Стрелка завыла…
— Что, что это? — спрашивал Иванов. — Они бегут как волки?
— Уйдем-ка, — шептал Алексин. — Быстрей!
В Сосновке они постучались в первый же темный дом.
Деревни Сосновку и Березняки разделял лесной овраг. Глубокий. Он зарос черным лесом, имел собственную речку, собиравшуюся из множества родников.
Было в этом овраге и свое топкое болото.
Когда-то здесь жили волки. Они выли по ночам, нагоняя тоску на деревенских жителей, и резали скотину. Но простодушных волков постепенно выбили охотники. Теперь этот овраг заняли собаки.
В укромных, еще волками пробитых лазах ходили они; за ними охотились, их караулили с ружьями. И одичавшие собаки припомнили привычки древних собак. Они научились идти след в след и путать охотников, пробегая по мелкой воде.
Стаю водили Стрелка и Пестрый.
Стрелка была всегда настороженная собака, а тот разумен и удачлив.
…После охоты сытая стая ушла в овраг. Спали весь день.
И снова пришла ночь.
Теперь все уцелевшие собаки были на болотном островке посреди оврага. Щенки возились, взрослые сидели молча: они ощущали вхождение в свою жизнь чего-то нового.
Они видели людей, пахнувших так знакомо. И в неистребимой собачьей устремленности к человеку подошли к ним. Был страх, но и надежда, что позовут!
Люди зашевелились и — выстрелили в них.
Стрелка яснее других ощутила вхождение этого нового: на нее охотились городские добрые старики.
Надо бежать! Скорей! И она запрыгала с кочки на кочку.
Собаки глядели ей вслед. Она остановилась и заскулила — Пестрый тоже пошел. Потянулись за ним щенята, а там поднялись и остальные собаки.
Прыгая по кочкам, стряхивая снег, они выбрались из оврага и вдруг побежали. Впереди стаи легко, волчьим скоком, несся Пестрый.
Весьма надоевшие старички уезжали.
Собираясь, опять посетовали на свою неудачную охоту ночью.
Егерь ухмылялся — какая там неудача!
— Полный успех! Я проследил, собаки ушли из леса, мы отделались одним только лосем. Но что они с ним сотворили! Понимаете, загнали в ручей, заморозили. И обгрызли, конечно.
— Куда же ушли?
— Сначала в город.
— В город?… Сначала?…
— Ну да! А потом вернулись ко мне в лес и тут же, слава богу, ушли. Следы их ведут на северо-восток. В тайгу они подались, так я их понял. Ох, и зададут они тамошнему зверью.
Старики переглянулись. И заторопились выходить — у крыльца их ждал «газик».
Они радовались: домой, домой… И в дороге толковали между собой, что по случаю ссоры с женой Никонов продает щенка-сеттереныша. Надо помогать собачке. (Диких же старались не вспоминать, выбросить из памяти их сиротливые тени.)
Отсветы города собаки увидели сквозь деревья. Они выбежали на опушку и прилегли.
До глубокой ночи глядели собаки на широко рассеянные огни. Щенки затеяли было возню, но взрослые были серьезны. И один за другим щенки перестали возиться: глядели, тянули к городским огням острые морды.
Носы их шевелились, ловили резкие, грубые запахи угольного дыма, перегара бензина и того зловония, приглушенного холодом, которое испускают пустыри, становящиеся свалкой города. Затем Пестрый снова повел собак. Они вошли в город, пробежали ночными улицами, миновали центральную площадь.
Милиционер вздрогнул и не поверил своим глазам, увидев их быстро катящиеся силуэты. Откуда? Почему так много?
…Собаки обежали город. Они побывали у темной многоэтажки, вставшей на месте прежнего сгоревшего дома, ходили к складу магазина «Промтовары», выли на улицах.
А затем ушли назад, к лесу. Но теперь они не сидели на опушке, а миновали ее деловито и нацеленно: они бежали на север.
Алексины (с ними Ивановы) уютно проводили вечер.
На ужин была шпигованная салом тетерка, обжаренная в духовке до золотистой корочки, к ней подан зеленый горошек. Когда стали пить чай, Алексин заговорил о собаках. Иванов взглянул на него искоса и недовольно отодвинул стакан.
— Куда они все же ушли? — недоумевал Алексин. — Что в лесу будут делать?
Все молчали. Алексин же требовал ответ Иванова:
— Скажи! Ты натасчик, ты ближе меня связан с собаками.
— Не знаю.
И оба старика задумались. Им вдруг стало неуютно у стола. Ощущение вины, портя вкус съеденного, входило в них. Словно неприкаянные призраки, перед ними вставали бездомные собаки. И каждый думал, что надо было позвать собак. Ну, посвистеть, почмокать губами, что ли.
Позвать?… А куда?…
Иванов поднялся и подошел к окну. Сдвинув штору, поглядел на улицу. Но увидел только морозный рисунок на стекле, похожий на древовидный папоротник — растение каменноугольного теплого периода.
Собаки бежали в дальние, безлюдные, таежные леса.
Трещали деревья, неистово, будто напоследях, горела луна. Тени деревьев лежали на зеленом лунном снегу.
Теперь стаю вела Стрелка. За ней легко бежал Пестрый, за ним растянулись в беге щенята и остальные собаки.
Они бежали след в след.
За каждой собакой катилась ее черная тень.
Торопились старый пес и бульдог-полуовчарка, задыхался в беге коротконогий, помесь таксы и другой какой-то собаки. Бежали остальные — длинной растянувшейся цепочкой. Из горячих их ртов вырывался дымок, и вспыхивал в нем холодный блеск луны.
Собаки бежали…
Примечание автора. В этой повести нет преувеличений. Оглянитесь — город полнится брошенными животными; спросите егерей и лесников — в пригородных лесах появляются собачьи стаи. Я видел их сам… Но, чтобы не быть голословным, сошлюсь на журнал, уважаемый всеми охотниками, к которым я, по давней привычке, еще отношу и себя.
Я беру журнал «Охотник» № 9 за 1971 год. Вот данные работников Балхашской экспедиции ВНИИОЗ: в угодьях Прибалхашья держится около двух тысяч собак. Они охотятся стаей даже на кабанов. А это сильный и жестокий зверь.
Встречали самостоятельно и дико охотящиеся стаи по десять — двенадцать собак в алтайских степях.
Старший наблюдатель Хоперского заповедника сообщает: зимой 1967/68 года собаки задрали двадцать четыре оленя, а волки всего трех! Он растил диких щенят — нашел их, — они выросли недоверчивыми, злобными. Значит, домашняя собака вполне может одичать. Как дикая — одомашниться.
Живут в лесах и собаки, вовсе не знавшие человека. Но в большинстве случаев они брошены — в Прибалхашье ли, в степях Алтая, на землях Хоперского заповедника.
Это настрадавшиеся, озлобившиеся, «поумневшие» звери. Их любовь не востребовал человек, он пренебрег их преданностью.
Я спрашиваю: как же так получается? Зверь этот шел бок о бок с человеком из тьмы истории. Можно утверждать, что без помощи собаки человек бы не стал хозяином Природы.
Отчего мы иногда видим свирепое отношение к ним? Я попытался — в повести — ответить на эти вопросы. Я хотел — повестью — говорить с теми, кто сменит нас и будет решать Главную Задачу современности: как жить человеку в Природе. Ведь собака — это часть ее, шедшая к нам с преданностью и любовью.
Листва рябин привяла. Среди ее зеленоватой оржавленности висели ягоды. Те что покраснев были ничего себе на вкус, но желтые пронзительно и горько кислы. За этими жиденькими рябинами поднималась крыша лесной сторожки.
На ней росла березка, уже оголившаяся.
Мы остановились (а надо было уходить — все бы тогда было в порядке).
Отец поправил на плече мешок, называемый «сидором», а я опустил на траву оглобельки тележки.
Мы стояли и смотрели на сторожку.
Деревенские не врали, называя ее развалюхой: труба ее заржавела и погнулась, ставень висел, открыв радужное стекло, похожее на лужицу около бензоколонки, крыльцо проросло травами. Старик говорил: абсолютно неизвестно, что нужно сторожить здесь, в двадцати верстах от ближней деревни, и деревенские люди правы, называя ее развалюхой.
Я кивал ему: Старик был молодец!
Эта поездка спасала меня от школы и давала возможность жить в лесу вместе с отцом целый месяц.
Редкий случай! Мой Старик — профессиональный фотоохотник, он вечно мотается. Это лето, к примеру, снимал чешуекрылых Алтая. Бабочек.
И покосившаяся, темная изба показалась мне обомшелым чудом, стоящим (для меня) среди восхитительно пустого огорода с редкими гнездами увядшей картошки.
Я прямо-таки дурел от радости.
…Мы стояли. Старик говорил своим застуженным голосом, что вот сейчас мы войдем не в сторожку — в свою новую, лесную жизнь. И будет видно, хорошо ли нам в этом лесу и сторожке. А нет, так уйдем отсюда и поживем в стогах.
