Слава Сэ - Ева

Набрал воздуха, выговорил:

— Поехали со мной. У нас такие же ржавые крыши, а снега даже больше. У меня есть телевизор, основа быта, он же фонтан уюта. Накупим тебе мужских рубашек, у тебя в них прекрасные колени.

Она не стала отшучиваться. Сникла, сказала тихо, как никогда раньше не говорила:

— Матвей, завтра Крещение, семнадцатое января. Поехали купаться.

Мы взяли в прокате пожёванный «форд» и отправились в Елгаву. Сорок километров от Риги. Там, в лесу, есть женский монастырь. Историю моего героического омовения через пару месяцев опубликовал журнал «Шоколад». Перепишу её из журнала, чтобы не повторяться.

…Я сейчас дружу с одной девушкой, в трезвом виде она почти неприступна. У неё приличный муж, но живут они раздельно. Всё в её жизни ужасно запутано. Холодильник у неё отдельный, в нём ледяная пустыня. Но этой девушке идёт лёгкая непрактичность. Я однажды опоил её. Просил рассказать всё, когда и с кем целовалась, в подробностях. Нечаянно сам захмелел и до утра шептал ей непристойности, вплоть до Мандельштама. Последнего она мне потом простила. Отличная девушка, глаза Анжелины Джоли, фигура Скарлет Йохансон.

И у неё большой такой плюс, она не знает, что я пишу колонки в журнал «Шоколад».

Так вот.

Если бы её потом спросили, были ли у нас Отношения.

Она бы ответила «Почти нет».

А по-моему, «Почти да».

Просто девушке кажется, она почти устояла.

А я уверен, что почти победил. Чувствуете разницу?

Я — почти нет. А вы, видимо, почти да.

Не в силах отражать мою страсть, она предложила поехать понырять, на Крещение. Давай, говорит, очистимся. Сам я не сильно верующий мужчина, но когда фигура Скарлет Йохансон, купание хоть в вулкане выглядит интересной затеей. Мы поехали в дальний монастырь, стояли службу. Креститься я стеснялся, сначала. Но все вокруг так махали лапами, мне тоже пришлось, чтобы не выделяться.

Сбоку старушка в чёрном пальто торговала всякими волшебными пустяками. Ей сунули записку, она прочла и зашипела, громко:

— Какая я вам матушка Мария! Матушка Мария вон там (показала рукой на деревянную конструкцию в углу). Вот к ней и ступайте.

Эта матушка не-Мария, возилась, пыхтела, вдруг принималась голосить. Ничуть не смущалась. И я тоже перестал.(???) К концу службы уже кланялся как спортсмен, подпевал «Славим, Славим», и «Святый боже, святый крепкий». И даже посмотрел строго на одну тётку, которая считала, что поёт терцию, но сильно врала.

Вообще, у Бога в этом храме прекрасно развита ирония. Там все смешные и никого не лупят по темени молнией. Даже меня, грешного, всю службу размышлявшего о ногах Скарлет Йохансон.

После песен все мужики выстроились в очередь. Стало ясно, начинается какой-то волнующий обряд. Например, обрезание. Мне не хотелось обрезаться, я уступал всем дорогу, хотел даже сбежать. Но задние ряды так напирали ободряюще, пришлось участвовать. В конце концов, пройти обрезание на глазах у Скарлет, это ли не счастье.

А это оказалось причастие. Молящиеся целовали икону, потом волосатые батюшкины пальцы. Ели булку. Я внимательно всё запомнил. Прицелился губами Иисусу в нарисованную ногу, но промахнулся. Попал в какую-то серебристую шишечку в окладе. Меня качнуло. Для пианиста, только что избежавшего обрезания, это нормально. Батюшка посмотрел сердито, но простил. Ткнул кулаком под нос, чтоб хоть этот поцелуй удался. В общем, всё хорошо.

И мы пошли купаться. Мальчики налево, девочки позже, может быть, если мальчики вернутся. Меня представили огромному такому Володе. Володя пообещал моей девушке, что я никуда не сбегу и обязательно очищусь. Господи, думаю, ладно в царевича, не превратиться бы в горбунка, от таких процедур.

Вообще-то, боялся другого.

Когда голого пианиста окатывают водой на морозе, вряд ли он вспомнит малую Иисусову молитву. От его матерного вскрика, скорей всего, завянут ёлки. А заборам станет жарко и неудобно. Это рефлекс, мы не виноваты.

Проруби не оказалось, меня повели к колодцу, как на расстрел. Колодец в лесу. Темно. Снег и чёрные деревья. Освещали дорогу мобильными телефонами. В пути Володя рассказал, как однажды поднял ведро над головой, перевернул, а оттуда выпала ледяная глыба. Это была серьёзная опасность для здоровья.

Мы разгребли сугроб ботинками, заготовили воду. Каждому по три ведра. Мороз двенадцать градусов, ветер. Я разделся, повесил исподнее на забор. Всё в том порядке, в каком потом надевать. Чтоб после процедуры не погибнуть, позорно путаясь в тряпках. Встал, перекрестился.

И тут Володя вылил первое ведро.

Ну что вам сказать.

Холодно — это слово из другого измерения. Здесь же просто гитлер-капут и всё. Поскольку вы сейчас читаете глубоко духовный рассказ, я не могу выразиться точнее, извините.

Помню, воздух замёрз в груди. Ругаться стало нечем. Я показал Володе глазами, что давай второе.

Второе ведро показалось горячим. Организм сошёл с ума, рецепторы транслировали в мозг какие-то случайные числа.

— Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй меня, грешного, — вдруг сказал я на вдохе, совершенно искренне.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Володя. И вылил третье ведро. Даже уже как-то обыденно. И я пошёл, хрустя по снегу ногами белыми, как норвежский парафин. Одеваться. Помню ещё, мокрые носки смешно примерзали к тапкам.

Девушка моя, меж тем, купаться передумала. Зато прогрела машину и ждала меня, я б сказал, даже с волнением. Такая хорошая. И фигура. И очень надеюсь, ей нравится мой Мандельштам.

Вот этот:

Вернулись домой. Ева молчала, я не лез к ней с описанием мистических своих переживаний. Мы просто улеглись и до утра в темноте смотрели друг на друга.

Утром она заговорила, глядя в угол:

— Я знаю, ты любишь. Я верю тебе настоящему, но не верю тебе будущему. Пройдёт месяц, два, ты перестанешь меня смешить, станешь ленивым и недовольным. Твои глаза потемнеют. А я хочу, чтобы ты остался как сейчас, моим Каем. Я люблю тебя. Уезжай домой.

Потом поцеловала, немного картинно, взяла сумку и вышла. И всё. Я решил не брать в голову этот её странный способ начинать день. Перепады настроения составляют важную часть женского шарма. Я ждал её возвращения, готовился наговорить, наобещать всего, всего. Какая разница, граната она или целый склад снарядов. Что бы она там ни скрывала, она мне нужна.

До вечера сидел, набирал в компьютере новые тексты. Ева не пришла. К ночи занервничал, пошёл искать. На столе оставил записку:

«Я в Белом Носороге. Собираюсь танцевать на шесте. Приходи. Не пожалеешь.

В баре она не появилась. Охранник беседовал со мной сухо, будто я взял взаймы и не отдаю. Вернулся на чердак, записку никто не читал, лежит, где лежала. В прихожей на трюмо комплект её ключей. Как-то всё нехорошо, серьёзно.

Под утро пришёл Ужас. Её нет. Всё. Она не вернётся. Будто из спины вырвали позвоночник. Сидел на полу, потом лежал. Чувствовал себя лужей, никак не мог испариться.

Месяц назад я был бодрым холостяком, жил сам по себе. Счастлив не был, но был спокоен. Посягательство на свободу считал враждебным выпадом. Теперь сижу, сохну по случайной девочке. Если она войдёт вдруг, запою «Аллилуйя».

Я не знал, что делать. Какая там работа, лежал, ходил, кричал. Возбуждение сменялось апатией, потом приходила паника, сдавливала горло. Казалось, вот сейчас я сдохну. Вдруг всё менялось, я понимал, вот и славно, что сбежала. Это ж какое наказание, растить в своей квартире такую швабру. Потом опять смотрел в окно. Думал, что там, за краем крыши. Если под сугробами булыжник, можно выбраться и сигануть. Потому что, сколько ж можно издеваться.

Приступы отчаяния тянулись до первой спасительной мысли. Она звучала так: я не стану ломать ноги и шею. Я верну её. Эти её закидоны — неизбежный довесок к красивой фигуре. Есть ради чего терпеть. Я её дождусь.

Ждал неделю. Она не появилась ни в стрип-баре, ни на чердаке. На звонки не отвечала. Я трясся, не спал, бродил по каким-то скверами, ненавидел местную погоду и жителей. На седьмой день отправился на другой берег Двины, в край непуганных деревянных бараков. Елизавета Петровна встретила меня как родственника. Напоила чаем и снова настоятельно рекомендовала валить домой. Сказала, что с Евой всё в порядке, она здорова, просто прячется. Не в первый раз. А вот я, если промедлю, получу разом напрасные слёзы, дальнюю дорогу, казённый дом и какие ещё там бывают мерзости в гадальном деле. Моё астральное тело и так уже дырявое насквозь, дальше будет хуже.