Мой телевизор, вынырнув из-за резкого поворота судьбы, как ухаб, который не объехать, а можно только цепляясь днищем, на брюхе переползти – этот грандиозный памятник ушедшей эпохи, казалось не желал приспосабливаться к новым условиям. Более того, он видимо решил, что является единственным законным наследником великого прошлого, хранителем его традиций и устоев и немедля подчинил меня себе заставив целиком и полностью отдаться ему в услужение.
Сначала я сносил его в ателье, потом возился с его антенной, воровал для него, ползая по крыше, новенький кабель и только после этого, немилосердно гудя, он соизволил заработать. И стал снабжать меня информацией.
Хотя - как соизволил? Как - заработать? Доисторический монстр принимал только метровые каналы в количестве трех штук и делал это весьма неохотно. Для каждого канала требовалось особое положение антенны относительно сторон света. Так, при переключении с одного канала на другой требовалось сначала досыта, с мерзким грохотом, нащелкаться ручным переключателем, добиться того, чтобы бешеная пляска чередующихся черных и белых полос сменилась на рябь, а потом мчаться на балкон и отчаянно вихать в стороны антенну, посекундно врываясь в комнату и проверяя состояние дел на экране. Переключение с канала на канал занимало, при благодушии телевизора – пять минут, а при отсутствии у него настроения – до получаса. Более того, положение антенны и трансляция канала зависела и от погодных условий, в жару все показывало более менее хорошо, а дождь и ветер заставляли отдаться служению телевизору полностью.
Порой мне казалось что этот «Рекорд» и не порождение рук человеческих, а некий иррациональный, из древних времен сохранившийся артефакт, обладающий магической силой и способный по своей прихоти изменять природу, повелевать ей и подчинять себе всё живое без остатка. И, как любой, более-менее приличный идол, он требовал всё новых и новых жертв.
Впечатление это со временем только усиливалось. Как я уже говорил в жару телевизор показывал охотно, а прочие состояния погоды старался не замечать. Так вот, в жару это исчадие ада немилосердно грелось, чем очень привлекало к себе мух. Они буквально облепляли его вырубленное из цельного куска дерева, как у настоящего идола, тело, ползали по его серому глазу, роились вокруг, засиживали и загаживали. Мухи плохо действовали своим бессмысленным мельтешением на мои и без того ни на что не годные нервы.
Я скакал вокруг телевизора со старым журналом и истреблял крылатых тварей сотнями. Это по видимому очень нравилось телевизору, в его глазах я был чем-то вроде служителя с опахалом при туземном князьке и телевизор, испуская вовне свои магические чары, призывал себе в усладу и мне в своеобразный монашеский подвиг, новые полчища мух. В конце концов мне это надоедало, я разражался в адрес артефакта трехэтажной бранью, клял его почем свет, в конец осерчав, бил с треском по его лакированной плеши, вырывал из розетки штепсель и стремглав бросался вон. Потом отпаивался где нибудь в Иланьской тени пивом, приходил в себя и сотый раз давал клятву раз и навсегда порвать с нашим неравным браком.
Отдышавшись и успокоившись, я опять поступал в услужение к древнему монстру. А он, видимо чуя мою в нем потребность, еще прочнее опутывал меня нитями рабства, ещё сильнее кочевряжился, припоминая мне мои тумаки и как паук, все плотнее опутывал меня паутиной. Насосавшись моей молодой и вкусной кровушки агрегат торжествовал и в виде подачки – этой обычной рабской награды, изредка разрешал себя посмотреть.
Помимо мучений собственно с телевизором не меньшие мучения доставляло то, что в нем показывалось. К тому времени как я его настроил волна в новостях уже заметно поутихла и просмотр почти ничего не давал. Как и было ясно с самого начала, я был объявлен в розыск, считался главным подозреваемым в совершении теракта, остальная информация, «в интересах следствия», не разглашалась. Мир новостей не любил долго мусолить одну тему и спешил переключить свое внимание на другие события. Еще прошли выпуски о том, как хоронят погибших, циничные телекамеры выхватили крупным планом слезы на глазах скорбящих, показали квадратные, брикетированные морды официальных лиц, обещавших найти и покарать, и волна окончательно схлынула. Остались лишь мокрые камни слез родственников, да разная мутная пена.
Я приободрился, начал подумывать о выходе в свет, явке с повинной и прочих делах, но какое-то внутреннее противоречие пока не давало весам склониться в сторону закона и разума и упрямо перевешивало чашу в сторону инстинкта. А инстинкт подсказывал, что травля далеко еще не закончилась, что я зверь, которого гонят и надо бежать и бежать, спасаться и прятаться, путать следы и держаться тайных троп. Разум подсказывал, что чем дальше бежишь – тем яростнее погоня, тем свирепее собаки, что идут по следу, и когда они обложат и окружат, то, задохнувшись в собственной ярости, в неистовом торжестве разорвут тебя в клочья, распотрошат в секунду.
Инстинкт же убеждал, что движенье это жизнь, что пока ты бежишь – ты жив и цел и надо продолжать наматывать круги.
Разум подсказывал что органы во всем разберутся, пожурят и отпустят. Инстинкт самосохранения говорил что де навешают на тебя всех собак, объявят козлом отпущения и на потраву толпе публично и сурово казнят. И еще он подсказывал, что в преддверии выборов, я в сложившейся ситуации, прекрасный жертвенный баран для любого политического идола, с какой бы стороны пантеона он не стоял.
Чтож, блин, такое-то? Со всех сторон я жертва и именно поэтому и должен погибнуть, принесенный в жертву, юный, красивый и совсем не в этом видящий свое предназначение.
Продолжая бескорыстное служение телевизору я таки дождался от него подарка. Как обычно, сканируя телеэфир в поисках новостей, я наткнулся на какое-то ток-шоу из числа тех, что заполняют дневной эфир для развлечения домохозяек, пенсионеров и небогатых отпускников. Я было хотел бежать на балкон дабы крутить антенну в поисках другого канала, но обессиленный своим сизифовым трудом, присел на диван отдохнуть. Тут-то и случился подарок. Оказывается в ток-шоу как раз обсуждали меня.
Ведущий, в аккуратно лакированных космах, эдакий загорелый и энергичный душечка, тот самый типаж, что нравится всем без исключения добропорядочным женщинам проскороговорил - Мы вернемся. Не переключайтесь - и, через музыкальную паузу, выпрыгнул внезапно, как сектор приз, с другой стороны декорации.
- Состоится ли возмездие! Как порядочный человек превращается в монстра. Что ведет его по скользкому пути преступления. Где грань между добром и злом? Случайность или закономерность. Кто такой на самом деле Марат Галеев? Ответы на эти и многие другие вопросы мы надеемся узнать с помощью нашей сегодняшней гостьи.
Он всплеснул руками, полилась музыка, а я весь подобрался.
- Нам удалось найти и уговорить всё нам рассказать еще одну свидетельницу превращения Марата Галеева из человека в монстра. Свидетельницу и одновременно его первую жертву. Встречайте! Бывшая коллега Галеева Людмила Пескарёва!
Опять полилась музыка и под софитами появилась, как всегда очаровательна и мила, кто бы вы думали? Люсенька! Божьей милостью кроткое создание.
Я сидел ни жив ни мертв, совершенно ошарашенный и ничего не понимал. А она села напротив меня, закинула ногу на ногу и целомудренно поведала обо мне страшные вещи. Оказывается я ее уже давно домогался и поняв, что мне ее не добиться, овладел ею силой.
Я бы еще мог допустить, что так оно и было в тот единственный раз, когда я заявился к ней пьяный, но Люсенька живописала мои мнимые подвиги как неоднократное, длящееся не один день надругательство. По ее словам я использовал ее как секс-рабыню, неоднократно, в те моменты когда мной овладевала жуткая похоть.
Я же и заразил её "позорной" болезнью. Этого я уже не мог перенести. Ничего не понимая я пялился в телевизор. Там уже шло обсуждение жутких рассказов Люсеньки. Ей сочувствовали. Квалифицированные психологи давали ей советы, милицейские чины грозили найти и покарать, а зрители из массовки промакивали платками слезы. Но я уже никого не слышал.
В гневе я запустил в телевизор подлокотником от кресла. В телевизоре что-то вспыхнуло, щелкнуло и он умолк. Теперь уже навеки. Вместе с ним, сгорая, обуглилась и часть моей души. Что-то щелкнуло в ней, как во внутренностях прибора и отказалось транслировать женское изображение без уродливых искажений.
Как ты могла, Люсенька? Как ты могла, паскудливая ты тварь? За что? За что!
Выматерившись, я в кровь расколотил о стену кулаки и запил.
Мой запой длился три дня, а потом закончился.
Пора уже, пора было собираться в путь-дорогу. Я обитал в Штырине две недели и успел порядком измениться. Растительность на неумело бритой голове появлялась клочками и впадинами, как в южнорусской степи, на щеках и подбородке бушевала жесткая щетина. Чрезмерное употребление дешевого алкоголя добавило в лицо новых красок, а постоянные переживания необходимой угрюмости. От стресса и от безделья, заставлявших меня обильно есть всякую дрянь, я поправился и слегка оплыл, а загар, полученный на речке добавил в мой облик последний штрих и сделался я ничем неотличим от местных обитателей. Коротко стриженный, небритый угрюмый гопник, какие и составляли практически все мужское население Штырина от 20 до 35 лет.
