Игорек увидел это в глазах содомитов и подивился их беспредельной наглости. «Если кто скажет: “Христос воскрес”, вмажу, – подумал он, готовый нарушить собственный приказ. – Не для вас воскрес, уроды!»
Опущенные на всякий случай молчали, а внимательно вглядевшись в глаза незваных гостей, поняли – крашеных яиц не будет.
Дело было вечером, содомиты готовились сделать баиньки, но еще не легли.
Согласно разработанному плану православные заняли пути возможного отступления, встав неподвижно и строго у дверей. (Хоругвеносцы остались снаружи – во избежание возможного осквернения внутрь хоругви решили не вносить.) Сцепив руки за спиной и ни слова не говоря, четко печатая шаги, Игорек прошел вдоль рядов двухэтажных шконок, внимательно осматривая стены. Среди обычных для всей зоны фотографий любимых артистов, спортсменов, а из политиков – Жириновского Игорек обнаружил две бумажные иконы Николая Угодника, правда, без рожек. Оторвав от стены, он отдал их кому-то из своих. Неугодники молчали, не понимая смысла происходящего.
– Православная литература имеется? – спросил Игорек, окидывая притихших содомитов озабоченным взглядом. – Предупреждаю, если кто не сдаст ее добровольно, горько потом пожалеет.
– А в чем дело, Игорек? – спросил Жилбылсдох, выходя из умывальни. Здоровый, плечистый, жилистый, он был в красной майке, с полотенцем на шее и зубной щеткой в кулаке. Появление своего старосты опущенных приободрило, «смирно» они сменили на «вольно», но продолжали молчать.
– Не Игорек, а Игорь Иванович, – насмешливо поправил Игорек Жилбылсдоха.
Еще пару лет назад Витька Герберсдорф находился в 1-м, самом привилегированном отряде «Ветерка» – спал у окна и играл с ворами в нарды, а Игорек при нем шнырил – выполнял разные мелкие поручения. Когда Игорек называл его Витькой, тот устало поправлял: «Не Витька, а Виктор Иванович». Но то, что было раньше, теперь не считалось – теперь Игорек мог свободно и без последствий для себя Витьку ударить. Обычного зэка ударить не так просто, потому что никто не существует здесь сам по себе, за каждым «семейка» – группа в несколько человек, а у каждой «семейки» – «семейка» дружественная, устанешь потом базар разводить, а уж если администрация к разбирательству подключится, тысячу раз подумаешь, прежде чем кого по морде мазануть. Но чтобы обиженному в морду заехать – на это разрешение не требуется – бей сколько влезет. У Жилбылсдоха колотушки – дай бог каждому, но применять их он может только на своих – ударить обычного зэка опущенный не имеет права, за это могут руки переломать, а то и голову отрубить.
Игорек и не думал ударить Жила. Скользнув по нему безразличным взглядом, он скомандовал подручным:
– Начинайте.
Застоявшаяся без дела община охотно рассыпалась по помещению и начала шарить в тумбочках, под подушками и матрасами. Опущенные не протестовали, помалкивая, все еще не понимая, что же такое у них ищут? Православный шмон длился недолго и принес небогатый улов: десяток брошюр о вреде абортов – это из светской литературы, а из религиозной – несколько номеров «Сторожевой башни» и стопка листовок с фотографией закутанной в белую простыню Марии Дэви Христос – все они использовалась в хозяйственных нуждах.
Светскую литературу Игорек конфисковал с целью сдать ее в библиотеку для общего пользования, религиозную же, точнее, сектантскую оставил, сказав насмешливо:
– Пусть травятся духовно.
В тумбочке Зины лежали два прошлогодних журнала «Women’s religion» с красотками на обложке.
– На спинку себе подкладываешь? – спросил Зину Игорек, брезгливо вытирая руки носовым платком.
У Зины задрожали губы и длинные будто присыпанные мукой ресницы. Община засмеялась. Игорек посмотрел на своих строго, и смех оборвался.
– Евангелие есть? – обратился он к опущенным.
Те молчали, и пришлось повторить вопрос.
– Спрашиваю последний раз и предупреждаю: если у кого имеется Евангелие, во избежание негативных последствий сдайте сейчас добровольно.
– А чего это? – храбро выкрикнул Шиш.
Игорек усмехнулся, православные между собой переглядывались и мотали головами, в которые никак не укладывалось, что кто-то может не знать, что такое Евангелие.
– Не знаете? – спросил Игорек.
– Не-ет, – отозвалось несколько робких голосов.
– Правда не знаете? – потешался Игорек.
– Правда не знаем! – дружно ответили опущенные, поверив, что бить сегодня не будут.
– Не знайте и дальше, – одобрил такое положение дел Игорек и направился к выходу. Окруженный с трех сторон соратниками, он обратился к опущенным с последним предупреждением:
– Запомните, содомиты! С этой минуты вам запрещается иметь у себя иконы и православную литературу. За это будем бить, и бить жестоко. А за Евангелие, если у кого найдем, можем и убить.
– Кто запрещает? – мрачно спросил Жилбылсдох, сознавая, что хотя никого и не побили, своих он не защитил.
«Я!» – хотелось крикнуть в ответ Игорьку, но удержался, поскромничал и сказал негромко, но твердо:
– Православная община храма во имя Благоразумного разбойника.
Свои посмотрели на него с благодарностью, а чужие еще больше напряглись.
Спустя некоторое время зачистку пришлось повторить. К Игорьку поступила оперативная информация о том, что, несмотря на запрет, священный текст у содомитов появился, они читают его на досуге и ржут во всю глотку. Информация была получена от источников в 21-м же отряде – после пасхального рейда больше половины петухов предложили себя Игорьку в качестве информаторов, причем не прося за это никакого вознаграждения, из одной лишь надежды, что, если случится второй крестовый поход, их будут меньше бить. (Как всегда чушки просчитались – чтобы отвести от стукачей подозрение, их били больше остальных.) Но ни сам Игорек, ни простые члены общины рук своих об опущенных и на этот раз не испачкали – роль экзекуторов исполнили оглашенные.
До появления в зоне монахов, храма и проведения в нем литургий само слово «оглашенные» было мало кому знакомо, а те, кого потом так окрестили, назывались ниньдьзя. Их было семеро, фанатов восточных единоборств, невысоких, очень подвижных, чудовищно-тупых, бессовестно здоровых. На воле их бригада занималась рэкетом – каратисты крышевали всех, кто попадал в поле зрения: от базарной торговки до президента крупной компании, ничего при этом не требуя, – от одного их вида, все сами лезли в карманы за деньгами. Ниньдьзя не пили, не курили, не покупали проституток, все силы и средства тратили на поддержание немыслимых физических кондиций. Во время ареста эти русские японцы вырубили вооруженный взвод ОМОНа и отправились в зону, как спортсмены-олимпийцы на сборы.
И не ошиблись – в «Ветерке» спорт приветствовался.
Хозяин заметил – с появлением спортсменов-бандитов дисциплина среди заключенных укрепилась и даже охрана стала относиться к себе строже. А что касается криков, оглашающих время от времени окрестности, то они были чем-то вроде голосов канувших в лету караулов, означавших, что власть не не спит даже ночью. Челубеев пытался перетянуть здоровяков в свою епархию, завлекая гиревым спортом, но те без раздумий отказались, объяснив, что поднятие тяжестей закрепощает мышцы и лишает удар резкости.
Били оглашенные редко, но метко.
Никто не умирал, но те, кто их удары получал, потом об этом жалели. Били пяткой, носком, внешней стороной стопы – не оставляя на теле следов, но выводя из строя внутренние органы: от удара в печень человека рвало во время еды; ударенный по почкам долго потом мочился кровью, а получивший удар в пах, наоборот, никак не мог помочиться, становился желтым, и от него несло, как от больничной утки; ушибленные легкие не позволяли человеку вдохнуть полной грудью, а убитое сердце пряталось куда-то, и его обладатель несколько дней лежал с серым лицом, синими губами и отсутствующим взглядом. Оглашенные называли свои удары анатомическими и с дотошностью патологоанатомов обсуждали их последствия. Никто не умирал, но оглашенные утверждали, что это для них не проблема, так как били они не в полную силу и не в смертельные места. Голубой же их мечтой было убивать криком, для чего, тренируясь, они периодически, как оглашенные, орали, но тут никто не думал умирать, разве что Шиш на другом конце зоны мочился в штаны, да и то не всегда.
В том, что Игорек заполучил в союзники оглашенных был, как он утверждал, промысел Божий. Некий «Союз американских спортсменов-заключенных» прислал в «Ветерок» здоровенный ящик, заполненный, как решили дубы с КПП, просроченным сухим молоком. Вложили туда отправители и стопку религиозной печатной продукции, которую не стали бы в «Ветерке» читать, даже если бы знали английский. Были там и обязательные презервативы, которые контролеры оставили себе, а пестрые, ярко-раскрашенные, как все американское, большие жестяные банки передали в общину. Игорек на банки взглянул и сразу понял, что никакое в них не молоко. Это было средство для накачивания мышечной массы. В своем наркоманском прошлом Игорек пытался однажды сварить из него мульку, но получилась блевотина. Сгоряча он чуть не отправил заокеанский подарок в Олимпийский комитет России с застенчивой просьбой «прислать энное количество комплектов формы сборной нашей страны, можно б/у – для патриотически настроенных заключенных, твердо вставших на путь исправления». Игорек представлял, как его община идет по «Ветерку», и у каждого на груди маленький золотой двуглавый орел, на спине большое золотое слово «Россия», а впереди и чуть сбоку он, Игорек, одетый просто и буднично – как Сталин ходил в скромном френче без погон в окружении разряженных генералов в орденах и лампасах, и все сразу понимали, кто есть кто. Уже запечатывая письмо, Игорек услышал крики оглашенных и в одно мгновение понял – эти люди ему нужней, чем тряпки с гербами. Для затравки он дал оглашенным три банки американской дряни, те немедленно ее заглотили и попросили еще. Теперь и они были в Игорьковой власти.
