Но во времена, когда он был звездой и когда ею уже не был, у Феди было любимое занятие – перечитывать стихи Бродского. Благодаря работе его жены Люды в книжном магазине у них появились знакомые из общества “Знание”. Некоторые из этих людей считали своим долгом нести в массы и те знания, которые властями не приветствовались. Через них Федя с Людой получали стихи Бродского, иногда отпечатанные на листках бумаги (самиздат), а иногда изданные в США (тамиздат). Наизусть стихи Бродского Федя никогда не читал, но любил цитировать по многу раз некоторые его строчки. Вспоминая политическую ситуацию прошлого, он повторял: “Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря”. Для нынешней ситуации подходила другая цитата: “Говоришь, что все наместники ворюги? Но ворюга мне милей, чем кровопийца”. Красивую женщину, по его мнению, лучше всего характеризовала фраза Бродского: “Ты, гитарообразная вещь со спутанной паутиной струн”. Но чаще всего он повторял его строчку “Купи себе на ужин какого-нибудь красного вина”, воспринимая ее как руководство к действию.
Еще несколько капель гуаши
Дня через два после встречи сокурсников произошло удивительное, по крайней мере для меня, событие.
Я пришел домой со своей унылой службы и перед тем, как сесть ужинать, привычно включил приемник, чтобы послушать Би-би-си. Передавали последние известия. Главные новости те же, что вчера и позавчера: перестройка, гласность, Афганистан. Далее следовала аналитическая программа “Глядя из Лондона”.
Давно, в 1967 году, в Гурзуфе я познакомился с профессором Григорием Ильичом Мирским, ныне знаменитым на всю страну, а в те времена просто Жорой, – с моей точки зрения, нашим лучшим востоковедом. Как-то на пляже он пересказал мне эпизод из истории шестидневной войны и сослался при этом на Би-би-си. Воспитанный советской пропагандой, я сильно удивился.
– Так, ведь, эта радиостанция все врет. Как можно на нее ссылаться?
– Би-би-си – государственная радиостанция, к тому же достаточно респектабельная,- улыбнулся Мирский.
Там же, в Гурзуфе, он познакомил меня с несколькими нашими корреспондентами на Ближнем Востоке и двумя политическими обозревателями газет “Правда” и “Известия”. С удивлением я узнал, что все они не читают газет, где печатаются. Ну, может быть, иногда просматривают собственные публикации. А чтобы быть в курсе событий, читают закрытый ТАСС и слушают Би-би-си. После знакомства с ними я тоже стал постоянным слушателем этой радиостанции.
В тот вечер за передачей “Глядя из Лондона” следовала литературная передача, которую вел искусствовед Игорь Голомшток. Начал он ее с интервью Беллы Ахмадулиной. За ее коротким рассказом о лондонских впечатлениях последовал вопрос:
– Ваше отношение к Бродскому?
– Я думаю, что присутствие в мире великого поэта ни от кого скрыть нельзя, в том числе и от советских людей, – услышал я ее хрустальный голос и чуть не подавился куском, который как раз собирался проглотить.
Невероятно! До сих пор Бродского называли хорошим поэтом, очень хорошим. Но великим? Такое определение по отношению к нему я слышал первый раз. Да еще из уст ни кого-нибудь, а самой Ахмадулиной. Я всегда считал ее человеком искренним, но одному поэту назвать другого поэта при его жизни великим? Неужели слова Блока “Там жили поэты, и каждый встречал другого надменной улыбкой” потеряли свою актуальность? У меня имелось сколько угодно подтверждений, что это не так.
Мои размышления прервал телефонный звонок. Звонил Федя. Оказалось, он тоже слышал интервью Ахмадулиной. Голос Феди звучал весело. Он считал, что это интервью – признак скорого официального признания Бродского на Родине. Я не разделил оптимизма Феди. “С чего это власти вдруг так подобрели? Разве не они двенадцать раз отказывали родителям Бродского в разрешении вместе или по отдельности повидать сына, причем даже когда он перенес операцию на открытом сердце? А самому Бродскому не позволили приехать на похороны матери и немногим более года спустя на похороны отца?” – напомнил я ему.
Но Федя оказался прав. В декабре 1987 года стихи Бродского появились в журнале “Новый мир”, а в следующем году в журналах “Знамя”, “Нева”, “Юность”. Запись церемонии вручения ему Нобелевской премии несколько раз показали по телевидению. Я видел эту запись, и в немолодом человеке во фраке пламенного Осю не узнал. Неудивительно. Операции на сердце не проходят бесследно.
А вот его гонители, по крайней мере, те, кого я вскоре после вручения Бродскому Нобелевской премии увидел в телевизоре, выглядели неплохо. Эти мастера разбивать чужие сердца свое здоровье сохранили и ни в чем не раскаивались. Так что надежды разыскавших их журналистов увидеть, как они посыпают головы пеплом, оказались наивными.
Бывший первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Толстиков высказал убеждение, что Нобелевская премия Бродскому – это очередная диверсия против Советского Союза. Умозаключение вполне достойное крупного партийного деятеля на пенсии, травившего в свое время не только Бродского, но и Товстоногова.
Неподражаемый Лернер, “черный крестный”, как его называл Бродский, объяснил, что Нобелевская премия досталась Бродскому потому, что он потомок известного сахарозаводчика, о родстве с которым ни Бродский, ни его родители ничего не слышали. Не мог же поверить Лернер, что на свете можно что-то получить без блата.
Но всех, на мой взгляд, превзошла судья Савельева, председательствовавшая на судилище над Бродским. “Считаю, что этот суд пошел ему на пользу, благотворно сказался на его поэтическом развитии. И сейчас он даже получил Нобелевскую премию – что ж, честь ему и хвала!” – заявила она.
О как! Оказывается, она его облагодетельствовала.
Потом появились хулители Бродского. Вот что написал один из них о суде над Бродским: “Если говорить о суде, то осуществлен он был с очень позорной корявостью. Надо было поручить это дело более толковым и более культурным людям”.
А вот еще из того же автора: “Будь Бродский хотя бы полурусским-полуевреем – другое дело… А так совать русским людям Бродского – значит потеснять (орфография автора опуса) в них Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина и других”.
На подобные опусы я регулярно натыкаюсь в Интернете. Судя по малочисленности комментариев к ним, успехом у продвинутой публики они не пользуются. Уж очень заметно родство авторов таких опусов с Гитлером, который боролся с мертвым Гейне и даже приказал уничтожить его могилу на Монмартре.
С другой стороны, Бродский ошибся, когда написал по случаю своего сорокалетия: “Из забывших меня можно составить город”. Как только выезд за границу стал доступен для всех, город, как казалось Бродскому, “забывших” его очнулся и ломанул в Нью-Йорк. Заодно у Бродского стали появляться незнакомые ему люди из России. Среди таких клиентов случайно оказался ленинградский композитор Марк Самойлов.
Он встретился в Нью-Йорке с Сергеем Довлатовым, которого знал в Ленинграде, и предложил ему написать либретто мюзикла. Тема – по желанию самого Довлатова.
– А кто будет писать стихи? – поинтересовался Довлатов, – я стихов не пишу.
Марк ответил, что найдем кого-нибудь. Довлатов резонно заметил, что кто-нибудь его не устроит, и неожиданно предложил:
– Давай пригласим Бродского.
Марк засмущался: Бродский все-таки нобелевский лауреат и вряд ли согласится.
– А мы у него самого спросим, – сказал Довлатов и тут же позвонил Бродскому. Тот ответил, что ждет их обоих у себя.
Через час Довлатов и Самойлов были у Бродского дома. Довлатов рассказал, что Самойлов предлагает вроде хорошее дело. Но загвоздка одна – тема.
– “Капитал”, – провозгласил Бродский.
– Какой капитал? Чей капитал? – не понял Самойлов.
– “Капитал” Маркса. Это единственная тема, которая сегодня может заинтересовать меня как основа для мюзикла.
– Но спектакль невозможен без конфликта. В чем конфликт?
– Конфликт между трудом и капиталом. Главный конфликт сегодняшнего дня.
– Но каков будет сюжет?
– Очень хороший. Постижение рабочими тайны прибавочной стоимости.
– А как же любовь? – растерянно спросил Самойлов. – Мюзикл без любви невозможен.
– В процессе постижения тайны прибавочной стоимости непременно родится любовь. И ненависть тоже родится, – заключил Бродский. – Как, Сережа?
– Думаю, лучшего сюжета для мюзикла не найти, – согласился с Бродским Довлатов.
Самойлов вышел из дома Бродского ошарашенный.
– Понимаешь, я ушел в полной уверенности, что они прикалываются, – рассказал он мне. – Кто я для них? Они с самим Ллойдом Вебером могут работать, если захотят. А теперь думаю: “Может, они и не прикалывались вовсе?” Потому что в 2007 году мюзикл по “Капиталу” Маркса поставили в Германии, а в 2009-м – в Китае. А сейчас, говорят, готовят мюзиклы сразу по двум работам Энгельса: “Происхождение семьи, частной собственности и государства” и “Анти-Дюринг”. Нет! Зря я тогда не принял идею Бродского.
