— Ясно, — понял я.
— Немецкий танк, — добавил, подойдя, Травмированный, — больших денег стоит. Только хуй он что откопает.
— Почему? — не понял я.
— Гера, — раздраженно сказал Травмированный, — это же не мешок картошки, это шестьдесят тонн железа. Чем он его, саперной лопаткой копать будет? Ладно, давай работать.
Травмированный недовольно развернулся и исчез в гараже. Я побрел за ним. Шестьдесят тонн, думал, действительно не мешок картошки.
Для себя я обнаружил, что работа может приносить если не удовольствие, то по крайней мере чувство честно выполненного долга. Последний раз нечто подобное я ощущал в третьем классе местной школы, когда нас вывозили собирать яблоки в совхозных садах, и мы старательно искали тяжелые опавшие фрукты в холодной сентябрьской траве. Так или иначе, в субботу машин было больше, чем обычно. Они двигались на север, в сторону Харькова. Коча радостно считал бабло, переживая, хватит ли на всех запасов топлива, поскольку бензовоз должен был приехать только на следующей неделе.
Днем, когда очередь рассеялась, а солнце выкатилось на высшую точку, я сбросил тяжелые рукавицы, предупредил Кочу, что отойду на час, и двинулся вдоль холма, подальше от трассы. Даже не знаю, куда именно я собирался идти, скорее всего, просто нужно было от всего этого отдохнуть, пройтись по живописным окрестностям, так сказать. Спустившись с холма в неглубокую балку и выбравшись наверх, я вышел на бесконечные кукурузные поля, которые тянулись до горизонта, да и за горизонтом, скорее всего, они тоже тянулись. Никакой дороги тут не было, так что я просто пошел вперед, стараясь, чтобы солнце светило в спину и не слепило глаза. Ландшафт был салатовым от молодой кукурузы и черным от сухой земли, то тут, то там попадались мелкие впадины, местность напоминала поле для гольфа, на котором зачем-то высеяли кукурузу. Вдруг впереди, метров за двести, я заметил какую-то фигуру, кто-то замер, прислушиваясь к окружающей тишине. Я не мог разглядеть, кто именно это был, и подумал, что мы странно, наверное, здесь выглядим — посреди кукурузы, посреди бесконечных черноземных массивов, странно и подозрительно. А подойдя, узнал Катю. В джинсовом комбинезоне, ей, наверное, тяжело было двигаться по такой жаре. Под комбинезоном у нее была ярко-желтая майка. На ногах — те самые сандалии, что и в прошлый раз. Она меня тоже заметила, стояла и ждала, пока я подойду.
— Что ты тут делаешь? — спросил я вместо приветствия.
— А ты? — она, похоже, совсем не удивилась, увидев меня.
— Тебя искал.
— Ага, рассказывай, — она смотрела холодно и недоверчиво.
— Привет, — протянул ей руку.
Она какое-то мгновение подумала, потом протянула свою. Даже улыбнулась, хотя скорее пренебрежительно, чем дружески.
— Так что ты тут делаешь?
— Пахмутову ищу.
— Кого? — не понял я.
— Пахмутову. Овчарку. Она постоянно сюда забегает, в поля.
— Вернется. Собаки, они мудрые.
— Да она старая совсем, — обеспокоенно сказала Катя. — У нее склероз. Она пару раз выбегала на трассу, я ее потом едва находила. Хорошо, что ее тут все знают, поэтому никто не трогает.
— Так привяжи ее. Чтобы не убегала.
— Давай я тебя привяжу, — разозлилась Катя. — Чтобы ты не убегал.
— Ну всё, всё, — примирительно сказал я.
Но Катя уже не слушала. Отвернулась и принялась звать свою овчарку.
— Пахмутова! — кричала она в пустые поля. — Пахмутова-а-а-а!
И тут появился странный звук. Он нарастал, распадаясь на дребезжащие ноты и разламывая собой тишину, словно ледокол речные льды. Катя тотчас напряглась и посмотрела вверх. По небу плыл странный предмет. Двигался он в нашу сторону, и вскоре я понял, что это кукурузник, Ан-2. Неожиданно Катя бросилась ко мне и, потянув за рукав, упала на землю. Я упал на нее. Ничего себе — подумал. А Катя сразу зашептала:
— Лежи тихо и не двигайся. И прикрой меня. У меня майка яркая, могут заметить.
— Кто? — не понял я.
— Кукурузники.
— Это что — их авиация?
— Да. Лучше им на глаза не попадаться. Они не любят, когда кто-то заходит на их территорию. Могут быть проблемы.
— Да ладно, — я попытался подняться.
Но Катя жестко потянула меня на себя и крикнула с неподдельным испугом в голосе:
— Лежи, я сказала!
Я уткнулся лицом ей в плечо. Земля под ее волосами была сухой и потрескавшейся, по кукурузным стеблям бегали муравьи, и пыль забивалась Кате в черные волосы. Глаза у нее были цвета пыли, она словно пыталась слиться с местностью и остаться незамеченной. Самолет тем временем подлетал, гудел отчаянно и угрожающе, и в какой-то момент я прикрыл Катю собой, втиснувшись в нее, как в траву. Она настороженно дышала и вдруг скользнула рукой мне под футболку.
— Ты совсем мокрый, — сказала удивленно.
— Это от солнца.
— Лежи тихо, — повторила она.
— Какой у тебя неудобный комбинезон, — я пытался расстегнуть пуговицы на лямках и просунуть руку ей под майку, но они не поддавались, я напрасно их дергал и тянул на себя, нервничал и злился, а она как-то отстраненно и невесомо касалась моей кожи, даже не глядя на меня. Она вся сосредоточилась на этом самолете, который вдруг тяжелой тенью мелькнул по нашим телам, оглушил ревом и быстро начал отдаляться, оставляя за собой дым, чад и опустошенность. Мне даже удалось расстегнуть одну из ее пуговиц, но тут она, похоже, почувствовала, что опасность миновала, и, вытащив свою руку из-под моей футболки, легко меня оттолкнула.
— Ну всё, хватит, — сказала, поднимаясь.
— Погоди, — не понял я. — Куда ты?
— Вставай.
— Да куда ты? Подожди.
— Хватит, — спокойно повторила она и застегнула пуговицу, над которой я так долго бился.
Черт, — подумал я.
И вдруг услышал над головой тяжелое дыхание. Поднявшись, увидел возле себя овчарку. Я даже не заметил, как она подошла. Теперь бабушка Пахмутова стояла рядом и смотрела на меня с каким-то неподдельным удивлением — мол, что ты от нас хочешь? И я не знал, что ей ответить.
— Всё, пошли, — сказала Катя и двинулась в сторону телевышки, которая торчала из-за горизонта. Пахмутова охотно побежала за ней. Я поднялся, отряхнул пыль и обломанно потащился за ними. Суки, — подумал.
По дороге Катя молчала, на мои попытки завязать разговор не обращала внимания, что-то бормотала себе под нос и разговаривала в основном с Пахмутовой. Возле ворот вышки остановилась и протянула мне руку.
— Спасибо, — сказал я. — Прости, если что не так.
— Да ладно, — ответила она спокойно. — Всё хорошо. Не забредай в кукурузу.
— Чего ты их так боишься?
— Я их не боюсь, — ответила Катя. — Я их знаю. Всё, я пошла.
— Погоди, — остановил я ее. — Что ты вечером делаешь?
— Вечером? Уроки учу. И утром тоже, — добавила.
Овчарка на прощание обнюхала мою обувь и тоже отправилась домой. Вечер трудного дня, — подумал я.
Травмированный посмотрел на меня с подозрением, словно всё зная. Однако промолчал. А уже собираясь домой, подошел и сказал:
— Короче, Герман, — голос его звучал глухо, но доверительно. — Ты нам завтра будешь нужен.
— Кому это вам? — напрягся я.
— Увидишь, — уклонился от ответа Травмированный. — Мы заедем часов в одиннадцать. Будь готов. Дело серьезное. На тебя можно рассчитывать?
— Ну конечно, Шур, что за разговор?
— Я так и думал, — сказал на это Травмированный, сел в свою легковушку и покатил к трассе.
Ну вот, — подумал я, — началось. И не говори, что ты был к этому не готов.
Я долго размышлял над этой историей. Как так случилось, что они меня втянули в свои разборки? Что я тут делаю? Почему до сих пор не уехал отсюда? Главное — что задумал Травмированный? Зная его характер и сложные отношения с реальностью, можно было ожидать любого поступка с его стороны. Но как далеко он мог зайти? Ведь дело, думал я, касается бизнеса, так насколько готов он этот бизнес защищать? И какую роль в этой комбинации он приготовил для меня? Я пытался понять, что ждет меня завтра днем, доживу ли я до следующего вечера и не стоит ли мне свалить отсюда прямо сейчас. Никто не мог гарантировать, что всё закончится спокойно и бескровно, они все готовы идти на принцип — и Травмированный, и эти пилоты на кукурузнике, у них у всех слишком много амбиций, чтобы решать вопросы организационного характера без трупов. Так, будто всё вернулось назад — школьные годы, взрослый мир, который находится совсем рядом, словно кто-то открыл дверь в соседнюю комнату, и ты видишь всё, что там происходит, а главное — видишь, что ничего хорошего на самом деле там нет, но теперь, поскольку дверь открыта, ты тоже каким-то образом становишься к этому причастным. С такими мыслями плохо ждать, они требуют решения. И зависит это решение не только от тебя. Всё определится тогда, когда рядом с тобой будут стоять братья по оружию. Но где они, эти братья, и кто они? Я стоял в темноте, ощущая настороженное дыхание и горячий стук решительных сердец. Ночь дышала жаром, как свежий асфальт, до утра не оставалось ни времени, ни терпения. Возможно, это и был тот момент, когда нужно решать — оставаться или убираться прочь. И этот момент я проспал.
