Какой пустынной была дорога. Приглашение в бесконечность. От зноя, висевшего над асфальтом, появлялся у горизонта зеркальный мираж – редкие встречные машины будто опускались с неба. Я любил ездить один. Замкнутый мир машины не нарушался даже ветром, рвущимся в открытое окно, взгляд становился скоростью – лучший отдых после застоявшейся комнатной жизни. Сам себе хозяин, усмехался я навстречу летящей дороге.
Я решил больше не останавливаться. В движении забываешь о выборе. Он начинает мучить с потерей скорости.
Когда у меня бессонница, я стараюсь представить дорогу. И не получается увидеть ее безжизненной – краем глаза заметишь то собаку, которая шарахнется с обочины, то бабу с ведрами у колодца. Память заполняет пространство.
Сейчас, наяву, я видел царство запустения. Люди уступили жизнь времени. Время здесь хозяйничало, как эпидемия. Дома, заборы не обновлялись, безразличие к будущему сковало все в таком тяжелом покое, что, казалось, могло погасить и мой взгляд – быстрый взгляд проезжающего мимо человека.
Чистилище – вдруг подошло ко всему виденному слово. Время подвело эту жизнь к пределу, когда все прежние усилия замерли в ожидании последнего решения.
На обочине стоял человек с поднятой рукой. Я остановился. Он назвал деревню, которая была где-то впереди. Куда, по каким делам он мог ехать? И если б я спросил, ответил бы он? Мы не перекинулись ни единым словом – даже о погоде.
Когда он вышел, я увидел у дома напротив играющих детей. И встрепенулся от воспоминания: мой маленький сын в сутолоке магазина цеплялся за меня рукой, боясь потеряться. Мои руки были заняты покупками, я чувствовал, как боится сын, что нас разъединят в людской толчее. Сейчас мне было стыдно – почему я не бросил покупки, не ухватился за руку сына, чтобы быстрее погасить его тревогу?
Я смотрел на этих детей, которые оглянулись, оторвавшись от игры, на своего отца – что это, мираж? Почему здесь дети? Везде жизнь?
Так бы и ехать, думал я, так бы и ехать всю жизнь. Не думать о причинах и следствиях, а находиться в движении – так оно напоминает неосознанные мечтания о счастье. Как-то мой отец, уже после выселения из деревни, рассказывал мне о своей поездке в далекий город. Я понял, что он впервые за последние годы успокоился дорогой, перемещением в пространстве. Человек, сорванный с насиженного места, из своего дома, смог забыться только в движении. Я представил своих земляков, сидящих в машинах, в поездах, глядящих на проносящиеся проселки, – страшная получилась картина.
Оказывается, и думать нельзя в дороге. Можно только смотреть, созерцать – этим дорога и напоминает счастливое состояние прежней привычной жизни, когда все было на своих местах. Дом, тропинка, забор, улица – вечный покой.
Я подъезжал. Хорошо проветрил душу, – пронеслась мысль, когда вдалеке у горизонта открылся знакомый контур леса. Показалось, что весь смысл поездки уже остался позади – хоть сейчас поворачивай обратно. Все, уже не человек, а перекати-поле, невесело подумал я о себе.
Машина уже, сбавляя скорость, катила по шоссе – центральной улице деревни. Кое-где остались уцелевшие или полуразрушенные дома, на месте остальных была пустота, окруженная деревьями. Словно прячась в машине, я стал медленно поворачивать в прилегающие улочки, объезжая знакомые провалы вечных луж, столбы на поворотах. Уже и мусор давно исчез – унесся ветром, спрятался под зарослями крапивы, лопухов. На пустой площади кружилась, как пыльный бурунчик, стайка воробьев.
Я свернул на свою улицу. Не холоден ты и не горяч, – вспомнил я слова и сам себе ответил: тепел, тепел, – словно боялся следующего, неожиданного еще чувства.
Да и что мне было ждать от себя? Тысячи раз я представлял эту минуту, тысячи раз видел сны и думал о своей опустошенности, сейчас так совпавшей по ощущению со всем видимым. Детский страх, предчувствие окружающей немоты окон, знакомых деревьев догнали меня через много лет. Уходящая улица – приснились мне в детстве слова и вот сбылись, неправильность смысла этих слов исправилась. Уходящая – вдаль? Куда? Просто ушедшая.
И вдруг я увидел этот дом. Странно, что всю дорогу я даже не вспоминал о нем. И причиной моей поездки не могло служить известие о том, что один чудак вернулся в выселенную деревню и стал в ней жить. Я просто не выдержал моих старых переживаний и попытался найти им какое-то – пусть самое простое – разрешение. Любая подробность, любое известие о моей деревне не могли изменить моего отношения к тому, что здесь произошло, что произошло со мной. Мне говорили, что земляки приезжают на Радуницу на кладбище, – я думал, что ж, так и должно быть, но это ничего не меняет. Говорили, что дома разрушают и закапывают под землю. Сказали, что вернулся Сергей, отремонтировал дом. Эти события были частностями, ничего не меняющими в общей картине. Эта картина была пустой, и эта пустота все больше заполняла меня изнутри, ее внешние осколки меня, казалось, уже не ранили.
А тут – я словно натолкнулся на встречный удар. Неожиданность его вспыхнула какой-то детской обидой. Красавец-дом смеялся распахнутыми ставнями, с покрашенных стен словно стекал вниз воздух, не прилипая к блестящим бревнам. Вот это – вызов, это – вопреки. Не моя поездка-подглядывание, а мощь какой-то непотребности, как взрыв в привычной тишине. Да, дом стоял, как застывший взрыв.
Я заглушил мотор. Во дворе клепали косу – еще один вызов тишине. Осталось только, чтобы память восстановила еще скрип ворот, звяканье ведра да чьи-нибудь далекие, с эхом от леса, крики.
И дальше мне стало казаться, что я проснулся в незнакомом месте. Как будто сел в поезд на вокзале дождливой осенней ночью, а утром проснулся среди южных знойных степей.
Распахнулась калитка, вышел Сергей, который стал старше меня лет на десять. Неужели и я так изменился? – подумалось мне. Он узнал меня сразу.
– А вот тебя я не ожидал здесь увидеть, – сказал он. – Даже уверен был, что ты никогда не приедешь.
– Хорошие слова нашел для встречи, – улыбнулся я.
– А я услышал машину, разозлился – опять, думаю, приехали. Надоели своим плачем. А потом посмотрят на дом и становятся теми, прежними. Завидуют – ой, и нам не надо было уезжать. Как будто я виноват. А вот ты – первый нормальный человек.
– Да уж нормальный. С полдороги хотел вернуться. Боялся все это увидеть.
Он усмехнулся:
– Каждый по-своему с ума сходит. Но вот же доехал.
Как все у него просто. А ведь по-другому и не смог бы он здесь жить, думал я, переставляя машину ближе к палисаднику.
Двор был похож на музей. На стенах сараев висели косы, топоры, землемерный аршин, какие-то уздечки, корзины – казалось, возле каждого предмета недостает таблички. Поленница дров была сложена, как мозаика. Двор был чисто подметен – плотная земля хранила полукруглые разводы метлы.
Я от удивления повел головой. Сергей засмеялся:
– Знаю, знаю – сейчас и ты то же самое скажешь. Каждый по-своему с ума сходит. Я и сам не заметил, как переборщил от нечего делать. Такого порядка тут никогда не было. Ты еще грядки увидишь.
– И это все один делаешь?
– Ну а кто же? Правда, иногда жена приезжает. Она с сыном в городе осталась. Я ей показываю дозиметр – уровень почти же такой, как в квартире. Не верит. Она здесь не может, я – там. Встречаемся, как разведенные.
Я вспомнил слово «дача», но промолчал.
– Ну что мы стоим? – встрепенулся Сергей. – Давай на веранду, там сквознячок. А потом и баню затопим.
Пока я ходил за сумкой, Сергей уже начал накрывать на стол. С веранды был виден весь луг, в котором пряталась заросшая речка, дальше, за дымкой, синел лес.
– Давай выпьем, – сказал я пересохшим голосом, ставя на стол бутылку.
– А, понимаю! Лес, да? Я вот тоже, как в ту сторону гляну… Ну, ладно.
Мы выпили, захрустели редиской. Поначалу Сергей суетился, накрывая на стол. Потом сел напротив.
– Ну все, а то можно без конца вертеться. Молодец, что приехал. Рассказывай.
Я улыбнулся. Сейчас еще выпью и расскажу. О самом главном, в чем и себе не признаюсь – о пустоте внутренней, о приступах немоты, о том, что живу, словно прыгая с кочки на кочку… И буду похож на тех, кто уже и без меня надоел Сергею своими всхлипами. Я потянулся к бутылке.
– А хорошо ты сделал, что вернулся. Какой-то сказочный ход. Знаешь, а я ведь не встречал людей, которые захотят – и сделают. Все живут, как получается.
– Да ладно тебе. У каждого свое. Просто я как-то взбрыкнул, да так и продолжил, не остановился. Что мне нравится в наших правителях, так это их глупость. Ведь вначале тут все благоустраивали – дороги асфальтировали, воду провели. А потом – выселять стали. Я и разозлился. Ах, думаю, суки…
– А чем ты занимался, ну, в городе? – спросил я.
Меня так удивляла в нашем разговоре смесь обычного и нереального. Встретились, говорим. И каждая фраза готова обозначить что-то большее, чем ее звучащее значение. Это мне напомнило мой выбор ехать – не ехать, который завершился в словах Сергея. Но вот же доехал…
