Как это и раньше с ним бывало, когда он оставался со мной наедине, он начал изливать мне свои заботы. Я подозреваю, что у него бессонница и он боится лежать в одиночестве в темноте. Больше всего его сейчас тревожит законопроект, который скоро будет поставлен на голосование в конгрессе, — так называемый «Закон о военных полномочиях», который, по мнению президента, равносилен национальной катастрофе. Этот закон должен ограничить полномочия президента по использованию американских вооруженных сил в случае неожиданного международного кризиса.
— Они хотят отрезать яйца Белому дому, — так он выразился. — А наши враги это знают, и, конечно, они будут действовать соответственно.
Если конгресс проголосует за этот законопроект, президент намерен наложить на него вето. Он надеется, что конгрессу не удастся преодолеть президентское вето, но едва ли он может рассчитывать на большой перевес голосов в свою пользу. Президент говорил о подготовке этого законопроекта как о своей самой большой неудаче, потому что он не сумел убедить конгресс, что принятие этого законопроекта грозит большой бедой. Уму непостижимо! При всех тех ошибках, провалах, обманах и преступлениях, в которых его обвиняют и которые он частично даже признал, он винит себя за это — за то, о чем и пресса почти не пишет.
Затем он завел свою прежнюю пластинку. Он покончил с вьетнамской войной, пойдя на непопулярные шаги — такие как вторжение в Камбоджу и бомбардировки Ханоя. А теперь конгресс этим новым законопроектом буквально приглашает Северный Вьетнам начать массированное наступление на Южный. Если законопроект будет принят, то получится, что тысячи американских парней, которые ценой своей жизни обеспечили почетный мир, погибли напрасно. Что же до Уотергейтского скандала, то президент явно намеревается уволить прокурора по особым делам — кеннедиевского человека, чей штат состоит тоже из приверженцев Кеннеди, готовых растерзать президента на части. Он все еще ждет решения суда относительно пленок, и если это решение будет против него, он хочет подать апелляцию в Верховный суд. Такое нарушение привилегий исполнительной власти будет ударом по президентству, и он не сдастся даже под угрозой импичмента.
Любопытно, что президент ни словом не упомянул о последней сенсации. Вице-президент ушел в отставку, и теперь — впервые в истории Соединенных Штатов — президент должен будет сам назначить себе преемника. Газеты кишат догадками и слухами о том, кто именно станет вице-президентом. Об этом говорят сейчас больше, чем о войне на Ближнем Востоке и об Уотергейте, но на эту тему президент в беседе со мной даже не обмолвился. В два часа ночи глаза у него стали смыкаться, а голос слабеть. Он довольно резко прервал свои разглагольствования и сказал, что я могу идти и что завтра он даст мне новые распоряжения.
Такой оборот дела заставил меня начать говорить раньше, чем я намеревался. Я все ждал и ждал, что он скажет о ближневосточной войне что-нибудь более конкретное, чем неопределенная фраза «мы не оставим Израиль в беде». Но он ничего не сказал. Однако же положение сейчас всецело зависит от того, что скажет или сделает этот печальный, отчаявшийся, затравленный, невероятно ненавидимый человек без пиджака, президент Соединенных Штатов Америки.
— Сэр, — решился я, — прежде чем уйти, разрешите мне сказать вам несколько слов?
Он кивнул.
— Вы как-то размышляли о том, каким вы останетесь в истории, — сказал я. — Господин президент, евреи — это народ с самой долгой исторической памятью. Израильтяне могут остановить наступление арабов, хотя те превосходят их в живой силе в двадцать пять раз. Могут с ними потягаться и могут их победить. Но с чем они не могут тягаться — это с производительностью советских военных заводов. В Израиле — всего три миллиона человек. Советский Союз снова убедил арабов идти умирать ради уничтожения Израиля, чтобы потом коммунистический лагерь мог захватить весь Ближний Восток. Такое бывало и раньше, и это происходит снова, господин президент. Только это и происходит.
— Знаю, — сухо сказал президент.
— Я хочу сказать, сэр, что судьба Израиля висит на волоске. Я не знаю последних разведывательных данных, но я знаю, что я чувствовал, когда я видел лицо Голды Меир. Если вы прикажете открыть воздушный мост, чтобы уравновесить советские военные поставки арабам — притом немедленно, сэр, — то самая долгая историческая память будет чтить вас во веки веков.
Я увидел, как загадочные, бесконечно усталые глаза президента засверкали. Я продолжал:
— Она будет чтить человека, который проявил величие, поднявшись выше своих сиюминутных политических забот и придя на помощь еврейскому государству.
Президент некоторое время молчал, глядя на догоравший камин, а потом устало заставил себя подняться с кресла.
— Ну что ж, — сказал он, — может быть, мне следует кое-кому накостылять по шее, чтобы они пошевеливались. А то государственный департамент и министерство обороны все время отфутболивают этот вопрос друг к другу.
Он вздохнул, снова взглянул на камин и добавил еле слышно, словно говоря сам с собой:
— Как бы то ни было, она не оставляет мне другого выхода.
Я не дам голову на отсечение, что он сказал именно это, но мне показалось, что я это услышал.
Он проводил меня до дверей и пожал мне руку:
— Вы оставались на борту, когда столь многие уже спрыгнули с корабля. Я это ценю. А теперь отдохните. Вам, может быть, скоро снова лететь.
* * *
Джем осторожно потрясла меня за плечо, и я проснулся.
— Мне очень жаль тебя будить, но тебя хочет видеть Питер Куот.
Я открыл глаза и обнаружил, что лежу на диване в библиотеке, одетый, только без ботинок, пиджака и галстука. Я совершенно не помнил, как я уснул. Джен открыла шторы, и в комнату брызнул солнечный свет.
— Питер Куот? Какого черта?
— Он позвонил в девять утра, и я, дура, сказала ему, что ты здесь. Я никак не ожидала, что он тут же прыгнет в самолет и прилетит; но вот он здесь.
— Из Белого дома звонили?
— Нет.
— А из израильского посольства?
— Тоже нет.
— Что делается на фронте?
— Все то же самое.
У Питера Куота было угрюмое выражение еще тогда, когда я впервые увидел его в автобусе, отправлявшемся в лагерь «Орлиное крыло»; и угрюмая мина была его стандартной фирменной вывеской и в колледже, и в «Апрельском доме». На фотографиях, украшавших суперобложки его книг, он от раза к разу выглядел все угрюмее и угрюмее. Но ни разу еще я не видел его таким угрюмым, каким он предстал передо мной в тот момент. Джен подала нам кофе и пирожные. Он был не просто угрюм — он был в ярости.
— Ты должен возбудить судебный иск против моего издателя.
— Это еще зачем?
— Этот сукин сын не рекламирует мою книгу.
— Питер, побойся Бога! Я же сам видел несколько рекламных объявлений еще до отлета в Израиль. И в книжном приложении к «Нью-Йорк таймс» была реклама на целую страницу.
— Так нужно было на две! — яростно крикнул Питер и потряс у меня под носом папкой с бумагами. — Послушай, Дэви, не спорь со мной! Вот тут у меня собраны все рецензии. Книгу, у которой такая пресса, должны раскупать по пять тысяч экземпляров в неделю. А книготорговцы говорят, что ее почти никто не покупает и еще куча возвратов. Они и сами не понимают, в чем дело. По контракту, этот мерзавец обязался не только напечатать книгу, но и продать! Ему нужно вставить хорошую клизму, чтобы он принял меры.
— Но, Питер, книга вышла всего недели две назад.
— Что ты несешь? Для романа первые недели — самое важное. Если книга не разойдется как следует за первый месяц, на ней можно поставить крест. А Морт Ошинс с первого дня все вынюхивает в книжных магазинах, как моя книга продается; он уже охладел к идее экранизации: я это знаю, я это чувствую. А я только что купил новый дом в Бель-Эйре, я взял чудовищную ипотечную ссуду, одолжил денег, у кого только мог, и если Ошинс не захочет делать этот фильм, я пойду по миру.
Он понизил голос и криво усмехнулся:
— Более того — только ради Бога никому об этом не говори, пока не решится судебное дело о том, у кого останется Стивен, — я тут трахнул одну киноактрису. Назвать ее я пока не могу, у нее муж и двое детей, но она прочла все мои книги, и это самая шикарная баба, какую я знал. Мы перепихнулись в первый же вечер, как только познакомились. Это совершенно не то, что у меня было раньше, это просто новый мир, новая вселенная — и вдобавок у нее денег куры не клюют. Мы, может, даже поженимся. Это решит все мои денежные заботы. Но из этого ничего не выйдет, если моя книга провалится. Если она не выйдет на первое место в списке бестселлеров, мне крышка, а ведь это колоссальная книга, и нужно, чтобы ты заставил этих скупердяев разрекламировать ее как следует.
