штука?
– Пушка германская. Немцы драпанули, оружья кругом навалом. Я ее в хлев закатил, соломкой завалил: пущай стоит, хлеба не просит.
– Кто ж ее купит? – говорит летчик. – Она, небось, ржавая.
– Нетути, – обижается крестный. – Я ее смазываю. Кажный год. Хоть теперь в бой.
– Не, – говорит Полуторка. – Пушку никто не купит. На кой она? Рыбу глушить?
Сидят дальше, на сельпо взглядывают, похмельем мучаются. А мужики с бутылками так и шастают, так и шастают.
Крестный говорит:
– Можно дорогу в лесу заминировать. Машина в сельпо пойдет – подорвется. Нам по бутылке.
– А мина есть?
– Есть, чего ж нет? В погребе они у меня. Какие хошь: хошь противопехотные, хошь противотанковые.
– Небось, отсырели, – говорит Полуторка.
– Нетути, – обижается крёстный. – Они у меня стружкой пересыпаны. Как яблоки.
– А машина когда пойдет? – говорит лётчик.
– Кто ж ее знает.
– Не... Не годится. Ждать долго. У него бюллетеня нету.
Сидят – маются.
Крестный за свое:
