И они остались одни. Дали им охрану из числа шахтёров, но от кого нужно было охранять женщин?
"…Германию бомбят, а они принесли гармошку (возможно, что она аккордеон называет "гармошкой) и так отплясывали с нашими девчатами в подвале барака, что походили на малых детей оставленных родителями. Поют, танцуют русские, украинские и немецкие танцы и горя нет, что всему "капут". На песни заглянула немка с мужчиной, и очень расстроились, что их соотечественники так веселятся с русскими "медхен"!
На другой день они вообще остались одни в лагере. Хозяйничали, как умели: пошли по складам, набрали картофеля и наготовили от души! Напекли лепёшек из запасов муки и устроили свободный пир!
"… а ночью стали снарядами бить по нашему лагерю потому, что американцы первым делом, как занимали город, идут в лагерь. Вот немцы и давай "садить" по лагерю: раз там американцы, то их так и накрыть хотели. А девки, как взбесились! Говорю им:
— Вы, что, век не ели!? Пусть канонада пройдёт! — какое там! Это были не авиационные налёты, это было хуже"!
Во время артиллерийской "обработки" из немецких орудий только один снаряд оторвал часть барака. Под бараком было бомбоубежище, нужно было девчонкам переждать стрельбу, нужно было послушать тётушку, так нет вам! Картина разрушения части барака впечатлила "поварих" и они разбежались. Только одна из них была так сильно заряжена презрением к артобстрелу, что не подумала прятаться: осколок от следующего снаряда рубанул по её шее… Смерть была быстрой…
Глава 2. "Сыны Ноя"
"… всю ночь была канонада, и мы сидели в бомбоубежище. А на утро пришли американцы, помаленьку страх ушёл и мы перестали волноваться. Немцы из своих домов выкинули белые флаги, и пошло у нас веселье! Радость и свобода! А тут ещё ребята обратно вернулись в лагерь, которых эвакуировали, так у нас вообще пошёл пир горой! Долго будут помнить немцы русских рабочих: в первую ночь они увели у кого-то корову и пустили её на мясо. На утро пришёл немец и стал жаловаться американцам, что у него русские увели корову, а ему американский часовой ответил:
— Что делать? Вы их привезли, им нужно чем-то питаться?
Пошли бражничать, каждую ночь компаниями ходили немцев грабить. Появилось у них оружие, гранаты. Всё волокли в лагерь. Девчата обзавелись мужьями, наряжались в чужое, спать стали на перинах. Часиками обзавелись. Плит понаделали во дворе, целыми днями жарили-парили и объедались. Самогон появился. Поначалу бауэрам окрестным плохо пришлось, но они быстро сообразили и стали нанимать охрану из рабочих. Дело и до стрельбы доходило: грабители приходили вооружёнными, но и отпор получали из стволов. Кто-то и сирены себе ставил: как нападают — сразу хозяин тревогу играет! И американцы на защиту становились, да нашим всё было нипочём! У одного бауэра сирену сорвали и притащили в лагерь. Поставили на барак и развлекались её воем. Зависть моего пацана обуяла от чужой вольности, и он тоже, было, собрался в "ночной поход" отправиться, но я сказала:
— Если ты пойдёшь, то я отцу всё расскажу! Пусть он на тебя посмотрит, какой ты грабитель и бандит! — Марк отца любил и боялся его огорчить. Он и не знал, что брат ему отчим. Просила я ночных разбойников:
— Не берите вы его с собой, он вам только мешать будет! — там верховодил парень, поляк, его я и просила.
— Хорошо, тётя Нина, не возьмём мы его.
А я продолжала отчитывать Марка:
— Сукин ты сын! Чего тебе ещё нужно!? Ты голоден? Нет! Раздет и бос? Нет! Чего ты ищешь? Война кончена, нужно думать, как домой возвращаться нам.
А тот всё от зависти страдал: ну, как же! Это нужно: часы вешают и из пистолета по ним стреляют! Вот бы и ему так меткость свою проверить!
А однажды я не доглядела, и он в суматохе куда-то пропал!! Возвращается через какое-то время и приносит двух кроликов. У видела и говорю:
— Что!? Взял это у таких же горемык, как и твой отец!? Тебе не стыдно!? — и неделю с ним не разговаривала…"
Так они прожили до августа:
"…действительно мы были свободны. Работы я никакой не гнушалась, бывало, что и стирала людям, и шила. Давали мне за труд, да и американцы нас кормили. Немцы наши уборные убирали, и они же нас и лечили. Была у нас девушка, у неё был "зоб", так они ей и операцию сделали. Но неудачно что-то там было, рана долго не заживала. Американское начальство узнало, кто делал операцию, и дало нагоняй тому доктору. Заставили лечить под их контролем.
Из наших засранцев выискались такие, что стали роты из ребят и девок собирать да учить маршировать на плацу. Всегда у нас кто-то "главным" бывает, а остальные только подчиняются. Однажды с таким сцепилась:
— Чего ты ни свет, ни заря людей поднимаешь, подхалимская твоя рожа!? Кому твои маршировки здесь нужны!? Не отравляй свободные дни, катись отсюда! О себе подумай! — да не посмотрела спросонья, кто нас будит. А это оказался какой-то советский военный чин.
Когда лагерем руководили американцы, то всё было хорошо, но потом почему-то они поставили бельгийца. Тот долго не продержался: кто-то, видимо рассудил так: "если в лагере русские — вот пусть ими русский и управляет"
Так у нас стал комендантом военный. И тут же, как у нас всегда водится, комендант образовал вокруг себя "помошников-активистов" И началась открытая растащиловка: сигареты курящим урезали, тушёнка американская исчезла, готовка стала такой, что впору свиней ею кормить. И все знали, что продукты уходили "налево", но кто бы посмел такое сказать "товарищу" коменданту? Что поделать, "свои"! — и это всё творилось на территории, занятой американцами. Союзниками, то есть…
Глава 3. "Исход"
Как "шифровальщик" тётиных записей испытываю затруднения: помимо того, что она написала, многое рассказала устно. Имею право излагать устные рассказы тётушки, и если "да", то, как назвать сочетание устного с "письменными показаниями"? Вот эти:
"через какое-то время в лагере появился советский офицер в чине майора. Собрали нас всех, и майор стал речь держать:
— Товарищи! Друзья! Мы вас освободили от проклятых немецких эксплуататоров, и теперь вы должны вернуться на родину" — что ещё нёс майор — об этом не трудно догадаться. Все слова у майора были красивые, но других слов, прекраснее, чем "родина-мать ждёт вас с цветами", он не говорил. И как-то в один день, уже после майора, появилась в лагере врачиха Александра, да, та самая, что опекала нас в лагере, и говорит:
— Девочки, ничего хорошего вас на родине не ждёт! Уходите из лагеря, вас никто не держит! не ждите неизвестно чего! Поверьте мне! — мало кто из девчат Александру послушали и ушли из лагеря, а остальные остались…"
— Скажи, а у тебя были желания остаться там навсегда?
— Не то, чтобы очень, а что-то томительное в душе было. Да и как могла остаться? А Марк? Должна его была вернуть матери с отцом?
Эх, тётя! Многое ты не знала, пребывая на шахте со странным для нашего уха немецким названием "ВеШе": твой брат и мой дядюшка, как и отец, стал коллаборационистом. И было от чего пойти в услужение к оккупантам: семейство в количестве трёх родных детей просили хотя бы какое-то пропитание на каждый день. Ты знаешь, что было с тобой и с Марком потом в Германии, но ты ничего не знала, что творилось тогда в доме брата. А дома было вот что: супруга брата не чуралась связей с пришельцами: кровь — она всегда кровь, если она "блядская". Смотри начало семейной жизни дядюшки.
Потом было освобождение "советской земли от захватчиков", твоего брата (и моего дядюшку) взяли в армию для того, чтобы он полной мерой рассчитался с захватчиками и, по совместительству, со своими недавними работодателями. Бывали такие анекдоты в то время.
Твой брат был убит в бою, и никто не знает где и когда. Это наше, родное.
* * *
Однажды репатриантам объявили, что их будут перевозить в другое место. Ближе к пункту репатриации:
"…а потому мы вас просим оставить место вашего пребывания в порядке. Сюда, в ваши бараки, придут другие репатрианты, ваши соотечественники, им здесь какое-то время придётся жить"
Остановись, читатель! Закрой глаза, не смотри на следующую строчку в тётушкиных записях, попробуй догадаться о том, что она могла написать далее? Получилось? Умница!
"… не тут-то было! Наши русские свиньи и погромщики сами себя не уважают, но ждут уважения от других. Очень мечтают! О каком авторитете речь вести!? Ну и показали: всё, что можно было разбить — разбили. Электролампы в светильниках не оставили целыми, побили окна, посуду, поломали топчаны, на которых спали, порвали занавески. До слёз просила не делать этого, а потом стала кричать! Да что могла одна сделать с двадцати девятью молодыми стервами? Был среди погромщиков техник один, говорю ему:
— Будь я проклята, если очень скоро вы не вспомните этот разгромленный барак! Три года он вам служил, а вы с ним так обошлись! — а тот только ухмылялся поганенькой ухмылкой"
