Сержант Петрищев подал новую команду. Расчет начал приводить орудие в походное положение. Номерные с трудом (сказывалась еще ненатренированность солдат) сдвинули тяжелые станины.
— Видишь, как медленно работают, — заметил Шахов.
Узлов чиркнул спичкой. Прикурив, он разгладил согнутым большим пальцем реденькие топорщившиеся усики.
— Так было и будет.
— А если под станины катки поставить?
— Опять рацпредложение! — Узлоз покачал головой: — Не выйдет. Ситуация не та. Эпоха ствольной артиллерии пришла к своему закату, Игорек. Надо это понимать. Подполковник Крабов далеко смотрит. Раскритиковал он твое предложение умненько. А ты о катках мечтаешь. Кому они теперь нужны?
Шахов хотел было возразить Узлову, но тут крикнул Цыганок:
— Полундра, на горизонте зампострой!
На противоположной стороне учебного поля возле машины стоял подполковник Крабов с биноклем, полевой сумкой и противогазом. Шахов, с минуту помедлив, подобрал полы плащ-накидки и побежал через набухшую от дождя луговину. Когда Шахов доложил о ходе занятий. Крабов, прикуривая от зажигалки, заметил ему:
— В ваших годах, лейтенант, я не раздумывал: докладывать старшему начальнику или нет. — Он вынул из футляра бинокль и начал разглядывать суетящиеся там и сям орудийные расчеты. Отовсюду слышались команды:
— К бою!
— Отбой!
— Ствол назад!
Шахов искоса смотрел на Крабова: маленького роста, необыкновенно прямой, словно схваченный спереди и сзади негнущимися металлическими пластинами, он стоял, вслушиваясь в голоса сержантов. Артиллеристы старались вовсю. Командиры орудий, номерные работали четко и слаженно. Даже Цыганок выполнял свои обязанности без задержек. Но, видимо, он перестарался. Шахов вдруг увидел, как Цыганок, пытаясь помочь рядовому Волошину, споткнулся и упал. Вскочил, быстро занял свое место.
— Устойчивости нет, работать с ним надо больше. — Глаза подполковника сделались колючими, словно не они минуту назад были наполнены трогательным блеском.
— Окрепнет, товарищ подполковник, — сказал Шахов, немного волнуясь за солдата.
— Отличные слова, лейтенант. Вера в подчиненного — великое дело. — Крабов положил бинокль в футляр. Взгляд его просветлел. — Слышали: полковник Водолазов уходит в запас?.. О чем-то я хотел сказать?.. Да, да, вот о чем, лейтенант. Помните, на собрании вы говорили о поражении цели без захвата ее в «вилку»?.. Расскажите коротко...
Шахову не хотелось вспоминать о том собрании, не хотелось потому, что не кто иной, как сам Крабов раскритиковал его предложение, а теперь как будто что-то изменилось...
Подполковник ждал ответа, поглядывая то на машину — видимо, он куда-то торопился, — то на солдат, работающих у орудий, — наверное, ему нравилось, что его присутствие так оживило занятие.
— Товарищ подполковник, извините, но я уже забыл, давно это было.
— Вспомните. В полк поступили новые приборы. И мне кажется, теперь ваши предложения вполне своевременны. — Крабов с силой раздавил каблуком сапога брошенный окурок. — Так как же?
— Надо подумать, товарищ подполковник...
— Думайте и завтра же к двадцати ноль-ноль доложите мне. Ясно? — Он сел в машину и укатил в городок.
Шахов подал команду сделать перерыв, сел на лафет, поджидая лейтенанта Узлова, который, сбросив плащ-накидку, что-то рассказывал солдатам второго орудия.
Цыганок счищал с сапог грязь, насвистывая мотив веселой песенки.
— Костя, ты кем на гражданке работал? — поинтересовался ефрейтор Околицын.
— Афиши рисовал в клубе. Еще какие вопросы будут? Интересуешься как агитатор? Ты, Саня, лучше спроси об этом Волошина: он не курит, не пьет и до девушек носа не сует — человек-загадка. Пашка, у тебя язык есть? — Цыганок наклонился к Волошину. — Покажи язык.
Тот с упреком бросил:
— Уж помолчал бы!..
Цыганок захохотал:
— Ребята, да он прекрасный оратор. Цицерон! А ну еще скажи что-нибудь.
— Баламут, — отмахнулся Волошин.
— Критикуешь? — не отставал Цыганок. — Давай, давай критикуй... Санька, почему вы его в комсомол не примете? Достоин!
— А что, вполне возможно, — сказал Околицын. — Произведем отстрел учебных задач, покажет себя хорошо — и пожалуйста к нам, в Ленинский Союз Молодежи^ Примем, товарищ сержант?
— Примем. И Цыганка подтянем, — ответил Петрищев.
— Меня нельзя, товарищ сержант, подтянуть: скользкий, вырываюсь, — засмеялся Цыганок.
— Ничего, это ты в хозвзводе вырывался... У нас не то. Подсушим — будешь, как порох... Шлепнулся-то как, и не стыдно? Лейтенанта позоришь.
Цыганок вскрикнул:
— Узлова?! Ему наплевать! Он же уходит из армии. Писарь сказал мне... бежит.
Шахова бросило в жар, будто это о нем сказали. Он безотчетно вскочил, охватил взглядом учебное поле и рубанул рукой воздух:
— Приступить к занятиям! — И тут же подал команду: — К бою!
Номерные заняли свои, места.
— К бою! — повторил Петрищев.
Околицын мгновенно снял чехол с прицела, сунул его в руки Цыганку. Тот расчехлил гайку штока, бросил чехлы на землю с левой стороны орудия, но тут же исправил свою ошибку.
— Ствол вперед!
— Ствол вперед! — повторил Петрищев.
— С передка... развести станины!
— Отбой!
— Отбой!
— К бою! — через минуту повторил Шахов, следя за каждым движением Цыганка.
Лязг механизмов, немного торопливые, но размеренные, осмысленные действия солдат постепенно вновь вернули его в прежнее состояние, и он уже не думал о том, что Цыганка надо держать да держать, а, любуясь, следил цепкими глазами, кто и как выполняет команды, отмечая про себя наиболее старательных и прилежных солдат и сержантов.
Когда закончились занятия, Шахов подошел к Цыганку, не удержался, похлопал его по плечу:
— Вот так сушится порох. Старайтесь, не боги горшки обжигают.
У Цыганка были мокрые волосы, лицо. Но он не показывал вида, что устал, чему-то улыбался.
XII«Писать или не писать?» — раздумывал Шахов, подходя к офицерскому общежитию. Ему ничего не стоило вспомнить все, что он говорил на собрании, да и вспоминать не надо было — те мысли и по сей день не выходят из головы. Теперь интересовало другое: почему заместитель командира полка по строевой части так переменил свое мнение? Новые приборы поступили? Едва ли это прицелы, что-то другое, даже артмастер Политико не знает, что находится в ящиках, опечатанных гербовыми печатями и круглосуточно охраняемых часовыми. Но, собственно, что ему, Шахову, до того — поступили артприцелы или нет? Важно другое — Крабов изменил свое мнение, и это уже хорошо; значит, надо подробно изложить, обосновать и завтра представить подполковнику.
У подъезда горел свет. Дул зябкий ветер, покачивая лампочку; пролетали снежинки, бесследно падая в темноту. Шахов легко взбежал по лестнице, открыл дверь и сразу увидел Узлова. Он сидел за столом и что-то писал: плечи приподняты, рыжая шевелюра взлохмачена. «Неужели успел где-то хлебнуть?» — мелькнула тревожная мысль у Шахова. Узлов иногда втайне от других выпивал, и друг его знал об этом: Узлов ничего не скрывал от него. Шахов пробовал вразумить товарища, но тот отмахивался. «Для мужчины сто грамм — что дробинка для слона. Стоит ли говорить. Потихоньку все пьют, даже старухи», — оправдывался Узлов и всегда при этом старался заговорить о другом.
— Дмитрий, есть важная новость. — Шахову не терпелось рассказать о разговоре с Крабовым, а потом припереть Узлова к стенке: у него уже не было сомнения, что тот навеселе.
— Погоди минутку, поймаю рифму...
— Ну-ну, лови, да поскорей. — Шахов сел на диван, взял газету. С первой полосы смотрел парень в офицерском кителе без погон. Под фотографией подпись: «Лейтенант запаса Илья Розов. У него хорошее настроение: он зачислен студентом МГУ».
— Нашел! — вскрикнул Узлов, гремя стулом. — Первая строфа есть. Послушай, Игорек. — Узлов прошелся по комнате (он и в училище так поступал, прежде чем прочитать свои стихи), остановился у стола с поднятой рукой, начал:
Старик полковник нас заметил:
Уходя в отставку,
Гауптвахтой благословил.
— Это о ком? — поинтересовался Шахов.
— О Водолазове. Вчера припугнул меня взысканием.
— За что?
— И выпил-то я, Игорь, вот столечко, самую малость, а он на сто метров учуял запах, в кабинет меня — да на коверчик. Стружку снимал до тех пор, пока плохо с ним не стало. Пришлось отпаивать. Одной ногой в отставке, а, поди же, шебаршит.
— Водку пил? — удивился Шахов. — Знаю тебя четыре года и никак не пойму: почему ты начал пить?
— Не догадываешься?
— Нет.
— Уволиться хочу из армии... А трезвых людей не выгоняют. Ты думаешь, если я написал рапорт, сейчас же и резолюция: «Удовлетворить просьбу?» Нет, Игорь, заставят служить. А годы идут. Лет через десять в армии останутся одни ракетчики. Нас с тобой в эти войска не возьмут. Значит, уволят. А какая у нас специальность? Кому мы нужны в мирном хозяйстве? Разве на бахчи сторожами, стрелять из пушек по грачам. А если сейчас уйти, возраст такой, что можно в любой институт поступить, инженером стать, тогда и пенсии никакой не нужно. Вот почему я пью.
