Я затараторил, стал суетливо уверять, что болезнь редкая, обычный специалист не справится с диагностикой, и только разжёг подозрения. Они переглянулись устало, будто я сегодня пятидесятый охотник за их принцессой. Предыдущие сорок девять сулили счастье в лотерее, графский клад и должность царицы Тринидада. Только выдайте им невесту. А я вот выдумал африканскую заразу, оригинал. Уехал ни с чем.
Никто мне не верит. Баба Лиза тоже не дрогнула. Посмотрела косо. Сказала, узнает по своим каналам, что за напасть. Представляю, что это за каналы. Прямая ментальная связь с Альфой Центавра. Или полководец Саша Македонский, вещающий посредством бегающего блюдца. Спрашивал у охранников в «Белом Носороге», они тоже ухмылялись. Полный город идиотов.
Лишь писатель, Марк Андреевич, оживился. Но он человек творческий, не вполне невменяемый. Как же, я подтвердил его теорию.
— Я же говорил! Я же говорил!
Думаю, у него беда с сюжетами. Через год накропает роман, в котором молодой скрипач сядет пьяным в поезд, вывалится где-то в Таллине и ну бегать по сугробам, спасать проститутку с добрым сердцем и бриллиантом в желудке. Марк единственный, кто обещал помочь. Сказал, что разыщет мужа. Хоть какая польза.
* * *
Гамлет Суренович прислал очень короткую эсэмэс — «Ты уволен». Второй раз за зиму увольняет, держиморда. Я отключил телефон, сказал: вот тебе!
Сыщик из меня чахлый. Не представляю за кем следить, кому бить морду, за какими окнами подглядывать. Сижу на чердаке, смотрю на небо. Наверное, стоит разыскать местных танцовщиц, чего-то вызнать. Показать фото сторожам в барах и дискотеках. Фото можно выкрасть у бабы Лизы. Хорошо бы ещё подружиться с каким-нибудь продажным полицейским, готовым за пятёрку взломать базу данных. Можно, в конце концов, ввязаться в опасные отношения с подозрительными личностями…
Но я, вместо всех этих полезных мероприятий, устроился в психушку санитаром. Это сосед бабы Лизы, Коленька, предложил подработать. Я похудел за месяц, он так решил, что от бедности. Правильно решил. Последние деньги отданы за аренду чердака. Зимой в Риге можно снять угол дешевле, за одни коммунальные платежи. Но мне без документов мельтешить опасно. И ещё — вдруг она вернётся. До апреля буду жить. Потом усохну от авитаминоза и бессонницы, как тот сыр. Очень романтично.
Так вот, в клинике есть лежачие больные, никто не хочет мыть им попы. Я согласился. На мою ставку оформят подставного деда, мне в конверте отслюнявят по 15 латов за смену. Это двадцать евро. Плюс больничная столовка, даждь нам днесь сардельку, макароны и кефир.
Работаю через сутки. От моего (нашего) чердака до бабы Лизы сорок минут пешком. Там меня встречает будущий гений психологии Николай. Мы садимся в звенящий от холода трамвай, кружим по Риге. До больницы час езды. Деревянные бараки сменяются аллеями и скверами респектабельного центра. Потом проплывают каменные громады, дома югендстиля. Здесь красиво и очень дорого. За ними начинается длинный парк, дальше идут портовые краны. Из заиндевевшего окна порт выглядит как один бесконечный бетонный забор. Устье реки делится на терминалы — пассажирский, лесной, угольный, контейнерный. Нефтеналивной можно угадать по запаху. Тут лучше не курить, даже на трамвайной остановке. За забором вышки, ангары, башни. Скучно. Психиатрическая клиника тут же, на острове в устье Двины. Обычно лечебницы строят в лесу. Шум сосен успокаивает порванные нервы, а бессистемное кружение облаков лишает мозг иллюзий, будто в суете есть смысл. Интересно, кому пришло в голову возводить больницу среди портового грохота и вони. Разве что основатель надеялся на бегство сумасшедших в иные страны. Благо, в трёхстах метрах ночуют ледоколы, сухогрузы и танкеры. Покинуть заведение очень просто. На проходной спит старушка, фигурой похожая на гриб. И такая же зоркая. А в заборе дырки размером с джип.
Николай буркнул вахтёрше: это со мной. Будто я мешок с капустой. Бабушке лень кивать всей головой, она махнула бровью.
Меня представили главврачу. Её зовут Даце, у неё дёргается глаз. Коля шепнул, у многих психиатров возникает странная симптоматика. Будто они переняли у пациентов тик или сверхценную идею.
Потом был инструктаж с экскурсией. Коля водил по больнице, объяснял вполголоса:
— Главное — безопасность. Громко не говорить, задом к больным не поворачиваться, в прыжки с крыши с ними не играть. Голых женщин не приводить.
Между прочим, предыдущий главврач погиб прямо в своём кабинете. Тестировал пациента. На секунду отвернулся, получил цветочным горшком в висок. Три года прошло, всего лишь.
Острые больные заперты в корпусе с решётками. Таких немного. Там видеокамеры и палаты с сигнализацией. Туда ходить мне не придётся. Разве что, бывает, расстроится какой-нибудь Илья Муромец, тогда все собираются, бегут крутить руки болезному. В период аффекта у них сила страшная. Раньше лежали два спецназовца, Саша-Молодой и Василь Василич. Саша служил наёмником во французском легионе. В Африке был, в Сербии. Потом повздорил с сослуживцами, кого-то пришиб, пришлось бежать. У него на теле следы сабельных ударов. Через всю Европу пешком пришёл в Латвию. Тогда ещё границы были. Саша переходил их по дну рек.
Поселился у мамы. Но нервы ни к чёрту, расшумелся, соседи вызвали полицию. Саша полицию выбросил в окно. «Войдите как положено», — сказал. Приехали антитеррористы, отряд «Альфа», их тоже в окно. Потом подтянулись мы с Вадиком, заболтали его, навалились, связали. Полгода Саша тихо ходил и вдруг опять разволновался. Не могли совладать. Дерётся, сволочь, очень ловко. Инструктор по рукопашному бою. Тут и отправился к нему Василь Василич. Тихо так вошёл в палату. Ни шума, ни лишних нервов. Через минуту вышел — забирайте, говорит. Саша лежит на койке, смотрит в потолок, не может пошевелиться. Я просил Василь Василича, покажи заклятие стеклянного глаза против спецназовцев. Он показал. У меня свет в очах потух — и всё. Ничего не помню.
Про Василь Василича знаем, что служил в секретной части. Диагноз — шизотипическая психопатия. Живёт в окружении мифических существ, рисует картины. Тихий. Думаю, он здоров на самом деле, просто прячется от коллег.
— Ты говоришь, «спецназовцы раньше были».
— Василь Василич, и сейчас здесь. В третьем корпусе. Руководит кружком живописцев. А Саша сломал шею. Сам себе. Сел на стул, крутанул руками голову — и готов. Они в Африке разнимали два племени. Поступил приказ оставить аборигенов как есть. Легион отступил, за следующую ночь племя номер один порубило племя номер два. Детей, старух, всех. Диких гусей вернули назад, а охранять уже некого. Мясо и тучи мух. Саша не выдержал сновидений. И все мы, со своей гуманистической психиатрией, помочь не смогли.
Зато наша больница — чемпион восточной Европы по ландшафтному дизайну. Среди психушек. Наши шизофреники самые прилежные. Семена ноготков сажают с миллиметровой линейкой. Ещё есть театральный кружок, в нём ставят итальянские комедии. Выходит живенько. Режиссёр приветствует импровизацию и нестандартные прочтения, у нас этого — завались.
Вот там, дальше, пятый корпус. В нём лечатся добровольцы. Сами пришли. Им здесь лучше, чем на воле. Три телеведущих с нервным истощением, математик, перестал понимать цифры, четверо проигравшихся богачей плачут об утратах, переживают экзистенциальный кризис.
И три десятка состоятельных домохозяек, жёны бизнесменов. Есть хорошенькие. У этих депрессия. Годы безделья выжигают в человеке радость жизни. Некоторые требуют, чтобы их выкинули в окно. Сами прыгнуть не могут, сил нет. Просят яду, предлагают денег. Это самые тяжёлые тётки, хоть и не опасные. Иногда с импульсивными кататониками легче, чем с ними. Тяжелы они не телом, характер дурной.
— Кататонии, которые воображают себя торшером?
— Если кататонический ступор, то да. Больные неделями не меняют позу. У нас есть один такой. Раз в три года приходит в себя, помнит всё что происходило. Кто как смотрел и кто издевался. Наговорил гадостей санитарке, которая с него пыль вытирала как-то небрежно. Сейчас опять считает себя мебелью.
А есть другой вид возбуждения, импульсивное кататоническое, там наоборот. Больной кидается, убить может. Обычно, буйных заговаривают бабушки-санитарки. Побормочут, попричитают. Глядишь — и успокоился человек. Иногда оборачиваем мокрой простынёй. В тяжёлых случаях прикручиваем к кровати. На два часа, не больше. Специальными такими вязками. Смирительные рубашки под запретом, не гуманное средство. Ну, а если видно, что кончится плохо, прописывают электросудорожную терапию. Это имитация эпилептического припадка. Эпилепсия противоположна шизофрении. Клин клином. Конечно, крайняя мера. От перенапряжения у больного рвутся мышцы и даже кости ломаются. Зато после неё любой тиранозавр становится не опасней помидора…
