Более дальновидный электорат кинулся на Старую площадь выбрасывать из кабинетов партноменклатуру, но без мебели и оргтехники, дабы самим там обосноваться. Межанальная группа, в которой видную роль играли Около-Бричко и Гриша Ямщиков, основные свои усилия направила на здания ЦК партии, поскольку в них, как и прежде, должна была делаться политика. При этом господа Арнольд и Гриша договорились занять по два крыла в разных зданиях — под министерство защиты демократии под руководством Гриши иминистерство глубоких демократических и необратимых назад реформ, естественно, с героем героев во главе.
— Как-то по туалетному звучит: необратимых назад, — высказался Гриша.
«Как это — по туалетному звучит? — возмутился про себя Аэроплан Леонидович. — Небось, на пердеж намекает? Или на то, что все равно обкакаемся? А куда еще им можно обращаться? Конечно, если они обратятся, то только назад. Какой стилист нашелся… В конце-то концов: кто из нас рядовой генералиссимус пера — он или я?»
— Нормально звучит. И точно, — сказал он тоном, не допускающим дальнейшие обсуждения.
Странное словцо назад, которое не легло на душу Грише, когда они придумывали названия своих ведомств, показалось весьма привлекательным «демократам» нетрадиционной сексуальной ориентации. Их набралось столько, что в славной голове Аэроплана Леонидовича промелькнула мысль о создании в департаменте Гриши специального корпуса свободной любви и обрядить их в голубые мундиры. У Гриши творческая инициатива дружественного департамента не вызвала никакого энтузиазма.
— Это что-то среднее между полицией нравов и корпусом жандармов? Сегодня — ну не в дугу. Какие мундиры — они женский туалет оккупировали, на радостях ширяются и трахаются там вовсю! Арнольд, врубись, оставь свои закидоны, если не желаешь приключений на свою задницу — в прямом и переносном смысле. Власть хватай, пока валяется, пока не схватили другие. Опереди! — закончил Гриша свою нотацию и глаза у него засверкали, словно только что принял утреннюю дозу.
А Иван Где-то как взглянул на президиум митинга победителей перед Белым домом, так и сник: как же обрыдли эти рожи! Чтобы в стране ни происходило, они тут как тут — всегда в президиуме. Вот и теперь они трибуну облепили, как мясные мухи, заслоняли, как щитами, бронежилетами Бобдзедуна — на удивление всему миру трезвого.
Неожиданно Иван Петрович выскользнул из своего тела и воспарил над толпой. Это было похоже на детские сны, в которых все летали (Образованные мистики это назвали бы выходом астрала из физического тела. Публикатор). Он тут же отыскал себя внизу и, что поразительно, сразу же нашел в толпе: на нем была камуфляжная форма, и даже на расстоянии чувствовалось, как пристально его глаза всматриваются в президиум. И астральное тело Ивана Где-то взглянуло на президиум: там столпились почти сплошь рогатые, вместо лиц — свиные пятачки. Среди митингующих оказалось также немало с черными рожками. Именно рогатые дергались и кричали, радовались и ликовали, потрясая трехцветными знаменами, триколорами — по новой нерусской моде. Причем нередко в перевернутом виде, когда белый, символизируюший Господа Бога, внизу, а красный, символ народа, наверху. «Не народ под Богом, а Бог под народом!» — подумал астральный Иван и попытался печально покачать головой. Иного от них, центропупистов по части качания своих прав и агрессивных индивидуалистов, он и не ожидал. Они ведь исповедуют воровской принцип: ты умри сегодня, а я — завтра. И словно в подтверждение этой мысли президиум грянул:
Прибыла в Одессу банда из США.
В банде были урки, шулера.
Банда занималась темными делами,
И за ней следила ГеКаЧеКа.
Верх держала баба — звали ее Мурка.
Хитрая и смелая была.
Даже злые урки все боялись Мурки, —
Воровскую жизнь она вела.
Мурка, ты мой Муреночек,
Мурка, ты мой котеночек,
Мурка, Бобдзедунка,
Прости любимого…
Вся площадь обрадовано поддержала президиум, и тут астральный Иван, присмотревшись к митингующим, обнаружил, что многие из них вообще были без голов. Забыть их дома, конечно, они не могли, просто у них вместо голов были студенисто-мутные шары, напоминающие собой медузы, но с вмонтированными ушами, глазами и зубами.
— Эти шастают с митинга на митинг, им хочется чего-то очень остренького, какого-нибудь беспредела, — услышал астральный Иван спокойный голос неведомого экскурсовода. — Из них большинство тех, кто делает вид, что они работают — финансирование имитации их общественно-полезной деятельности попросту им осточертело. Не сомневайся, Ваня, эти, получат свое по полной программе. Уже отлиты пули, которыми их угостят двадцать пять месяцев спустя знаменитые тридцать восемь снайперов. Посмотрел? Хорошего понемножку — спускайся вниз, марш под камуфляж.
После этих слов он осознал себя в толпе и тут же получил ощутимый толчок в бок.
— Это великая победа русской и мировой демократии! Поздравляю тебя, Ванья-бульдоузэ!
Толкался американец, который все время ошивался тут вместе с рядовым генералиссимусом пера, а теперь радостно улыбался, лез ко всем с объятьями и поцелуями.
— Только без поцелуев! — поднял руку Иван Петрович, останавливая расчувствовавшегося америкашку. — Те, кто вчера пел «Интернационал», сегодня бацают «Мурку». Это и есть великая победа демократии? У вас все проходит по статье «победа американской демократии». Очень удобная и безразмерная штука — американская демократия. Знаешь самый бородатый анекдот Западного полушария всего из двух слов? Догадался, то-то же…
— Ты — большевик? — спросил, продолжая приветливо улыбаться, американец.
— Нет, я вор в законе. А «Мурка» — мой гимн.
— О! — воскликнул с неподдельным уважением американец и полез в карман за визитной карточкой, чтобы представиться.
Иван Петрович опять поднял руку, останавливая его, и пошел прочь, смешался с толпой. «Иван, куда ты лез, а куда вылез?!» — спрашивал он себя, ругался страшно и, в конце концов, выбрался из толпы, побрел в Центральный дом литераторов.
В любимом пестром зале было пусто — не то, что поговорить, даже чокнуться не с кем. Заказал водки, бутылку воды и бутерброд. А потом вспомнил — в карманах абсолютная пустота, кто нынче покойникам выделяет деньги на хотя бы на мелкие расходы? «Ну и влип!» — подумал он и скорее по привычке, чем от желания ввести в заблуждение буфетчицу, зашарил по карманам. Да и был, как только теперь окончательно уяснил, не в черном смокинге с бабочкой, а в камуфляже и десантной тельняшке. Буфетчица, заметив смятение посетителя, то ли с участием, то ли для успокоения сказала:
— Ой, как вы похожи на Ивана Петровича! Как две капли воды… Если бы сама не была на похоронах, сказала бы, что это он. Говорили, он детдомовский, никого родных у него не было, кроме какой-то странной бабушки. А вы, наверное, военный и вам поздно сообщили. На похороны не успели?
— Ну да, — проворчал Иван и тут же пальцы нащупали в заднем кармане толстый конверт. Открыл — американские доллары. Наверное, какая-то премия. Не обошли, что удивительно, хотя он защищал Белый дом исключительно в обществе Бахуса и Орфея, поэтому в памяти и не отложилось, чтобы кто-то давал ему конверт с «зеленью». Да и как могло отложиться, если поили защитничков самопальной сивухой из импортного технического спирта? Голова от такого пойла в стальном обруче, глазные яблоки из свинца, а жизнь — сплошные потемки… После такой водяры любую революцию устроить — что два пальца обмочить!
— Ан… — начал он, чуть не назвав буфетчицу по имени, и запнулся, едва не выдав себя. Но мастерство воистину не пропивается, и он продолжил свою мысль следующим образом: — А нельзя долларами рассчитаться? У меня рублей и нет.
— Почему же нельзя? Можно и долларами, — разрешила буфетчица Аня.
— Вот спасибо, — обрадовался Иван и протянул ей стодолларовую купюру.
— Помельче не найдется?
— Откуда, — странно ответил он. Однако заглянул в конверт — там были одни сотенные и среди них нашлась какая-то бумажка. Развернул и прочел: «Настоящая справка дана Ване-бульдозеристу в том, что он является активным защитником Белого дома и демократии в августе 1991 года. Вице-ВИП…» Подпись, красная печать с непривычным плохо ощипанным двуглавым птеродактилем, клювы которого, должно быть, от отвращения к другу в разные стороны развернулись. «Приданое Софьи Палеолог из сундука вытащили?» — подумал он.
— И у меня не будет, — грустно сказала Аня, — я только что открылась. Потом рассчитаетесь.
— Нет, — запротестовал Иван Петрович, предчувствуя загульную перспективу недельки на две, не меньше — так что, милая, бери, пока дают, а то ведь можешь и не получить. — Лучше вы потом сдачи мне, если что останется, дадите!
