— Смотрю я на тебя, Дмитрий, сейчас, а чувство у меня такое, будто я кому-то должен... Ты когда-нибудь брал в долг деньги?
— Брал... у тебя.
— Нет, это не то... деньги не то, — скороговоркой поправился Шахов. — Обещание, честное слово — вот это то. Как-то раз, еще до поступления в военное училище, я дал честное слово своему школьному товарищу. А слово это было такое. Сдавали мы экзамен за седьмой класс. Перед этим попросил меня товарищ вместе готовить математику. Туго она ему давалась. Я обещал: хорошо, будем вместе готовиться к экзаменам. И вот я оказался в восьмом классе, а он остался на второй год. И ты знаешь, как я мучился! Посмотрю ему в глаза — в них горький упрек: «Это ты виноват, ты, ты!..» Как же я мог допустить, чтобы ты вот так опустился! Рапорт подал и мыслишь, как дряхлый старик... Да-а, был лейтенант Узлов и вдруг нет его, запасником стал в двадцать три года. И говорить-то с тобой неохота. — Шахов достал из тумбочки бумагу, подвинул к столу табурет. — Не мешай, мне надо работать...
Но Узлов не унимался:
— Что я из себя представляю?.. Таких, как я, лейтенантов и обер-лейтенантов, тысячи! Я для армии — единица, Игорь...
— Но ведь без единицы, какой бы маленькой она ни была, нет числа вообще, — возразил Шахов.
— Знаю, знаю и про нуль знаю. Арифметику изучал, — сказал Узлов и начал одеваться. — Хочешь со мной в клуб строителей, там сегодня выступают московские артисты?
— Нет, и тебе не советую.
— Почему?
— Коньяком от тебя несет, противно.
— Пожалуй, ты прав, — в нерешительности остановился Узлов. — Не знаешь, чем можно уничтожить этот противный запах?
— Не пить — и никакого запаха не будет... Стой, Дима, садись! Запрещаю выходить на улицу. Хватит, ты сейчас много наговорил глупостей, я слушал, теперь ты выслушай меня.
— Приказываешь?
— Приказываю...
— Права старшего офицера на батарее используешь?
— Да.
— Ну давай, слушаю, Игорь Петрович. Подчиняюсь, товарищ будущий старший лейтенант. — Узлов разделся и, схватив газету, ткнул пальцем в снимок. — Видишь, как лейтенант Илья Розов улыбается — в университет поступил, погоны снял... Ему, значит, можно, а мне нельзя.
«Что ж я ему могу сказать? Что?» Нет, Шахов не чувствовал себя слабым перед Узловым: он хорошо знал жизнь и увлечения Дмитрия, два года они дружили в училище, один раз вместе провели отпуск в Москве, у дяди Узлова. Поэт Заречный (такой фамилией подписывал свои стихи Федор Семенович) принял их хорошо, много рассказывал о своих встречах с читателями, о поездках за границу. Жена Федора Семеновича, тетя Нелли, пухленькая и румяная хохотушка лет тридцати восьми, не уступала мужу — она непрерывно болтала о каких-то не совсем понятных для курсантов литературных спорах, о назревающем конфликте между старым поколением писателей и молодым, высказывала свое убеждение в том, что модная литературная молодежь слишком криклива и архисмела, что она когда-нибудь даст подножку старичкам, не в меру поощряющим суету желторотых талантов. Но говорила она об этом без видимой серьезности, вроде бы шутя. Пятидесятилетний Федор Семенович, похоже очень любивший свою жену, улыбаясь, крутил головой: «Пустяки, Нелли, все идет как следует».
Отпуск быстро пролетел. На прощанье Заречный угостил их французским коньяком. Они сидели за большим круглым столом. Поэт спешил в очередную творческую поездку, — кажется, во Францию. Беря ломтик лимона, он вдруг спросил Узлова: «Ты что же, Дмитрий, на всю жизнь решил остаться в армии?» Узлов пожал плечами: вопрос был для него и неожиданным и странным. Шахов знал, что, после того как погибли на фронте родители Узлова, дядя сам устроил Дмитрия в суворовское училище, затем именно по его же совету Узлов поступил в артиллерийское училище. Почему же такой вопрос?..
Узлов тогда промолчал. Только в училище, как-то получив письмо от дяди, он сказал Шахову: «Дядя нажимает, толкует одно и то же — приезжай, мечи перековывают на орала».
Вскоре Шахов уехал в часть, Узлов еще год учился. И вот теперь они вновь вместе. «Неужели он все же поддался этому Заречному?» Шахову до боли стало обидно за своего друга. Короткие биографии их почти ничем не отличались: у Шахова, как и у Дмитрия, родители тоже не вернулись с фронта, оставив ему лишь два коротеньких письма, присланных бабушке, из которых он знал, что отец командовал стрелковым батальоном, а мать была радисткой в том же подразделении. Шахов воспитывался в детском доме, затем в суворовском училище. Именно эта схожесть их, по существу, только что начавшейся жизни сблизила молодых людей в артучилище.
— Думается мне, Дмитрий, все, что ты сейчас сказал, — это не от души. Дядя мутит тебе мозги...
— Я не ребенок, у меня собственное мнение, — ответил Узлов, не отрываясь от газеты. — Мне двадцать три.
— Возраст еще не определяет зрелость человека, ребенком можно быть и в тридцать лет, — возразил Шахов. — Рапорт ты должен забрать. Советую тебе это как другу, как товарищу. Одумайся... пока не поздно. Ты же коммунист, понимаешь — коммунист! Разве партия приказывает тебе уходить из армии?
— Громкие фразы, Игорек. Я уже их слышал не раз...
— Не кощунствуй, Дмитрий! — крикнул Шахов. — Это не фразы, а жизнь, и ты это понимаешь, да только кривляешься. Впрочем, черт с тобой, иди, блукай по жизни. Но пока ты с погонами, изволь подчиняться законам воинской службы до конца, до последнего дыхания. Можешь и это назвать громкой фразой, не удивлюсь. Таким людям, как ты, и законы воинской службы кажутся фразами, а не жизненной необходимостью.
— Я не подлец, — бросил Узлов, вскидывая взгляд на Шахова. В его глазах Шахов уловил растерянность, они как бы говорили: что же мне делать?
Игорь прошелся по комнате: ему не хотелось, чтобы Узлов сейчас понимал его как человека, поставленного над ним командовать, отдавать распоряжения. Нет, ему хотелось, чтобы тот воспринял его слова как слова друга, как совет товарища.
— Подполковник Крабов сегодня потребовал от меня, чтобы я письменно изложил свои мысли, которые я высказывал на собрании. Помнишь, о стрельбе без захвата цели в «вилку»?
— Он же твое предложение под корень рубанул.
— Видимо, понял свою ошибку. Беда, Дима, не в том, что человек ошибается, а в том, если этот человек не признает своей ошибки, упорствует.
— И ты будешь писать?
— Конечно, сегодня же.
Узлов потянулся за папиросами, но почему-то не закурил. Возле его тумбочки висел приколотый к стене график физических упражнений, составленный Дроздовым.
— Немного завидую тебе, Игорь. Ты, как наш врач-академик, убежденный до корней волос. Я бы на твоем месте Крабову ответил: покорно благодарю, товарищ подполковник, у меня на лице еще не прошли синяки от вашей критики, извините, все вылетело из головы. — Он смешно взмахнул руками и по-ребячьи поджал губы. — Впрочем, как знаешь... пиши, а мне пора идти на тренировку, так сказать, вкушать эликсир вечной молодости..
Узлов быстро надел спортивный костюм. В нем он выглядел завидным крепышом, плотным и стройным, только черные усики как-то не шли к его атлетической фигуре. Шахов тоже оделся, и они вышли на улицу вместе. Навстречу попался Цыганок. Солдат хотел было обойти офицеров стороной, но Шахов остановил его.
— Тренируетесь?
— Заработал я себе пилюлю, товарищ лейтенант, теперь вот глотаю каждый вечер. У других сейчас время самостоятельной работы, письма пишут родным, конспекты составляют, а я ножками, ножками по плацу... И ничего не поделаешь, — вдруг перешел Цыганок на шепот, — следит академик-то, вон прогуливается, — показал он на Дроздова, стоявшего возле штабного домика. И, спросив разрешения, пулей помчался по тропке, огибающей хозяйственные постройки.
Потом они заметили в сторонке Водолазова. Полковник шел крупным шагом. Дойдя до парка, круто повернул, взмахнул раза два руками и, не останавливаясь, направился в глубь городка: похоже было, что и полковник выполнял советы старшего врача. Эту догадку высказал Узлов. Но Шахов промолчал. В окнах казармы светились огни. Подмораживало. В темноте слышались чьи-то частые шаги, и Шахов думал о Цыганке, ему приятно было сознавать, что этот солдат так ревностно глотает дроздовские «пилюли» — старается...
Уже под конец тренировки к лейтенантам подошел Дроздов. Он посмотрел на светящийся циферблат наручных часов, похвалил за старание и, не задерживаясь, направился к проходной будке торопливой походкой, словно там, за каменной оградой военного городка, ждало его неотложное дело.
XIIIРабота в клинике и обязанности старшего врача полка — совершенно разные вещи. Дроздов не сразу понял это. Он подсчитал количество пунктов, перечисленных в Уставе внутренней службы и входящих в круг его обязанностей. Их было огромное множество. Шутка ли! Старший врач отвечает: за боевую и мобилизационную готовность, боевую и политическую подготовку личного состава медицинской службы полка, осуществляет контроль за физической подготовкой личного состава полка... Режим питания, медико-санитарное состояние района расположения части, помещений, хозяйственных служб, банно-прачечное обслуживание солдат и сержантов... Казалось, не было в полку такого дела, таких мероприятий, где не требовалось бы его участие, внимание и усилие. Лишь спустя несколько месяцев Дроздов понял, что для него необходим строгий расчет личного и служебного времени, тогда и общее дело не будет страдать, и он сможет вести научные наблюдения, добывать данные для задуманной научной работы.
