— Добрый знак, — тихо, будто сам себе, сказал Святослав. И, чуть помедлив, добавил: — Ну что же, пора. Перун и души бесстрашных предков, не знавших поражений, с нами. Пора!
Он отпустил рукоять меча и, взяв шлем в обе руки и оглядев его, надел на голову. Одновременно черное древко в руке знаменосца выпрямилось — и когда княжеский стяг взвился вверх и затрепетал на ветру, будто по команде развернулись над полками русскими боевые знамена. Прокатился вдоль рядов гул, сдержанный, но выдающий все же сокрытую в воинстве немалую силу и мощь.
— Эх, навьи чары! — прошептал Вех Радомыслу. — Ну и жатва сегодня будет, то-то Волос-в своей преисподней возрадуется!
— Не впервой! — отрезал Радомысл так же, в четверть голоса. — Смотри-ка чего там?!
Из гущи ромейского войска вырвались резкие пронзительные кличи труб. Необозримая черная фаланга, всколыхнувшись, будто непомерный, исполинский студень, сдвинулась с места и поползла, поползла. Даже у бывалых бойцов стало тяжко на душе при виде этой пятидесятитысячной громады, ощерившейся мечами и копьями, неумолимо надвигающейся, грозящей смести все живое в воды Дуная.
Святослав, вырвав меч из ножен, резко выбросил его в правой руке в сторону византийцев — будто молния блеснула и погасла в центре русского войска. Теперь ничто не могло остановить надвигающейся сечи.
Князь по-прежнему молчал. Все указания да советы он раздал еще накануне. И теперь только прислушивался, присматривался к ходу отлаженной им машины — войско, прошедшее через десятки битв и тьму испытаний, действовало четко, уверенно.
Медленно сближались две людские массы. Солнце карабкалось по небосводу вверх, будто для того, чтобы лучше рассмотреть оттуда, что творится на зеленой равнине, заполненной тысячами людей.
Но вот на него набежала тень — это вышедшие на свои рубежи стрелки пустили из тугих дальнобойных луков первые стрелы: воины, прикрывавшие стрелков щитами, бросились наземь, передние лучники стали на одно колено, вторые ряды пригнулись, третьи стреляли, в полный рост стоя, задние — посылали свои стрелы заметно вверх, чтобы они разили не прямо в грудь неприятелю, а сыпались в его ГРУДУ с небес. Стреляли по команде, все разом. И тут же щитники вскакивали на ноги, крепко упирая в землю большие красные щиты. Лучники успевали изготовиться к следующему залпу. Издалека не было видно — большой ли урон приносят врагу каленые стрелы. Лишь едва уловимые содрогания черного студня говорили о том, что выстрелы достигали цели.
— Эх, лиха беда — начало! — процедил Радомысл, ободряя десяток. Он уже настроил себя на бой, лютый бой.
Щека у него чуть подергивалась, плечи и шея напряглись. Ему верили, за ним шли. И все же ближайшие вой, нет-нет да и скашивали глаза на князя: как-то он, что делает, что замышляет? Расстояние сокращалось, и стрелы с той стороны стали доставать русичей. Сначала упал один из лучников — посланница смерти вонзилась ему прямо под ключицу, в зазор между кольчужными завесями. Потом рухнул другой, третий… И вот уже стрелы начали падать у самых ног основных рядов, возле «стены». Русичи умерили шаг.
— Ромеи-го оплошали, — проговорил Радомысл, раздвигая заветренные губы в улыбке, — видать, не успели подтянуть катапульты. А то б они давненько нас угостили! Ну ничего, полегче будет.
Вех молча кивнул. Десятник был праз: ни одной каменной глыбы еще не свалилось с небес. Но метательные машины могли подойти и позже.
Святослав первым остановился и выставил вперед щит.
— А мы вот так! — проговорил он в усы. — А ну!
Его примеру последовали во всей первой шеренге — с краю до краю, отгораживаясь красной, в рост человека, стеной от ядовитых жал. Задние вскинули на вытянутых руках щиты вверх — стало темно, словно в глухом дубовом срубе, и лишь резкие удары железных наконечников об эту подрагивающую крышу, будто просыпавшийся с разъяренных небес железный горох, говорили о том, что внешний мир не только существует, но и грозит за малейшую неосторожность смертью или увечьем.
— Вперед!
Медленно, не разрушая спасительного строя, сдвинулись с места, пошли. Сквозь маленькую бойницу с краю щита Вех видел, что все больше и больше русских стрелков не могло подняться после порывистых ударов железного града.
— Эко их повыкосило! — не смог удержаться он.
Они приближались к лучникам. Стали видны опустевшие колчаны-гулы за спинами стрелков. Те сделали свое дело, теперь очередь была за «стеной». Сейчас Вех жил одной мыслью — уцелеть, не свалиться прежде времени, успеть дойти до ромейских рядов, это главное. А там? Там вся надежда на собственные руки, на силу и ловкость, на крепость и увертливость, да на хладнокровие, спокойствие. Но это будет потом…
— Ну, другк, пошли! — громко выкрикнул князь. — Вперед!
— По-ошли-и! — заорал Радомысл.
— Пошли-и! По-оыли-и-и! — загремело со всех сторон. — Впе-ере-е-ед!!!
Князь первым перешел на легкий бег. Под звуки удаляющихся голосов, передающих команду и налево, и направо, и в глубь войска, остальные последовали его примеру.
Шумное дыхание заполнило глухое и темное, движущееся укрытие. Стало душно, свежий утренний ветер лишь слегка касался ног бегущих, не проникая за стену щитов.
Бежали мерно, придерживаясь за древки копий и не нарушая рядов. Каждый знал, что его падение может разорвать строй не только в десятке, но и во всей сотне и тем самым откроет доступ смертоносному дождю на головы, плечи, спины сотоварищей. Удары стрел слышались сверхy все реже, то ли они кончились у ромеев, то ли те, понимая тщетность своей пальбы, решили приберечь их на будущее.
Добежали до лежащих в траве лучников и щитникоз.
Половины из них можно было недосчитаться — что же, на то и бой! Плакаться не время! Щиты по командам десятских отодвинулись, отодвинулись влево, открывая дорогу меж рядов. Раненых несли по двое, по трое, убитых оставляли до конца сечи. В рядах сразу стало тесно, запахло свежей, еще не запекшейся кровью. Теперь место лучников было позади — пополнят колчаяы, передохнут малость и будут поддерживать наступление. А надо, так и с мечами пойдут, с копьями…
Близился последний, решающий миг! Почти ничто уже не отделяло бегущих первыми от упругого, ощетинившегося строя византийцев. Все ближе, ближе — сто шагов, шестьдесят, двадцать…
— Копья! — раздалось со всех сторон, так, что и непонятно было, кто же подал команду, может, и сама ока прозвучала в ушах бывалых бойцов.
— Ко-опья-я!!!
Из-за красной брони щитов высунулись вперед длинные и острые ножны. Древки копий сжимали руки сразу нескольких воев в каждой из колонн, и потому сила их удара была таранной, попробуй выдержи!
Уже ускользали из-под ног Веха последние пяди земли. Пять шагов, три, один… Все! Стена сошлась с фалангою, железо ударилось о железо — раскат грома прокатился под безоблачным небом. Рухнули, развалились первые ромейские ряды; уцелевшие от удара пятились, вклинивались в задние порядки.
Вех отбросил ненужный теперь в ближнем бою большой и тяжелый щит. Сдернул со спины малый, круглый — он в самый раз для рукопашного — и по брошенному щиту, лежавшему на телах убитых ромеев, будто по мосту через реку, разделявшую мир живых и мир ушедших ранее, бросился вперед.
Сеча!
"Сереженька — миленький, любимый!
Не сердись, прости меня, если сможешь! Запуталась настолько, что сама не знаю, что делать надо. Разве думала, могла помыслить я, что судьба сведет тебя с Николаем! Да что ж это такое… Сама не знаю, что пишу, — все не то, все не так. Ты прости, что никогда тебе о нем не говорила, ведь на что надеялась — все прошло, все быльем поросло. Теперь вижу — нет! Значит, так и надо мне, значит, заслужила. Ну ладно. Остается выложить все как на духу, а там сам решай. Как решишь, так и будет!
Вчера он опять был у меня. Не прогонять же! Только ты не думай, пожалуйста, ничего такого не было и быть не могло. Вот разговор состоялся у нас, очень серьезный разговор. Но ни к чему мы так и не пришли. Да и как без тебя-то! Он ушел злой, не попрощавшись Но сказал, что его как пылинку с рукава не стряхнешь. Обещал еще прийти. Такие вот дела. А я совсем не могу заниматься, уже вторую неделю пропускаю институт. И только сижу дома да все плачу и плачу. Через полгода, нет, уже раньше, он вернется насовсем. А ты? Два года! Ведь можно с ума сойти за эти два года! Ты даже ни разу не приезжал в увольнение. Почему? Не хочешь, что ли, видеть меня?
Ведь он постоянно бывает, не реже, чем два раза в месяц. Ну почему ты не приедешь ко мне? Почему???
Да, я была с ним знакома еще два года назад. И потом все время был только он, он один. До того самого, помнишь, предновогоднего вечера. И пока мы с тобой были вместе, я и не вспоминала о нем. Правда, он звонил, заходил. Но я предупреждала сестру, чтоб говорила, будто меня нет дома. Я и вправду его любила, очень, очень сильно, мы жили с ним, прости за то, что я скрывала, а теперь — за правду прости. Но ведь все это было до тебя! Потом, понимаешь, потом ничего не было! Ни-че-го! Ты один, только ты один был рядом: и в сердце, и в душе. Я хотела его вычеркнуть из своей жизни, забыть навсегда. Но он, понимаешь, он-то этого почему-то не хотел! Я не знаю, что теперь делать, как быть. Отчего ты редко пишешь? Ты разлюбил меня? Из-за этой всей истории?! Я не верю, не верю!
